Михаил Брыжинский

 

1

Поезд тронулся так мягко, что Митя даже не почувствовал. Только увидел, как заколыхалась расшитая варежка, пришитая к рукаву кухлянки Ахто Порво, как тот засеменил по перрону, не отворачивая лица от окна, за которым сидел Митя, и как зашевелились его губы. Сквозь толстые тройные стёкла бизнес-вагона поезда «Хельсинки-Москва» не доносилось ни звука. Но его лицо выражало мольбу к Шаману непременно вернуться. Что тут было не понять? Только об этом и твердил всю дорогу. Митя согласно кивал головой до тех пор, пока поезд, набрав скорость, не оставил позади и Ахто, и перрон, и привокзальные дома с готическими башенками.

Наконец состав вырвался из серо-голубой теснины на бело-зимне-снежный простор. Снег за городом, чистый, может быть, пролежавший всего лишь несколько дней, показался в сравнении со снегами Лапландии оскорбительно-грязным. Но чем дальше удалялись от Хельсинки, он становился белее, хотя, казалось, куда уж более.

За окном – белая безмолвь. И только редкие аккуратные, почти одинаковые, непременного кирпичного цвета станционные постройки оживляли этот монотонный пейзаж.

В купе Митя был один. Собственно, и билет-то заказывал в одноместное купе: хотел одиночества. Он просто жаждал его. Конечно, Экзюпери был прав относительно роскоши человеческого общения, но ведь от любой роскоши рано или поздно наступает пресыщение. Вот и он, видимо, пресытился за последний год. Настолько, что уединение стало казаться не меньшей роскошью, такою же, как если бы долгое время прожил один на необитаемом острове и возжаждал бы общения с себе подобными.

Плавно и почти неощутимо покачивало вагон, мягко и еле слышно изредка постукивали колёса на стыках стометровых рельс.

Езда была спокойной. Ничто и никто не нарушали, да и не нарушили бы его покоя: на то он и бизнес-вагон. Если что понадобится от официанта или рассыльного – есть телефон. Всё остальное – в купе, которое занимает чуть ли не треть вагона. Начиная с компьютера и кончая сауной. Всё подготовлено, всё подключено и в любой миг готово к исполнению желаний клиента. Разумеется, в пределах, обговорённых проездным контрактом, по старинке называемом маткалиппу или билетом.

Ни компьютера, ни факса, ни сауны Мите сегодня не нужно. Хочется только покоя и роскоши одиночества.

Он открыл дверцу холодильника и из целой батареи различных напитков выбрал пиво. Банка, извлечённая в тепло из недр холодильника, тут же начала запотевать. Открыв его и сделав добрый глоток, Митя скинул мягкие зимние башмаки из оленьей кожи, забрался с ногами в широченную постель, откинул голову назад, к мягкой обшивке вагона и, так и держа открытую банку в руках и не прикладываясь к ней, задумался о том, что произошло с ним за последний год.

 

2

…Это началось в 2038 году. Жизнь входила в новую и непонятно-страшную колею. Хотя в названиях новых государств и имелись слова «Республика» или «Народная», а то и оба этих слова, о народе – в том смысле, в каком обычно принято понимать это слово – никто и не помышлял. Однако, тщась выдать себя перед миром за нормальное, демократическое, полноценное и самостоятельное государство, иногда допускали исключения. Одним из таких исключений стало участие Волжской Конфедерации в очередных зимних Олимпийских играх, право на проведение которых на этот раз выиграла Финляндия.

Выставить свою команду – чего же лучше! Пусть весь мир видит, как новое государство печётся о своих гражданах, об их здоровье, каких спортсменов растит. Сказано – сделано. Начали срочно сколачивать команду. Но это оказалось делом почти невозможным: после того огненного вала, который прокатился по стране, многих спортсменов не было в живых – погибли в боях. А кому удалось вырваться из этого ада, теперь никаким калачом обратно не заманишь. Так что пришлось довольствоваться куцей командой, что удалось насобирать, наскрести по городам и весям, а точнее сказать, горсточкой спортсменов, да и то не самых именитых. Собственно, нынешним властям, а вернее – хозяевам – было абсолютно безразлично, кого посылать. Вот уж для кого сегодня как нельзя лучше подходил девиз: «Главное – не победа, а участие».

В эту наспех сколоченную команду попал и Митя Тумайкин. Когда-то он считался самым перспективным биатлонистом из молодых и стоял первым в списке резерва российской олимпийской команды. Как давно это было! Сборы, соревнования, друзья, победы, пьедесталы, призы... Было... было... Когда же это было? Ещё до войны, до всего этого кошмара...

 

3

Конечно, ни о каком призовом месте мечтать не приходилось. На этот счёт у Мити не было никаких иллюзий. Ни тренировок, ни сборов спортивных, где есть конкуренты-соперники и где оттачивается каждая мелочь,– это уже само по себе прямой путь к провалу. Но то, что увидел здесь, поразило. Кто бы мог подумать, что и в биатлоне можно сделать шаг – и немалый – вперёд. Митя впервые видел такую экипировку спортсменов. Куда ему со своим довоенным снаряжением! Наверное, смотрелся чудаком с этими оказавшимися нынче допотопными, а когда-то современнейшими лыжами и в своём некогда моднющем «биатлонном» костюме. Не зря собравшиеся сюда со всего мира спортсмены с плохо прикрытым любопытством разглядывают их команду и о чём-то вполголоса переговариваются.

Хотя Митя, расстроенный от всего увиденного, дрогнул поначалу, перед соревнованиями сумел-таки взять себя в руки. Подумаешь, лыжи у них фантастические! Подумаешь, экипировка! Он и на своих, ещё довоенных, фирмы «Нокиа», всем форы даст.

На такой зло-боевой задор настроился на старте. Готов был вылезти из собственной кожи, лечь костьми, сделать невозможное, чтобы утереть нос всем этим европейским франтам, насмешливо оглядывающим его. Но неожиданно подвела раненная под Златоустом рука. Проклятый осколок гранаты, который хирурги не стали доставать, мол, и так довольно натерпелся, пока выковыривали из него остальные, этот, дескать, не станет мешать, а если и будет когда, то единичную операцию потом перенести легче, неужели к целому десятку теперешних добавить ещё одну.

А теперь вот на тебе! В самый неподходящий, в самый ответственный момент плечо заныло так, точно кто-то ухватился за руку огромными кузнечными клещами и выкручивает с корнем.

Боль почувствовалась уже утром, но это было привычно. Просто машинально отметил, что погода, похоже, будет меняться. А в сотне метров от старта в плече так стрельнуло, точно в него попала разрывная пуля. Вокруг всё мгновенно окрасилось в сине-зелёный цвет. Через какое-то время острая боль притупилась, но рука уже не поднималась. Видимо, осколок всё же стронулся с места. И теперь вынужден был бежать, отталкиваясь одной правой, а левой рукой волочил за собой ставшую ненужной лыжную палку. И всё больше отставал от других...

С дистанции не сошёл. И отстрелялся неплохо: по очкам оказался в первой тройке. Да что с того, если зачётное время у него было вовсе никудышное. Проклятый осколок, как не вовремя!

4

Не намного лучшими оказались результаты и других спортсменов. Ни в одном виде состязаний команда Волжской Конфедерации не заняла призового места. После такого оглушительно-позорного поражения не оставалось ничего иного, как, не дожидаясь официального закрытия Игр, уматывать домой. Здесь были уже никому не интересны.

Собрать в сумку свой нехитрый спортивный скарб да засунуть лыжи в чехол – на это потребовалось всего несколько минут. Митя взглянул на часы – до поезда было ещё целых восемь часов. Ну, пусть один час уйдёт на дорогу до Хельсинки. А остальные семь – чем занять их?

Пока собирал вещи, комната, где обитали биатлонисты, опустела. Каждый, скороговоркой назвав какой-то пустяшный предлог, постарался улизнуть в одиночку. Никто никому не хотел составить компанию. Собственно, они никогда и не были командой. Так, случайно собранные люди, которые и познакомились-то в дороге.

Митя подошёл к окну, бесцельно и тупо стал глядеть, как ко входу отеля «Спортин кюммене», где и проживали, в основном, все участники Игр, то и дело подкатывали такси и, заполненные весёлыми группками молодых людей, отъезжали прочь. Спортсмены с друзьями и подругами праздновали, отмечали победы, очки, баллы. А кто и просто радовался жизни. Молод, здоров, богат – отчего бы и не порадоваться!

А у него на душе было тоскливо и пусто. Мир там, за окном, был наполнен людьми, яркими красками, веселым человечьим гомоном, а он себя чувствовал совершенно одиноко, точно оказался в заброшенном доме где-то в неведомой глуши. Он был чужим на этом празднике жизни. Да и какие причины у него для радости? Вынырнул здесь из беспросветности и пустоты, не успел оглянуться – пора отправляться в ту же пустоту и беспросветность.

Простояв у окна битых полчаса, вдруг сообразил, что, собственно говоря, до сих пор даже города не видел. Надо бы сходить, прогуляться, поглазеть.

Городок оказался, прямо сказать, невеликим. Так, что-то вроде посёлка. Минут сорок неспешного шага оказались достаточны, чтобы пройти из конца в конец по центральной улице, бывшей, видимо, и торговой тоже: первые этажи всех домов были отданы под кафе, пивные бары, бутики, аптеки, ресторанчики. Было даже удивительно, как много их в этом небольшом и игрушечно-красивом городке.

В одной из многочисленных крохотных аптек купил мазь для натирания. На сдачу в соседнем баре выпил кружку пива и аккуратно, чтобы не выронить, положил в карман куртки последнюю монетку в 50 центов.

«Вот она, моя первая и последняя олимпийская награда,– горестно подумал Митя, застёгивая молнию кармашка. – Просверлю дырку, продену шнурок и повешу на шею... Всё, со спортом покончено. Приеду, сдам винтовку и – прощай... Больше никто ни за какие коврижки меня на такой позор не заманит».

Бесцельно слоняться по городу расхотелось. В подавленном настроении вернулся в отель. Комната по-прежнему была пуста – видать, земляки всё ещё продолжали глазеть на чужую жизнь.

Не раздеваясь, как был в шапке и куртке, лёг на кровать и долго лежал так, не шевелясь и уставившись в потолок.

 

5

Его полузабытьё прервал стук в дверь. Он не отозвался. Стук повторился. Недовольно и нехотя, точно оторвали от важных мыслей, сел на кровать и сказал:

– Войдите, не заперто.

– Это здесь живут русские спортсмены? – раздался негромкий голос. Слова были произнесены правильно, но по мягкому выговору было понятно, что спрашивал нерусский.

Митя повернул голову к двери. Там стояли трое мужчин. Двое были в длинных, почти до колен, меховых куртках с капюшоном, расшитых цветными узорами. Третий же, что стоял на полшага впереди, одет был проще: в синтетическую куртку с электроподогревом – одежду, появившуюся в последние годы. Об этом говорили крохотные лампочки-неонки по краям воротника и по обшлагам – последний писк моды. В Руссии Митя редко, но встречал на улицах одетых в такие куртки, а здесь, в Европе, это было, как убедился, массовой одеждой. В Финляндии и взрослые, и детишки бегали в таких «электрических» куртках. В Европе меха давным-давно вышли из моды. Ни шуб, ни шапок, ни воротников меховых ни на ком и днём с огнём не сыщешь. «Зелёные», а по сути – защитники живого на Земле добились своего: носить на себе меха живых существ стало так же постыдно, как появляться в обществе полуголым, прикрытым лишь плохо выделанной звериной шкурой и с дубиной в руках.

– Здесь живёт Митя Тумайкин? – спросил мужчина в «электрической» куртке. Даже и не спросил, а произнёс утвердительно.

Митя секунду-другую подумал, откуда такая информированность, и понял. Портье. Кто, кроме него, может подсказать, где чей номер в отеле. Ну и ладно, секрета тут никакого. Небось фанаты не задавят.

– Здесь,– равнодушно-скучным голосом сопроводил он поворот головы в сторону нежданных гостей.

– Значит, мы к вам, уважаемый Митя. Разговор имеем.

– Да?.. Ну, валяйте, ребята.

Только теперь, когда Митя выказал какой-то интерес к вошедшим, один из них – всё тот же, что был в «электрокуртке», подошёл к столу, выдвинул из-под него стул и сел напротив. Остальные двое так и топтались в дверях.

– Мы знаем, какой великий русский спортсмен Митя Тумайкин,– начал было он, но Митя не дал ему закончить:

– Настолько великий – даже в первую десятку не попал.

– Нет, нет, – поднял руки собеседник, точно защищаясь от его резких слов. – Зачем так сказал? Мы знаем. Мы видели: очень метко стрелял. Все пули – в цель. Ни один – мимо. Таких стрельцов мало во всей Европе.

Гость волновался, из-за чего начал немного путаться в русской речи.

– Хм! – безразлично хмыкнул Митя. – А что толку? Стрелять – мало, ещё и бегать надо уметь.

– Не надо бегать. Надо стрелять. Хорошо стрелять. Много стрелять. Это и будет толк,– заторопился, зачастил гость.

– Не пойму что-то, о чём вы?

– Мы,– он приложил ладонь к своей груди, а затем показал этой же рукой в сторону двери, где до сих пор переминались с ноги на ногу его спутники,– хотим пригласить... нет, предложить Мите... это... э-э-э... как сказать... деловое предложение. Очень деловое. Вот.

– Гм-м, интересно,– заёрзал на кровати Митя, усаживаясь поудобнее.

– Да, я думаю... мы тоже думаем,– он снова повёл рукой в сторону товарищей,– работа будет интересная.

– Работа? – недоумённо спросил Митя. – Какая работа – у меня поезд в Москву через шесть часов.

– Торопиться не надо. Думать надо. Поезд был всегда и будет всегда. И Москва никуда не уедет.

– Разговор, конечно, интересный. Но пока непонятный,– честно признался Митя и только теперь спохватился: – Да вы проходите, проходите, – он махнул рукой, подзывая гостей, стоящих в дверях. Почувствовав себя виноватым, вскочил с кровати, из-под стола выдвинул два табурета, развернул их, затем жестом и словами пригласил гостей: – Проходите, садитесь.

Но они не сдвинулись с места, пока Митин собеседник не сказал что-то на своём, непонятном для Мити языке. Видимо, спутники ни слова не знали по-русски. Только теперь прошли в глубь комнаты и, не проронив ни слова, степенно сели на предложенные хозяином стулья.

Усадив гостей, Митя вновь присел на свою кровать.

– И что это за дело такое – за шесть часов до поезда? – напомнил он.

– Нет. Это дело не до поезда. Дело долгое... Мы – из Лапландии. У нас беда. Большой беда... И никто не поможет, кроме вас,– сбивчиво опять заторопился гость, точно боялся, что не дослушают. Его будто прорвало. И он уже не следил за правильностью своей речи. – Так сказал старый шаман Иса Поро. О-о, это мудрый шаман. Сильный шаман. Он сказал, Муста Суси победит только чужеземец. Меткий охотник. Ни один саам не одолеет Муста Суси. Это человек-волк. Послан злыми духами.

«О чём это он? – поразился Митя. – Шаманы, злые духи. – И тотчас догадка мелькнула в голове: – Да он же – сумасшедший! Эти двое с ним – такие же? Ну и дела! Только этого не хватало – влипнуть в историю в чужой стране. И когда? В последний день. Да что там день – в последние часы. Можно сказать, уже сидя на чемодане».

А нежданный гость продолжал причитать, и в голосе его слышалась неподдельная печаль.

– Ой, худо! Ой, плохо сааму! Совсем худо стало. Поро* мало. Совсем мало остаётся. Скоро Муста Суси всех олешков перережет. Лапландия пустыня становится. Как сааму жить без олешков?! Совсем пропадай народ. Помогай, Митя. Саам на добро добром заплатит.

До сих пор Мите не доводилось общаться с сумасшедшими, и он попросту не знал, как быть. На всякий случай решил для начала успокоить собеседника. А как это делается?

Привстал с кровати и, подвинувшись, уселся напротив сидящего на стуле. Неловко погладив его руку, как ребёнку, и легонько похлопав по ней, сказал примирительным тоном:

– Ну, хорошо, хорошо... Митя поможет, если, конечно, сможет.

– Может, может. Очень даже может.

Незнакомец облегчённо вздохнул и, малость помолчав, так же сбивчиво, но уже более вразумительно поведал историю, которая повергла Тумайкина в полнейшее изумление.

По его словам выходило, что саамов, обитающих в Лапландии – на самом севере Финляндии, – действительно постигло большое несчастье. Невесть откуда появился огромный чёрный волк-оборотень. Он сзывает волков со всего Севера, которые уничтожают оленей безо всякой цели. Не для пропитания себе – это было бы понятно. Но они нападают либо днём на пасущееся стадо, либо ночью забираются в загон и загрызают всех до единого, оставляя туши нетронутыми. Точно мстят за что-то. Или преследуют какую-то цель. Такого прежде никогда не бывало. Оленеводы – прекрасные стрелки. И волков всегда держали на почтительном расстоянии. Ни одна серая тварь не смела приблизиться к пасущемуся стаду, их добычей становились только отбившиеся в тундре олени. Но теперь, когда появился оборотень Муста Суси – Чёрный Волк, саамам житья не стало. А олень для саамов – всё. Саам живёт за счёт них. Это и мясо, и жир, и шкуры, и ценные рога – то есть и питание, и товар для продажи. Да, в тундре есть и пушной, и снедный зверь, реки и озёра изобилуют рыбой, несчётно птиц. Но олень – на первом месте. Олень – жизнь лапландцев. И вот этот Муста Суси под корень подрубает основу жизни – уничтожает оленьи стада. Самые северные селения уже оставили насиженные места и перекочевали южнее – на севере без оленя делать совершенно нечего.

Но и прогнав людей с приморских земель, богатых ягелем, где всегда паслись самые тучные стада, волки не успокоились. Они тоже двинулись вниз, южнее, и продолжают разбойничать. Теперь совсем обнаглели. Нападают уже и на людей. Загрызли лучших саамских охотников, пытавшихся противостоять им. Их не берут пули – вот в чём беда. Либо отскакивают от них, либо отворачивают в сторону. Хотя саамы никогда не были трусливыми, нынче никто не отваживается выходить на волков.

Самый могущественный шаман саамов Иса Поро – Старый Олень – часто камлал и всё выспрашивал духов, в чём вина людей. Чем они прогневали духов или, оборони бог, предков, ушедших в мир Другого Солнца? Но духи всякий раз молчали и не хотели помочь. И это было самое страшное. Люди впали в уныние. Хотя мужчины по ночам всё ещё продолжают жечь костры вокруг оленьих загонов – огня волки всё же боятся,– никто уже не верит, что вернётся былая жизнь, спокойная, сытая и богатая.

Но недавно боги сжалились и поведали Иса Поро, что Муста Суси сумеет одолеть только чужеземец. Его духи окажутся сильнее духов и волшебства оборотня. И пули его не будут уклоняться в сторону, а станут попадать в цель.

На Совете Старейшин саамы пришли к выводу: духи подсказывают, что им следует обратиться к иноземным спортсменам, которые вот-вот должны прибыть на зимнюю Олимпиаду в Финляндию. И, конечно же, к стреляющим спортсменам – биатлонистам.

Для переговоров снарядили вот их троих – Ахто и его товарищей, Мики и Яниса. Но, к великому сожалению, ни один из призёров-биатлонистов: ни германский, ни канадский, ни американский – не согласились помочь в беде. Очень обидно, хотя и понятно. Кому охота барахтаться в снегах Лапландии да живой приманкой для волков служить. Это ведь не дома в тёплом тире в бумажную мишень пулять.

Узнав о метком стрелке из России, который великолепно поразил мишени, но проиграл в беге, саамские делегаты разыскали его. Вот почему они здесь. И просят, умоляют помочь.

«Что за чушь! Что за бред! – не раз восклицал про себя Митя, пока слушал сбивчивый рассказ Ахто. – Третье тысячелетие на дворе. В космос прогулочные рейсы наладили... Видеотелефон в кармане. Электроэнергию в цистернах начали перевозить – скоро половину планеты от столбов да от проводов очистят. А тут – шаманы, духи, оборотни. Тьма первобытная!»

Однако вслух сказал, конечно, совершенно иное. И как можно спокойнее:

– Ну и чем же, по-вашему, может помочь спортсмен-неудачник?

– Очень даже удачник,– возразил Ахто. – Мы знаем, мы видели всех, кто стрелял. Поэтому и просим Митю Тумайкина.

Он не сказал «просим тебя» или «просим Вас», но именно так: «просим Митю Тумайкина». Точно его самого тут не было, а свою просьбу передавали через кого-то. И этот «кто-то» был... он сам – Митя Тумайкин.

«Странные люди. Странная манера общаться»,– отметил про себя Митя, а вслух – опять иное:

– Я же говорил – у меня поезд через шесть часов. Впрочем,– он поглядел на часы,– уже через пять. К тому же и виза у меня кончается сегодня. Не уеду нынче сам – завтра вышвырнут силой.

– Об этом не волновайся,– тотчас же перешёл на дело-
вой тон Ахто. – Мы откроем визу без срока, и ты спокойно уехаешь не в Россию, а в Лапландию. И живи у нас – сколько хочешь. Теперь мы сами визу делаем. У нас Автономия,– в голосе Ахто проскользнула нотка гордости. – Митя будет не просто в Финляндии, но в Лапландии. – Он оттопырил указательный палец и поднял руку вверх. – А это – другая разница. Мы сами даём, кому и сколько время жить у нас. Насчёт визы вопрос решён однако.

«Стоп, ребята! Это когда же вы успели за меня решить?» – удивился Митя напористости собеседника. Но не успел возразить, как Ахто так же деловито продолжил, считая, видимо, что основное препятствие преодолено и осталось обговорить кое-какие мелочи:

– Пусть Митя не думает плохо. Ему будут хорошо заплатить. Станет богатее и богатее. Однако очень богатый станет, я думаю,– в той же странной манере общаться не прямо к собеседнику, а словно через кого-то, продолжил он. – Митя не будет пожалеть.

И Ахто объяснил Мите, что может получить, если согласится.

Во-первых, за каждого убитого волка получит сотню евро. Так решили на Совете Старейшин. Кроме этого, за шкуру на меховой фабрике дадут ещё полсотни. Причём самому не придётся делать черновую работу: снимать шкуры, отвозить и сдавать на фабрику. Это не его заботы. Помощников найдётся предостаточно.

Ну и, естественно, как самый желанный гость, станет жить на всём готовом. Не затратит ни единого евро своих денег ни на питание, ни на патроны – вообще ни на что. Обеспечат всем необходимым на всё время, пока пожелает жить у них. Лишь бы истребил как можно больше ненавистных тварей.

Во всё время, пока говорил Ахто, Митя слушал вполуха, не придавая особой важности его словам. Больше думал, как бы скорей избавиться от непрошеных гостей, пока не вернулись товарищи по команде и не подняли на смех за то, что слушает про волков-оборотней да злых духов.

И вдруг здравая мысль мелькнула в голове. «Послушай, парень,– сказал он себе, – а ведь тебе, кажется, и вправду дело предлагают. Как полагаешь, а?.. Шаманы, духи, оборотни – это, конечно, белиберда всё. Просто разленились охотнички местные, вот серых и развелось больше обычного... Может, и в самом деле тормознуться тут? Пострелять, посшибать волчар. Да и деньжат срубить. Будь хоть раз мужиком. Сделай крутой вираж. Может, сейчас вся оставшаяся жизнь решается: либо прозябать до самой смерти, либо в люди выбраться... И ведь нужна-то самая малость: сказать или «да», или «нет».

И Митя решился.

Не дожидаясь товарищей по команде (впрочем, какие они друг другу товарищи, так, случайные люди), оставил на столе коротенькую записку: «Предложили работу. Остаюсь здесь. До встречи в России. Митя».

Когда гости окончательно убедились, что Митя не шутит, а действительно согласился на их предложение, радостно залопотали на своём языке все вдруг, втроём. Потом двое, всё время молчавшие, подхватили его вещи. Один – сумку, а другой – лыжи и винтовку в чехлах. И потащили вниз. Митя закрыл дверь. Спустившись вниз, отдал ключ портье и распрощался с ним.

Довольные носильщики ни за что не отдавали Мите нести хоть что-то из вещей. Даже Ахто, по праву то ли переводчика, то ли успешно завершившего переговоры дипломата, шёл налегке рядом с Митей. Впрочем, автовокзал оказался недалеко от гостиницы, и совсем скоро они уже катили в комфортабельном автобусе в сторону Хельсинки...

Заняв номер в отеле, Ахто взял его паспорт, ненадолго сходил куда-то, а по возвращении вернул с голографической наклейкой, на которой изображался олень на фоне солнца, поднимающегося из-за горизонта.

– Вот,– горделиво сказал он,– твоя виза в Лапландскую Автономию. Без срока. А теперь пойдём ужинай. И – отдыхай. Полетим завтра утром. Вставать рано.

 

6

До Халаярви – столицы Лапландии – добрались на маленьком самолётике, больше похожем на тёплый и уютный микроавтобус с крылышками. Кажется, он даже и не разбегался, а так просто подпрыгнул на месте и взвился в воздух. Ни тряски, ни шума моторов, ни воздушных ям, в которые обычно проваливаются маленькие самолёты, – ничего. И потому Митя мог спокойно слушать сидящего рядом Ахто. Словоохотливый его спутник, пока летели до места, вполголоса поведал, что родом тоже из России, с Кольского полуострова (вот откуда, оказывается, хорошее знание русского языка).

Своей Автономией лапландцы очень гордились. Да и как иначе? У них было всё своё, включая местное самоуправление. Вопросы, касающиеся жизни народа: хозяйство, экономика края, образование и тому подобное – решали сами, по своему разумению, не дожидаясь, когда у Хельсинки дойдут руки до них. Разумеется, ни о каком отделении от Суоми не могло быть и речи – это было бы абсурдом, не было никаких особых «лапландских» денег, те же евро, но Лапландии предоставили возможность самой открывать иностранцам визы на свою территорию. Естественно, для граждан Финляндии никаких виз не требовалось, как и для остальных стран Шенгенского соглашения, где была, почитай, вся Европа. Но все остальные иностранцы обязаны получать визу для въезда в Лапландию в представительствах её, открытых во всех городах, расположенных до шестидесятой параллели, за которой, собственно, и начиналась Саамская Автономия. Плата за визу была необременительной. Но, учитывая количество желающих побывать в стране Деда Мороза, визовые сборы оказались весьма существенным подспорьем для бюджета Автономии. Во всяком случае, для содержания немногочисленного административного аппарата Автономии вполне хватало. Школы, больницы, коммунальная сфера и прочее содержались за счёт налогов, которые как собирались в Автономии, так полностью и оставались здесь же. Довольными оказались все: и Хельсинки, переложивший с себя большую часть забот о северной территории, и саамы.

В некогда сырьевом придатке Суоми начала бурно развиваться перерабатывающая промышленность, появились свои кожевенные, скорняжные, пошивочные мастерские, возникли коммерческие фирмы, которые торговали готовыми изделиями, полуфабрикатами, сырьём или выделанной пушниной напрямую с другими странами. Суровый северный край преображался на глазах. Он оказался на удивление богатым. И различной продукцией, и предприимчивыми неординарными людьми. Надо было просто правильно распорядиться всем этим.

Толчок к подъёму экономики дали, конечно же, олени. Вся хозяйственная деятельность так или иначе была связана с оленеводством.

И вдруг посреди расцвета – такая напасть! Волки! Целое нашествие!

Из Хельсинки приезжала учёная комиссия. Из самой Академии Наук. Все только разводили руками. Сказали, отстреливать надо. Да ещё тысячу капканов бесплатно прислали. Попробовали бы сами перестрелять, когда пули от них отворачивают. А капканы, как ни маскируй, как хитро ни ставь – перепрыгивают или обходят. Перестали попадаться – и всё тут. А всему виной Муста Суси – Чёрный Волк. Это он учит волков, как распознавать человеческие хитрости.

Дойдя в своём рассказе до Чёрного Волка, Ахто нахмурился и умолк. Митя же, напротив, полюбопытствовал.

– И откуда он взялся, этот Чёрный Волк?

Малость помолчав, Ахто поведал историю, которая опять поразила своей наивностью.

На морском побережье, на самом севере, жил старый шаман-отшельник. Кормился рыбалкой, немного охотой – всё больше на птицу, насколько хватало сил его старческих, но в основном тем, что приносили благодарные люди. А приходили к нему довольно часто – ловок был людей лечить, любую хворь изгонять.

Но однажды пришли к нему люди – и не нашли старика. Вместо него в хижине увидели незнакомца. Был он огромен, угрюм, черноволос и с густой чёрной бородой. Он не походил на лапландца и одним видом своим наводил страх. На вопрос, где шаман, ответил, что старик, дескать, утонул, морские духи утащили на дно. И теперь в этом доме живёт он. Говорил хоть и по-саамски, но странно: резко и гортанно, с каким-то металлом в голосе, точно слова выходили не из человеческого горла, а из железной трубы.

С той поры и забыли люди дорогу к жилищу старого шамана. Забредали туда только случайно: или в охотничьем азарте погони, или в поисках отбившихся от стада оленей. Правда, находились смельчаки, которые подбирались к жилищу специально: высмотреть, что там делается. И видели странные, непонятные, удивительные вещи, о которых потом вполголоса, чуть ли не шёпотом рассказывали в селениях соплеменникам, приводя их в трепет и ужас. И это, хотя и негромко было сказано, молниеносно становилось известно всем.

Очевидцы утверждали, например, что новый жилец мог превращаться и в птицу, и в волка. Некоторые клялись и божились, что прямо на их глазах превращался в волка, а потом – обратно в человека. Видели якобы, и не единожды, как он, в человеческом облике, окружённый огромной волчьей стаей, расхаживал перед зверьми, точно учитель перед учениками, и о чём-то разговаривал с ними. Они явно подчинялись ему, слушались! У него была власть над ними. Вот что самое поразительное!

С появлением этого человека наступили худые времена. Волки стали множиться невероятно быстро. Тревожные новости дошли даже до Хельсинки. Чтобы развеять их, оттуда пару раз опять снаряжали комиссии к этому неведомому шаману. Но каждый раз на берегу находили только пустую хижину да сети, развешенные для просушки. И в самом жилище не обнаруживали ничего предосудительного: так, кое-какой промысловый скарб, да и всё.

Живёт себе человек отшельником, кормится морем да тундрой – ну и пусть. Кому мешает? А все россказни про него – досужие вымыслы, не более того. Какие оборотни, какие люди-волки?!

Так и уезжали комиссии ни с чем. Однако жить саамам стало совсем невмоготу. Волков становилось всё больше. Как будто кто-то собирал их со всего Севера в одно место. А вожаком стаи то тут, то там видели огромного волка чисто-чёрной масти, каких отродясь не водилось в Лапландии. Ни у кого не было никаких сомнений: это не кто иной, как Чёрный Шаман – оборотень с побережья. Что он задумал? Завладеть Лапландией? Она скоро падёт под натиском его волчьего войска. А что потом? Захватит Суоми? А может, замахнётся на владычествование всей Скандинавией? Или просто хочет прогнать людей с побережья в глубь страны? А для чего тогда, для какой цели освобождает Север? Непонятно, а потому и страшно.

Самолёт уже шёл на посадку в аэропорту Халаярви, когда Ахто, наконец, пересказал всё, что знал о Чёрном Волке.

– А ты сам-то веришь во всё это? – спросил Митя, пристёгивая ремень.

– Верю, ведь это правда, – уверенно и не задумываясь ответил Ахто.

«Чёрт-те что творится на белом свете! – воскликнул про себя Митя. – Малые дети в сказки давно уж не верят. А им всё ещё оборотни, лешие, кикиморы болотные мерещатся. Может, и Бабы-Яги до сих пор боятся? А почему бы нет? Дед Мороз-то, говорят, в Лапландии обитает. Значит, и Баба-Яга где-то поблизости шляется. Н-да-а, выходит, в сказочную страну попали... Ну, здравствуй, Лапландия! Принимай гостя!..»

 

7

Распрощавшись в аэропорту со спутниками, с которыми, по словам Ахто, было не по пути, и приторочив Митины вещи к багажнику сзади, забрались в снегоход. От самого Халаярви до селения, где жил Ахто, простиралась ровная белая пустыня, тишину которой нарушало лишь лёгкое стрекотание японского снегохода «Ямаха».

Вокруг – ни холмика, ни деревца, ни кустика, ничего, на чём мог бы остановиться человеческий взгляд.

Дороги как таковой, в привычном понимании, не было. На девственно чистом снегу слегка выделялась лишь неширокая темноватая полоса, утрамбованная оленьими копытами да гусеницами мотонарт.

Но вот из белого безмолвия вынырнула купа низкорослых деревьев, затем ещё и ещё, вот промелькнули заросли кустарника, совсем рядом с дорогой взметнулись белые фонтанчики: из-под снега, встревоженные лёгким стрекотом мотора, начали вспархивать осторожные и чуткие куропатки. Вот неправдоподобно длинный заяц перемахнул через дорогу, а вот ещё один, впереди. Прижав уши к голове и весь напрягшись, сжался возле самой обочины и не двигался. То ли, привычный к мотонартам, решил схитрить и пропустить их мимо, то ли от страха не мог сдвинуться с места. Притаился настолько близко к дороге, что Митя не удержался и попытался на ходу ухватить за уши. Не тут-то было. Стоило только вытянуть руку, как он взвился вверх и одним прыжком очутился за несколько метров от дороги. Митя повернул голову, чтобы поглядеть, как улепётывает, но тот и не думал убегать. Отпрыгнув от дороги, встал столбиком, прижав передние лапки к груди, и спокойно смотрел на удаляющихся нарушителей тишины и его покоя.

«Однако зверьё тут непуганое»,– отметил про себя Митя.

Пейзаж мало-помалу начал оживляться. Но вот дорога стала взбираться на холм. А на его вершине открылся совершенно иной вид. Внизу, у самого подножия холма, привольно раскинулось селение. Отсюда, с вершины, всё было видно отчётливо, как на ладони. Улиц, привычных его глазу, не было. Дома располагались как попало – в беспорядке. Одни стояли поодаль друг от друга, иные – более кучно, по пять-шесть домов поблизости. И повсюду были видны изгороди из слег и плетней. Некоторые – побольше, некоторые – поменьше.

«Огороды, что ли? – подумал Митя. – Интересно, что тут произрастает? – И тут же спохватился: – Какие огороды за Полярным кругом! Тут же вечная мерзлота. – И догадался: – Это же, наверное, загоны для оленей».

Пока обозревал общий план, мотосани скользнули с холма вниз. И снова – ровная дорога.

– Талвикюля! – крикнул Ахто, повернув к своему пассажиру голову. – По-русски это будет как Зимнее Село!

Мите почудилось нечто знакомое, и он несколько раз про себя повторил слово, точно перекатывал во рту, пытаясь вслепую, лишь при помощи языка и нёба распознать, что же такое попало к нему.

«Талви-кюля. Постой, постой, так это же просто: Талви Кюля – Телень Веле*».

Он смутно припомнил, как когда-то давно, в школе ещё, им вроде бы рассказывали, что и саамы, и финны, и мордва – одного языка-племени. И когда-то, в седой древности, были единым народом.

Пока на ходу занимался филологическими изысканиями, подъехали к селению. Их встретила огромная – в несколько десятков – стая собак, разделившаяся надвое и со звонким лаем нёсшаяся рядом с санями. Митя опасливо поглядывал в обе стороны, ожидая, что вот-вот какая-нибудь из них вцепится в ногу. Будто почуяв его опасения, Ахто снова повернул голову к нему.

– Хаскат! – крикнул он. – Саамские собаки. Такой породы нигде больше нет. Не бойся! Они никогда людей не трогают. Ни своих, ни чужих. Это они так радуются нам.

И вновь Мите почудилось что-то знакомое.

«А ну-ка, сравним: хаскат – собаки. Собаки – кискат*.
О-ля-ля! Видать, права была училка насчёт языка общего...»

Въехали в селение. Митя жадно озирался вокруг. Между серыми и тёмно-коричневыми – потемневшими от времени – домами там и сям виднелись чумы. Самые настоящие. Обложенные шкурами. Такие прежде видел только в учебниках истории. А тут – вот они, реальные, перед глазами. И, по всей видимости, обитаемы: из отверстий на самом верху, там, где виднелись концы шестов, составляющих каркас чума, вились синие струйки дыма.

Всё с тем же собачьим эскортом снегоход петлял между беспорядочно разбросанными домами, пока, наконец, не остановился перед одним, довольно большим, с украшенным причудливой резьбой крыльцом и трепетавшим над ним флагом, верхняя половина которого была синего цвета, а нижняя поделена на три равные части: красную, жёлтую и зелёную. В середине флага – белый круг.

Только увидев это разноцветье, Митя сообразил, чего не хватает глазу в саамском селении: он не заметил покрашенных оконных рам, наличников или карнизов. Все дома и постройки были одного и того же пепельно-серого цвета с каким-то коричневатым налётом.

– Вот наша мэрия,– шутливо сказал Ахто. – А проще говоря – сельсовет. Зайдём,– пригласил он и первым ступил на крыльцо. Митя последовал за ним.

 

8

В «мэрии» их ждали. Дом был полон мужчинами. Видимо, всё селение уже знало, что Ахто прибыл не один, а с самым метким стрелком Олимпиады. Северные люди обычно сдержанны и степенны. Они не приучены выказывать свои чувства на людях. Но в этот раз своё приподнятое настроение присутствующие особенно не скрывали. Пока Ахто говорил с собравшимися, Митя то и дело ловил на себе не просто любопытные, а какие-то радостно-восхищённые взгляды.

Вначале он напряжённо вслушивался в речь Ахто и его соплеменников, надеясь уловить какие-то знакомые слова и по ним хоть как-то понять, о чём говорят. Но тщетно. Те саамские слова, что узнал в пути, так и остались единственными, похожими на слова в его родном эрзянском языке.

Собрание было недолгим. И вскоре Ахто предложил поглядеть приготовленное для него жилище. Причём прежде ему самому предстояло выбрать, где жить: в обычном рубленом деревянном доме с окнами и дверью или же в гостевом чуме. Оказывается, в их селении имелось и то, и другое – по желанию приезжего.

Неужели Митя пренебрёг бы возможностью пожить в настоящем чуме! Конечно же, он выбрал чум. Экзотика! Романтика! Когда ещё представится такой случай?

Ахто нисколько не удивился его выбору. Он взял с собой двух парней, которые развязали притороченные к снегоходу Митины вещи и понесли их в дом.

По дороге выяснилось, что они, как и Ахто, славно говорят по-русски. Когда спросил, где выучились такому хорошему русскому, оба рассмеялись. Оказывается, парни тоже из России. Земляки Ахто с Кольского полуострова и даже его родственники. И перебрались сюда несколько лет назад, все вместе.

В чуме было сумрачно. Не потому, что светлое время суток в эту пору на севере ещё коротко и день уже начал клониться к вечеру, но оттого, что свет в жилище проникал только через отверстие вверху да входной проём. А когда внутрь проскользнули оба носильщика с вещами и закрыли за собой полог, в нём вообще сделалась полутьма.

Ахто разжёг очаг, находившийся в середине, прямо на земляном полу, в аккурат напротив дымохода на верху чума. Сухие дрова занялись сразу, горели ровно и дружно, без треска и почти без дыма. В чуме стало светло, а очень скоро на удивление так тепло, что пришлось снять шапки и куртки.

Митя с любопытством огляделся, осматривая жилище изнутри. Вдоль стен вкруговую располагались какие-то ящики с крышками, сундучки, на крючьях, подвешенных к жердям, составляющим каркас чума, висел кое-какой скарб: большие и маленькие чайники, разных размеров котлы и котелки, берестяные короба, свёрнутые рыболовные сети, капканы и, по всей видимости, другое промысловое снаряжение. Заметил и непонятные, громадного размера продолговатые сетки с прочными рамками по периметру, похожие на ракетки для бадминтона. «Наверное, для какой-то национальной игры, – догадался он. – Интересно бы посмотреть, как ими отбивают мяч».

Поближе к середине чума полукругом вокруг очага лежали шкуры. Вот и вся обстановка.

Через некоторое время входной полог распахнулся, и вошли несколько девушек. Они молча проследовали к очагу и разложили принесённые котелки, горшочки, бидончики, туески, короба. С жадным любопытством посмотрев на гостя, так же, не проронив ни слова, выпорхнули обратно. Вслед за ними выскользнули и парни. От принесённой посуды распространился щекочущий ноздри запах пищи. И Митя тотчас почувствовал, что проголодался. Да и немудрено: сегодня только перекусили всухомятку в Хельсинкском аэропорту, пока дожидались объявления посадки на самолёт.

– Однако надо кушать,– сказал Ахто. Открыв один короб, достал черпак, миски и начал разливать варево, аромат которого тут же заполнил всё жилище.

– Поронлихакеитто, – сказал он, зачерпнув ложкой из своей чашки, и пояснил: – Оленьего мяса суп. Кельпо. Хороший.

Суп из оленины действительно был превосходен. Опустошив одну миску, Митя попросил Ахто налить ещё.

Покончив с первым, Ахто из другого котла достал огромный кусок варёного мяса и положил его поверх картофельно-горохово-гречневого гарнира, обильно приправленного душистой травой. Митя предложил разрезать мясо пополам и разделить на двоих, ибо уверен был, что после двух мисок супа ни за что не съест такой огромный кусок. Но Ахто отказался, видимо, не поняв его.

– Ешь, ешь,– сказал он и достал из котла кусок для себя.

Нежное оленье мясо просто таяло во рту. И не заметил, как опустела тарелка. А ведь всего несколько минут назад мог бы поклясться, что не справится с такой внушительной порцией.

Но и это оказалось ещё не всё. Ахто открыл следующий короб и достал целую рыбину, запечённую в тесте. Наевшийся до отвалу, Митя просто ради приличия принял из его рук угощение, отломил кусочек, а остальное хотел отложить. Но... не смог отказаться от удовольствия и съел всю, несмотря на немалую величину.

Отдуваясь, откинулся на шкуры, но тут Ахто поднёс украшенную резьбой деревянную кружку с каким-то напитком. Кисло-сладкий напиток из незнакомых ягод пришёлся так кстати после горячей и вкусной пищи, что с удовольствием опростал и кружку вместимостью не меньше литра.

Треволнения последних дней, неожиданное предложение, автобус, самолёт, снегоход, чум – полная смена декораций, приятная тяжесть в желудке, тепло, шедшее от очага, мягкие шкуры – всё это было причиной того, что Митя мгновенно заснул. Да так крепко, что не слышал, как, кончив трапезу, Ахто прибрал посуду, подкинул чуток дров в очаг и, укрыв Митю оленьей шкурой, вышел, заботливо притоптав низ входного полога снегом, чтобы не распахнуло ветром и не выстудило чум.

 

9

В первый свой день в Лапландии Митя учился... ходить на лыжах. Никогда в жизни не пришло бы в голову, что он, спортсмен-лыжник, биатлонист, будет пытаться управляться с лыжами, точно малыш, впервые вставший на них. Но оказалось именно так. Беговые лыжи, бывшие когда-то его гордостью и завистью друзей, здесь оказались абсолютно не пригодны.

Пока некоторое время возился, пытаясь приноровиться к такому неожиданному обстоятельству, Ахто вынес из чума пару тех самых огромных сетчатых ракеток, которые вчера Митя счёл спортивными снарядами для какой-то национальной игры. К его великому изумлению, эти «ракетки для бадминтона» оказались... лыжами. Саамскими лыжами.

Ахто привязал их к ногам и прытко побежал по снегу, абсолютно не проваливаясь, точно шёл по твёрдому утоптанному насту. На них не поскользишь, зато ходить и бегать удобно. «Ракетки» прекрасно держали человека на снежной поверхности.

Ахто сделал круг и вернулся к Мите. Гость тут же поменял свои лыжи на саамские. Но... сделав один шаг, зарылся носом в снег. Встал, отряхнулся и вновь двинулся вперёд. И опять одна «ракетка» зацепилась за другую, а он плюхнулся в снег.

Ахто не стал учить словами, а просто вынес из чума ещё пару таких же сетчатых ракеток-лыж, нацепил их и стал показывать, как нужно держать ноги: на какой ширине, как поднимать их правильно и как шагать.

Однако сколько Митя ни старался, ничего у него не получалось. Либо передвигался настолько мелкими шажками, что это походило не на ходьбу, а на шевеление, либо падал в снег. Вспотел, взмок, но ничего не мог поделать. Эти лапландские лыжи были неуправляемы!

 

10

Глядя, как гость, цепляясь лыжей за лыжу, опять падает в снег, Ахто не раз говорил:

– Бросай, Митя. Саам рождается с лыжами. Лучше садись на мотонарты. Мотор довезёт.

Но упрямства Мите было не занимать. К тому же какая это охота – с мотором? Шум на всю тундру – да и только. Всё зверьё разбежится. И он всё же обуздал эти чёртовы лыжи-ракетки. Правда, бегал не так быстро, как Ахто, но, во всяком случае, передвигаться теперь мог.

Пришлось всё же и снегоход освоить: с той скоростью, с какой ходил на лыжах, нечего было и думать об охоте. Оказалось, зря полагал, будто распугает всю тундру. Шума мотора не было. Если рядом с мотонартами ещё слышалось лёгкое стрекотание, точно пара кузнечиков в унисон, то чуть поодаль уже невозможно было различить, работает мотор или нет. Звуку попросту не от чего было отражаться и, не встречая никакого сопротивления, он слабел и растворялся в безмолвии тундры.

Человека же волки Лапландии не боялись. В этом Митя убедился очень скоро. Как только начал чувствовать себя на снегоходе вполне уверенно (а на это потребовалась-то всего пара часов езды вокруг селения и по окрестным склонам), не вытерпел и выехал на простор, закинув за спину свою винтовку и набив патронами на всякий случай два кармана.

В тот, первый день ему не пришлось доставать оружие из-за спины, как и во второй. Поначалу осваивался, изучая окрестности, закладывая всё большие и большие круги и запоминая редкие ориентиры.

В эти два дня Митя не видел ни одного волчьего следа. Но волки были. Совсем рядом.

Из соседнего селения пришло известие, что ночью они совершили набег на олений загон. Но благодаря тому, что все мужчины вышли с факелами и ружьями, их всё же удалось отогнать.

Наутро, после известия о набеге, Митя вышел на охоту. Ахто поехал с ним. Почти сразу наткнулись на волчьи следы. Ахто остановил свой снегоход, подождал отставшего Митю, и некоторое время они разглядывали следы, вычисляя, сколько было волков в стае. Через некоторе время Ахто снова оседлал свою «Ямаху» со словами:

– Сааму тут делать нечего. Саам не победит Муста Суси. Так сказал Иса Поро – великий шаман.

И уехал восвояси.

После пары часов бесплодных поисков далеко впереди Митя заметил какие-то тёмные точки и заторопился в ту сторону. По мере приближения точки начали превращаться в пятнышки, а вскоре не осталось никаких сомнений: это волки. Их было ровно десять. Отчётливо выделялись на белом фоне. Зверюги шли прямо на него. Когда расстояние между ними сократилось, волки остановились и сели. Впереди – вожак. Самый крупный из всех. Другие – полукругом за ним.

Проехав ещё немного, заглушил мотор и стянул из-за спины винтовку. Не глядя, привычным движением передёрнул затвор и большим пальцем двинул предохранитель. Неподвижно сидевшие до этого волки все вдруг, будто по команде, поднялись, повернулись и неспешным шагом двинулись прочь. Митя прицелился в одного и нажал на курок.

Он был уверен, что попал в зверя. С такого-то близкого расстояния! Но когда перевёл взгляд от прицела на стаю, увидел: все десять невредимо продолжали свой путь. Наверное, второпях слишком резко нажал на спусковой крючок. Чертыхнувшись, прицелился снова, затаил дыхание и плавно спустил курок. Сухой щелчок и снова – промах. Это уже непростительно для биатлониста – послать «в молоко» две пули подряд. Если уж не в «яблочко», то хоть сколько-нибудь очков да выбить. Вот тебе и знаменитый спортсмен, вот тебе и олимпиец! Такого от себя не ожидал. Хорошо хоть свидетелей позора не было.

Но ещё более обозлился на себя, когда промазал и в третий, и в четвёртый, и в пятый раз. С досады расстрелял еще одну обойму, не целясь, просто навскидку, вдогон уходящей стае. Но ни разу не попал.

Оказавшись на безопасном расстоянии, звери остановились и, повернув морды в его сторону, вновь уселись на снег. Такой наглости Митя не вытерпел. Вставив в магазин винтовки новую обойму, помчался в их сторону. Волки сидели неподвижно, точно поджидали.

Приблизившись на достаточное расстояние для стрельбы, остановился, соскочил с мотосаней, сдёрнул винтовку и за те несколько секунд, пока успокаивал дыхание, вдруг сообразил, почему два магазина расстрелял впустую. Поглядел на прицельную планку, и два чувства одновременно охватили его: досада на свою оплошность и радость, что она вполне исправима. Прицельная рамка как была установлена на последней дистанции на 50 метров, так и осталась нетронутой. А он-то стрелял в волков метров со ста пятидесяти, не меньше. Так сглуповать!

Взглядом прикинул расстояние до волков и не спеша передвинул хомутик на два деления. Затаив дыхание на пару секунд, прицелился и выстрелил. Есть! Сквозь прорезь планки заметил, как волк подпрыгнул вверх, рухнул и остался недвижным. Переведя мушку на соседнюю тёмную фигуру, снова выстрелил. И опять удача! Ещё один хищник распластался на снегу.

Остальных как ветром сдуло. Догонять было бессмысленно даже на снегоходе. К тому же и короткий северный день напомнил о себе.

С сожалением поглядев вслед стремительно улепётывающей стае, Митя приблизился к убитым волкам и с удовлетворением стал разглядывать их. Они казались матёрыми. Может, были действительно такими: ведь кормились исключительно олениной. Свежей, питательной. А может, оттого, что это – первая его добыча?

Как теперь их доставить в селение? Не два зайца всё-таки: подвесил к поясу – и вперёд. Снять шкуры – дело долгое. Представление, как свежевать зверьё, есть: с покойным отцом хаживал на охоту, и на волков тоже, да ведь он не охотник-промысловик, а спортсмен. Пожалуй, в одиночку до темноты не управится. С досады сплюнул на лежащего перед ним мёртвого хищника, и вдруг осенило. Вот балда! А зачем, собственно, тащить всего зверя, когда для доказательства достаточно, к примеру, уха?

Быстро срезав все четыре уха (чего уж там мелочиться, вот вам весь комплект!) и присовокупив к ним правую переднюю лапу одного волка (со вторым возиться не стал), чтобы поглядели, каких матёрых зверюг завалил – эвон какая лапища, небось одним ударом оленя с ног сшибёт, – Митя, довольный сегодняшним удачным началом, понёсся в селение.

 

11

Все последующие несколько дней Мите везло: каждый день удавалось сразить по пять-семь-десять зверей. С самого рассвета до сумерек носился по тундре, выискивая стаи и истребляя хищников. Иногда в охотничьем азарте забывал об осторожности и забирался далеко от Талвикюля.

Саамы воспрянули духом. Хотя идти с ним на охоту пока никто не отважился, шкуры с волков снимали с удовольствием. И что самым удивительным казалось Мите – находили всех до единого. По следам ли гусениц его «Ямахи» или по каким-то другим признакам, когда снегом запорашивало их – чуть ли не по запаху,– но они, дети тундры, всегда выходили на каждого убитого зверя и доставляли шкуры в селение.

Один раз у него кончился бензин в баке. «Ямаха» расходует топливо очень экономно, и одной заправки обычно хватало на два-три дня. Но в этот раз, видимо, переусердствовал, гоняясь за волками, и обнаружил, что остался без топлива, только когда мотор замолк. Хорошо, что с собой был мобильный видеотелефон, который на всякий случай дал Ахто ещё в первый день, показав, как связаться с ним, и которым ещё ни разу не воспользовался – не было нужды. Выйдя на нескольких снегоходах, сельчане разыскали его в тундре и привезли канистру с бензином. Обратно ехали уже при свете фар. После этого каждое утро перед выездом доливал бензин и приторочил к заднему сиденью ракетки-лыжи.

Охота продолжалась недели три, не меньше. Солнце теперь поднималось над горизонтом всё выше, а дни становились заметно длиннее. Весна приближалась и сюда. Теперь Митя рыскал по тундре, оставляя далеко и Талвикюля, и окрестные поселения, в которых его знали все от мала до велика. Впрочем, о нём уже была наслышана вся Лапландия. В любом чуме или доме он был бы самым дорогим гостем. Саам, к которому зашёл бы Митя, всю оставшуюся жизнь гордился бы тем, что у его очага грелся не кто-нибудь, а сам Суури Ампуя – Великий Стрелок.

Снятые шкуры саамы отвозили в Халаярви, а вырученные за них деньги вместе с обещанными премиальными аккуратно, до последнего цента, клали на его счёт. И каждый раз привозили подтверждение из банка, что счёт в очередной раз вырос на столько-то сотен евро. Но странное дело: чем больше становилось у него денег, тем меньше почему-то думал о них. В нём проснулся истинный охотничий азарт, и он понял, что, по сути, впервые в жизни занимается настоящим, нужным делом. А всё, что было до этого, – ерунда. Да и что успел в свои двадцать пять лет? Спортом увлекался да повоевать довелось. А больше и вспомнить-то нечего. Спорт – игрушки, как теперь понял. А война – вообще никчёмное, ненужное дело. Вот оно, настоящее его призвание – охота на волков.

И вдруг хищники исчезли. Не только днём не стало видно их, но разом прекратились и ночные набеги, точно кто-то скомандовал затаиться. И так – по всей Лапландии. Саамы возликовали. Наконец-то звери изгнаны! Все славили Митю. А ему было грустно. Только вошёл во вкус – и на тебе! Сколько ни мотался по тундре – тщетно. Ни волков, ни свежих следов. Он недоумевал. Волк – тварь умная (отец чего только не рассказывал про их повадки, а он охотник бывалый), но не до такой же степени, чтобы понять: пора уносить ноги из этого привольного сытного места.

Тут что-то не то. Не может хищник делать подобных умозаключений, как бы сильно ни был развит в нем инстинкт самосохранения. Такое свойственно только человеку.

Ахто обзвонил своих друзей по всей Лапландии, но повсюду было одно и то же: волки не показывались. И Митя с сожалением начал подумывать об отъезде, считая свою миссию выполненной.

Но, оказывается, рано лапландцы радовались.

Волки появились снова. И в таком ужасающем количестве, точно по чьему-то приказу собрались вместе именно в этой части Автономии, где им больше всего досаждал Митя.

В Талвикюля объявились нагло, ещё засветло, когда пастухи только пригнали оленей на ночёвку. Незамеченными пробрались со стороны лесочка и вмиг опустошили два загона. Ещё две семьи оказались разорены. Удивительно: обычно чуткие собаки подняли тревогу, когда звери уже вовсю орудовали в загонах.

Услышав шум, Митя тотчас же сообразил, в чём дело. Схватил оружие и, как был неодетый, выскочил из чума и понёсся в направлении, откуда доносилась пальба. Но пока добежал, разбойников и след простыл. Хотя в них стреляли из нескольких стволов, ни один не был ранен: ни капельки крови не виднелось на снегу рядом со следами.

Митя в сердцах обругал горе-стрелков, только и умеющих впустую тратить патроны. (Полагал, стреляли, скорее всего, в воздух – чтобы просто отпугнуть. Саамы уверовали, что их пули от волков всё равно отскакивают, и даже не пытались убить.) Оленеводы горестно разводили руками и бормотали, что волков было много, очень много – не меньше пяти десятков.

– А может, целая сотня? – ехидно спросил Митя. И пастухи охотно согласились с его предположением.

Ну что поделаешь с ними? Ведь знают же, что в волчьей стае редко насчитывается и десяток. Если больше – просто не прокормятся. Да и между самцами схватки начнутся. А тут вдруг – целый волчий батальон. Со страху, пожалуй, ещё и не столько покажется.

– Тогда режьте их ножами, раз пули не берут. Если не хотите, чтобы самих загрызли. Эх, вы!.. Пули у них виноваты. Целиться надо точнее. – Он снова махнул рукой и потопал в свой чум, к которому мало-помалу привык и отказываться от него не хотел из-за принципа, хотя Ахто не раз предлагал перейти в его просторный дом-коти. Жизнь в чуме имела свои преимущества. Здесь он мог расслабиться, чего не позволил бы себе на людях. Он был один, никто не тревожил вечерами, когда, сидя у потрескивающего в очаге огня, предавался воспоминаниям, далеко и надолго уходя отсюда в мыслях, или когда тоска по дому стискивала душу и выдавливала из него не то песню, не то стон.

 

12

Раздосадованный вчерашней беспомощностью оленеводов, Митя с рассветом выехал на охоту. Похоже, саамы не ошибались. Судя по следам, волков действительно было несколько десятков. Это озадачило Митю. Выходит, несколько стай объединились в одну? Зачем? Как могли сговориться? Немыслимо, чтобы несколько вожаков – полновластных хозяев в стае – без схватки уступили первенство кому-то одному и добровольно перешли в его подчинение. Это не в волчьей натуре.

Однако совсем скоро пришлось убедиться: это именно так.

Проехав не более десятка вёрст от селения, справа от себя заметил неподвижные тёмные точки и, оставив теперь уже ненужные следы, круто свернул в ту сторону. Когда до волков – а это были именно они – осталось несколько сотен метров, те, вначале ленивой трусцой, а затем всё убыстряя бег, стали удаляться от него. Митя прибавил скорости. Но и звери соблюдали безопасную дистанцию, благо бежать им было легко: днём от уже довольно высоко поднимающегося солнца снег слегка подтаивал, ночной мороз же превращал его в твёрдую корочку.

Волки и не прибавляли скорости и не убавляли – держались на одном и том же безопасном расстоянии, пока не добрались до лощины. Покрутившись на кромке склона, внезапно сели, точно поджидали гнавшегося за ними, а затем скользнули вниз и пропали с глаз.

Он понял их. Эта лощина ему была хорошо знакома. Один конец её уходил далеко в сторону и обрывался там, где начиналась череда низкорослых перелесков, хотя и не очень больших, но достаточных, чтобы, беспрестанно кружа среди деревьев, не попасть под огонь. Окрестности Талвикюля изучил ещё в самые первые дни, когда привыкал к тундре и к снегоходу. Видимо, волки не хуже него ориентировались на местности и сейчас по дну лощины попытаются незамеченными уйти к перелескам. И опять он должен будет гнаться за ними. А раз так, надо перерезать им путь.

Митя крутанул руль и помчался не к тому месту, где волки скользнули вниз, а туда, где должны были быть к тому времени, если правильно разгадал их замысел. Но он ошибся. И это его спасло.

Вылетев на край довольно крутого склона, поехал вдоль, однако зверей не было видно. Недоумённо оглянулся назад и – обомлел: оскалив пасти, огромными прыжками его настигали два огромных хищника. Чуть отстав, бежали ещё несколько. А на склоне лощины творилось что-то невообразимое. Несколько десятков волков отчаянно пытались выбраться наверх. Одни, добравшись до середины или даже выше, беспомощно скользили обратно вниз, сшибая на пути других, но иным всё же удавалось выкарабкаться на самый вверх, и они тоже пускались вслед за теми, кто уже нагонял Митю.

В две секунды оценив обстановку и ещё не остановив «Ямаху», он уже стаскивал из-за спины карабин. Одной рукой держась и за руль, и за ствол, другой передёрнул затвор, посылая патрон в патронник, и снял предохранитель. Только после этого затормозил и, соскочив с сиденья, не целясь, навскидку начал бить по серой массе. Неважно, куда попасть – в ногу, в брюхо, в голову – главное, остановить эту серую волну, приближающуюся к нему.

Расстреляв обойму, он неспешно (специально неспешно, ибо подсознательно понимал: стоит засуетиться – пропадёт) достал из кармана другую, хотя волки были уже совсем рядом, вставил в магазин и – уже в упор – начал бить по хищникам. Промахнуться было попросту невозможно: звери были настолько близко, что он явственно слышал их яростно-хриплое дыхание. Ещё какая-нибудь пара-тройка секунд, два-три прыжка – волки взметнутся в воздух, свалят ударом корпуса наземь, и через минуту от него останется одна только рваная куртка. Митя краешком сознания понимал это, но не давал разрастись чувству страха, а спокойно и хладнокровно расстреливал волков.

Спасибо Ахто за подаренную двадцатизарядную «Хауки». Неизвестно как обернулось бы дело, окажись он сейчас со своей спортивной пятизарядной винтовочкой.

Руки его работали машинально, как бы сами по себе, не дожидаясь команды. Вставить обойму – двинуть затвор – расстрелять обойму – вставить обойму – двинуть затвор – расстрелять обойму...

Казалось, ещё немного времени, и охотничья сумка с боезапасом опустеет, нечем станет отбиваться. Но тут натиск волков ослабел. Их по-прежнему было много. Но, выкарабкавшись из лощины, они уже не бросались стремглав в его сторону. Воя и скуля, растерянно кружились, сбиваясь во всё более плотную массу. Наверное, вид поверженных и хрипящих раненых товарищей всё же заставил остальных образумиться, и смелости у них поубавилось. Иные остановились, не добежав до него. Момент был переломный. Митя перевёл дух и, прикинув расстояние, передвинул рамку. Вставив новую обойму, начал прицельную стрельбу по тем, кто остановился на полпути, а затем по тем, кто остался на краю оврага – надо было закрепить успех и не дать хищникам опомниться.

Когда уложил замертво ещё нескольких выскочивших наверх, волки дрогнули. Один за другим начали спрыгивать обратно в овраг, из которого недавно так остервенело выбирались. И вскоре край склона опустел.

Он не стал ни преследовать их, ни добивать скулящих и рычащих раненых: в сумке из оленьей кожи нащупал последние несколько обойм. Надо приберечь на дорогу до дома. Кто знает, может, где-то приготовили ещё одну засаду. То, что это была западня, устроенная специально для него, нет никаких сомнений. Каким-то непостижимым образом звери смогли организоваться и пойти на настоящую военную хитрость. Скрыв основные силы в лощине, нескольких отправили на его поиски. Митя полагал: это он ищет волков, но, оказывается, волки искали его. И заманили в западню. Спасла только чистая случайность. То, что свернул загодя, да ещё подтаявший вчера днём, а ночью подмёрзший снег на склоне – просчёт хищников – выручили.

Та-ак, выходит, волки поняли: он не просто охотится, а истребляет их. И объявили ему войну. Дела-а! Как быть теперь? Отказаться и признать своё поражение? Или продолжить противостояние? Что они выкинут в следующий раз? Другой такой счастливой случайности может и не быть. Сожрут в момент. Но и поражение признавать нет никакого желания. Позорно для него. Нет, надо всё же поднимать саамов. Хватит им отлёживаться. В конце концов, это их олени.

Так и не придумав за всю дорогу ничего путного, Митя въехал в Талвикюля.

 

13

Весть о побоище, устроенном Великим Стрелком, мгновенно разнеслась по всей Лапландии. Не только из окрестных, но и дальних селений в Талвикюля наехали любопытные, чтобы воочию убедиться в правдивости слуха: Сусин Тухоя за одну охоту сразил шесть десятков волков. О таком событии не рассказывали ни древние легенды, ни сказки жителей тундры.

Все шестьдесят шкур лежали перед «мэрией» Талвикюля шестью кучами по десять шкур в каждой, уложенных так, чтобы всякий желающий легко мог сосчитать количество. Жители Талвикюля ликовали. Ведь не где-нибудь, а именно у них живёт сам Великий Стрелок, подобных которому ещё не было за всю историю Севера.

Слухи о подвиге Мити распространились и по всей Скандинавии. Кроме всего прочего, это известие, пожалуй, впервые заставило всерьёз отнестись к засилью волков на севере Финляндии.

Конечно, слава – вещь приятная. Саамы боготворили его. Жали руки, хлопали по плечу, улыбались, зазывали в гости, каждый день натаскивали столько всякой вкусной снеди, что не смог бы съесть при всём желании, даже если бы целый день только и занимался обжорством. Помогали с утра до ночи ошивающиеся возле его чума мальчишки, которых угощал принесённым.

Однако на Митю знаки уважения большого влияния не возымели. Напротив, начали надоедать. За свою спортивную жизнь успел познать и горечь поражений, и радость побед, и всё, связанное с этим. Прекрасно знал, что победа и поражение – близнецы. Идут рядышком, бок о бок. Так что «звёздная болезнь» ему не грозила. Тем более, ни на минуту не забывал, что вот сейчас им все восхищаются, а случись одна досадная промашка – и где были бы его обглоданные кости? То-то!

Он не раз предлагал Ахто большим количеством людей сделать облаву на волков, но тот всякий раз отрицательно мотал головой.

– Не согласятся, я знаю.

Не мог Ахто никого уговорить пойти с Митей и на этот раз, хотя все убедились: тот даже в одиночку справился с таким количеством хищников.

Наоборот, саамы ещё сильнее уверовали, что старый шаман Иса Поро был прав: волков победит только чужеземец. И даже не помышляли помочь в охоте, искренне веря, что их пули волкам не повредят, следовательно, проку от них не будет. Но в душу Мити всё же закралось сомнение: а так ли уж настойчиво, в самом деле, уговаривает Ахто своих сородичей? Попробуй пойми, о чём толкуют между собой. Похоже, и сам больше верит предсказаниям шамана, чем своим глазам.

 

14

Так и не добившись от оленеводов помощи и в конце концов заскучав по делу, Митя плюнул на всё и решился-таки продолжить войну с волками в одиночку. Памятуя о том, что хотели с ним учинить звери, надумал вооружиться посерьёзнее. Но Ахто разочаровал, признавшись, что хотя Лапландия и Автономия, однако не может иметь на всей своей территории ни одного пулемёта и ни одной гранаты. Это уже военное снаряжение, которое гражданским категорически запрещено. Любое оружие, каким бы скорострельным и многозарядным ни было, если оно считается охотничьим,– пожалуйста. Но то, что просит он – невозможно.

Пытался Митя попросить Ахто поискать на чёрном рынке гранаты. Но тот так и не понял, чего от него добиваются. Наверное, слишком законопослушный.

А он-то думал: Европа! Демократия! Равенство наций!
Какое, к чёрту, равенство, когда пулемёт не дают. То ли дело в России. Не то что пулемёт – танк покупай, если деньги есть. Или самолёт-истребитель. Разрешено всеми законами. «В целях самозащиты жизни и собственности». Во как!

Как бы то ни было, а на охоту пришлось отправляться опять со «Щукой» Ахто да со своей спортивной винтовкой – резервный вариант, мало ли что. Правда, запас патронов теперь не сравнить с прошлым разом. Вдесятеро больше будь волков, и то на всех хватит. Отстреляется.

Но не отстрелялся.

Выйдя из селения, погнал «Ямаху» на большой скорости. Ничто не предвещало опасности. Село осталось позади всего несколько минут назад, день был ясно-солнечный, тёплый, впереди и вокруг – белая пустыня. Опасаться пока было нечего, окрестности давно знакомы, и он гнал снегоход, упи-
ваясь властью над мощью мотора и скоростью. Временами даже резвился: то закладывал крутые виражи и вспахивал гусеницами снег, то, завидев череду кустиков, направлялся к ним и вспугивал целую стайку куропаток, вспархивавших из-под снега прямо перед ним в последний миг, едва не касаясь крыльями его самого.

Далеко впереди замаячили несколько тёмных точек. Не иначе волки. Больше тут некому на снегу чернеть.

Когда до волков оставалось не больше полукилометра, Митя резко, рывками, прибавил газу так, что бедная «Ямаха» чуть не взвилась в воздух, и помчался в сторону, но не прочь от них, а чтобы, чуть повернув голову, можно было наблюдать за ними.

Видимо, те не ожидали такого маневра и растерянно закружились на месте. Затем бросились вдогонку и наперерез, но, пробежав сотню-другую метров, остановились и сели.

Сделав огромный полукруг и убедившись, что никакой лощины или оврага, где могли бы затаиться звери, поблизости нет, и внимательно оглядев окрестности, Митя снова заложил вираж, резко прибавил скорости и помчался прямо на хищников. Приблизился к ним метров на пятьсот, но, когда волки встали, снова помчался в сторону, точно дразнил их своей нерешительностью. Однако из поля зрения не упускал: хотел разгадать, какую пакость задумали на этот раз.

Но не разгадал.

Волки снова бросились было за ним, но вскоре опять уселись. Это было непонятно. Митя сделал большой круг – ни овражка, ни перелеска, ни кустарника, где могла бы укрыться подмога для этого жалкого сборища в полтора десятка. (После недавнего сражения не менее чем с сотней волков встретившаяся сегодня стая показалась ему сущей мелочью.)

И он, наконец, решился.

Круто развернувшись, понёсся прямо на хищников. Когда до них оставалось две-три сотни шагов, остановился, снял с предохранителя «Щуку», неспешно прицелился одному зверю в голову и плавно нажал курок. Волк взвился в воздух и распластался на снегу. Перевёл мушку на соседнего – и через миг второй лежал недвижно.

Волки дрогнули. И все вдруг рванули врассыпную.

Насилу догнав и уложив ещё одного, с сожалением понял: остальных уже не настичь. Ну что ж, на сегодня хватит и четырёх. Вовсе даже неплохо. А может, ещё стаю разыщет.

Вставил в магазин полную обойму, закинул винтовку за спину и развернул «Ямаху».

И – обомлел.

Оказывается, сзади него собралась огромная масса волков. И были они всего в какой-то паре сотен метров. Митя не поверил глазам. Как же так? Ведь совсем недавно, ну вот только что проехался там. Откуда могли взяться? Не может такого быть!

Машинально огляделся вокруг, инстинктивно ища путь отступления, и мгновенно всё понял. Не только перед ним, но и справа, и слева, и сзади – всё уже было серым-серо. А из-под снега выныривали новые и новые хищники. Их количество было невообразимо. Волки сбивались в плотную массу, которая вскоре образовала подобие круга, в середине которого был он, и когда этот неправильный по форме круг сомкнулся, опять точно по команде, все вместе, со всех сторон двинулись на него.

Волки двигались медленно, какими-то ленивыми полушагами, молча, не издавая ни единого звука. Ощущение неминуемой смерти повергло Митю в тот ужас, когда человеческое сознание и чувства оказались выключенными, ненужными, лишними и остались лишь только биологические: зрение, слух и способность совершать движения. Всё последующее происходило машинально, подобно тому, как помимо воли лётчика самолёт летит на автопилоте. Митина память зафиксировала только отдельные фрагменты, точно некоторые, самые горячие куски происходящего оставили свой след в его холодно-бездумном тогда мозгу.

Он не помнит, как снял из-за спины оружие, как передёрнул затвор и как менял опустевшие обоймы. Но помнит, что стрелял не целясь, просто чтобы стрелять. Видимо, каким-то чутьём-подсознанием понимая, что промахнуться в эту надвигающуюся на него сплошную стену невозможно. Потому и не делал ненужного – не целился. Сознавал всю тщетность попытки справиться с хищниками, просто хотел перед своей гибелью уничтожить как можно больше тварей, в чью западню так глупо попался.

В какой-то момент на миг проснулось удивление: двигавшиеся впереди заскулили, завыли, начали падать, упирались, но их точно какая-то неведомая сила тащила вперёд, и они уже не шли, а ползли.

А он всё стрелял и стрелял.

И снова картина, зафиксировавшаяся в его памяти:
передние ряды поворачивают морды, пытаются втиснуться в щёлочку между напирающими сзади. Некоторым это удаётся, потому что напор задних ослабевает. Иные из них останавливаются, и вот уже в нерешительности топчется на месте, кажется, весь тесный круг.

А он меняет обойму за обоймой.

И ещё одна чёткая картина осталась в памяти: сузившийся до угрожающих размеров круг – шириной всего в семь-восемь волчьих прыжков – вдруг начал расширяться. Рядом со звериными мордами Митя увидел и хвосты. Волки огрызались, кусали и рвали друг друга, тесня стену назад. А в образовавшемся пространстве, отделявшем его от медленно отступающей серой стены, неподвижные или ползающие, перекатывающиеся, с перебитыми хребтами волочащие ноги волки. И над всем этим – несусветный предсмертный вой и скулёж.

И вдруг над всем этим скопищем волков раздался мощный рёв, который перекрыл все остальные звуки. Вся стая мгновенно замерла. Остановились бежавшие, застыли успевшие мёртвой хваткой уцепить соперника за глотку, замолкли даже раненые.

Митя повернул голову на этот рёв – на него надвигалось чудовище. Никак иначе нельзя было назвать то, что направлялось к нему.

Видимо, это всё же был волк. Но какой! Размером с быка, чисто-чёрной масти, он неспешно передвигал толстые, как брёвна, ноги.

«Этого не может быть. Таких не бывает,– вяло и как-то безразлично подумал Митя. – Это просто галлюцинация. Наверное, перенервничал».

«Галлюцинация» оскалила пасть и снова издала душераздирающий рёв. Впрочем, души у Мити сейчас не было. От него осталась только плоть, которая совершала механические движения и всё происходящее воспринимала также механически-бездумно.

Митя поднял ствол опущенного было карабина и, по-прежнему не целясь, выпустил всю обойму в монстра. Тот даже не дёрнулся. Митя очнулся. Быстро перезарядив оружие, вскинул, поймал в прорезь прицела чёрную тушу и нажал на курок. Кинул взгляд – чудовище невозмутимо и также неспешно шло на него. Прицелившись, теперь уже в голову, снова выстрелил, а затем – ещё раз. Монстр как ни в чём не бывало продолжал своё неспешно-размеренное движение. Расстояние между ними неумолимо сокращалось.

Используя сиденье «Ямахи» в качестве упора, пуля за пулей выпустил всю обойму. Мог бы поклясться, что видел, как взъерошилась шерсть на его теле, куда попадали пули, но чудовище было неуязвимо. «Пули, что ли, от него отскакивают?! – поразился Митя. И только теперь в голове мелькнуло: «Так это же... наверное, Муста Суси?» Какая ухмылка у него противная! Насмехается ещё, тварь поганая... Э, э, э! Погоди-ка, да это же и вправду человек. Огромный, чернобородый. Какой же это волк?! Идёт и ухмыляется. Что за чертовщина! А где же волк?.. А где же человек? Опять волчара огромный. Совсем рядом. Уже и хриплое дыхание его слышно.

Машинально поднял карабин, пару раз выстрелил в упор. Заметил, как волк дважды дёрнулся, – и опять нет его. Перед собой видит чёрнобородого человека.

Вдруг человек упал на четвереньки и снова превратился в огромного волка. Напружинился, сильно оттолкнулся и, несмотря на свою массивную тушу, легко взвился в воздух. А через полсекунды подмял Митю. Вонзая клыки в его горло, повалил на «Ямаху».

 

15

Шведские телекорреспонденты, падкие до всевозможных сенсаций, снимали в Лапландии сюжет о небывалом нашествии волков. То, что им довелось увидеть, заставило поверить: это действительно не досужие вымыслы. Занесённые снегом опустевшие загоны для оленей, брошенные селения, понурые лица людей, покинувших насиженные места, без лишних слов убеждали в правдивости слов саамов.

Узнали, помимо прочего, и о почти сказочном охотнике – Великом Стрелке, который-де истребляет волков каждодневно десятками. Разумеется, не поверили, чтобы каждый день да по десятку. На то они охотники и рыболовы, чтобы приукрашивать свои промысловые достижения. Однако не встретиться с ним не могли – должна же быть какая-то доля истины в словах оленеводов, если разные люди в разных селениях утверждают одно и то же. Разузнали, где живет. Оказавшись в Талвикюля, засняли шкуры, до сих пор не отправленные на переработку (жалко было увозить: уже стали местной достопримечательностью). Но, будучи телевизионщиками, разумеется, усомнились: знали, как легко сделать сенсацию из ничего. Сами поднаторели на этом. Можно натаскать в одно место и в два раза больше шкур. Им захотелось абсолютно реального доказательного материала. И прежде всего для себя, чтобы уж потом, обыграв его со всех сторон, сделать поистине мировую сенсацию.

К вящему удовольствию узнали, что Великий Стрелок как раз сегодня отправился на охоту и, надо полагать, добудет волков не меньше, чем в прошлый раз. Надо только дождаться его возвращения, а потом мужчины доставят добычу в селение, как всегда.

В общем, материал намечался интересный, дискуссионный. Баталии развернутся – дай бог. Передача, уже без всякого сомнения, будет гвоздем месяца, а может, и всего года. Поэтому вся съёмочная группа загорелась немедля отправиться в тундру.

Однако, к удивлению телевизионщиков, местные жители не восприняли их энтузиазма и наотрез отказывались сопровождать в поисках Стрелка. Ссылались на какого-то шамана, на Чёрного Волка и вообще несли ахинею об оборотнях.

В конце концов один из группы, который долго жил на севере Швеции и охотился среди саамов и которого, собственно, и взяли консультантом-переводчиком, вызвался сам разыскать Стрелка.

Группа немедля двинулась по следам и, повторив в точности Митины виражи и непонятные резкие повороты и зигзаги (там, где он расписался на снегу), наткнулись на потрясающую картину.

Посреди необъятного белого пространства – огромный серый круг, состоящий из великого множества убитых, а частью еще живых волков. (Когда потом посчитали, их оказалось более двух с половиной сотен.) Завидев подъезжающих ещё издали, эти подранки закопошились, закружились, но, не в силах превозмочь полученные смертельные раны, заскулили, завыли от боли, злобы и бессилия, от невозможности отомстить, немедля расправиться со своими лютыми врагами – людьми.

А в середине этого «волчьего» круга виднелась какая-то чёрная груда.

Телевизионщики возликовали. Вот она, удача! Такие кадры – редчайший случай. Это настоящее операторское счастье! Быстрее за дело, пока ещё светло.

Когда боязливо подошли поближе, перевернули чёрное мохнатое нечто (консультант стоял с оружием наизготовку и пальцем на спусковом крючке), все обомлели, а оператор выронил камеру. Эта чёрная туша оказалась огромным, небывалых размеров волком. (Когда потом измерили, оказалось, что от носа до кончика хвоста в нём было три метра двадцать сантиметров.) Он целиком накрыл собой мотонарты «Ямаха», поперёк которых неподвижно лежал человек. Похоже, он был мёртв. Одежда изорвана в клочья. На оголившихся частях тела, лице и руках – страшные раны, нанесённые когтями и клыками зверя, заметные даже из-под густой коричнево-чёрной спёкшейся крови.

Когда засняли всё (даже волка растянули на снегу возле мотосаней – для наглядности, а в горло обратно воткнули нож, но так, чтобы был виден: вот чем, мол, убит монстр), собрались назад.

Тело Великого Стрелка, о котором столько слышали (а что это именно он, не было никаких сомнений), решили взять с собой.

Бездыханного, его стянули с «Ямахи», а когда начали привязывать спиной к спине охотника-консультанта, чтобы таким образом – а как ещё иначе? – доставить на снегоходе в селение, он, к неописуемому удивлению всех, застонал. Слабо, еле слышно. Но это был стон. Признак жизни...

 

16

Жизнь еле теплилась в Мите, когда из Талвикюля, уже ночью, санитарным вертолётом доставили его в госпиталь в Халаярви. Когда освободили от окровавленных лохмотьев и вымыли, врачи поразились: в чём ещё держится душа. На нём не было живого места. Глубокие раны испещряли всё тело: и лицо, и руки, и ноги, и живот. Хотели влить кровь, но, сколько ни пытались, никак не могли определить группу. Его кровь не поддавалась анализу! С таким врачи госпиталя столкнулись впервые и запросили помощи из Хельсинки. Но и в дежурном центре экстренной медицинской помощи не смогли объяснить, в чём дело. Пришлось потревожить, несмотря на поздний час, профессора Лехтинена. Тот был уже стар, не у дел, но к нему частенько обращались за консультацией со всей Европы. Разумеется, в исключительных случаях. Сегодняшний как раз был таким.

Профессор попросил подробнее объяснить произошедшее, внимательно, по сантиметрам осмотрел всего пациента (передающей камерой видеосвязи управлял сам, из Хельсинки), а потом поверг врачей в изумление.

– По-видимому, коллеги, мы наблюдаем редчайший случай в практике, когда каким-то непонятным образом кровь зверя через раны смешалась с человеческой кровью и не свернулась. Раз уж он до сих пор жив. Взаимосочетание кровей. Явление это совершенно не изученное, никто им не занимался: за всю историю медицины известно всего несколько подобных случаев. Поэтому скажу одно: переливание тут не поможет. Если организм перестроится, кровь восстановится сама, в полном объёме. Но по своему биохимическому составу это будет уже другая кровь, не совсем человеческая. В противном случае – ваш пациент обречён... Что касается ран – накладывайте швы, обрабатывайте как обычно. И, конечно, усиленный питательный раствор через вены... Поздравляю! Вам чрезвычайно повезло, коллеги. Интереснейший случай. Пожалуй, я свяжусь с вами через несколько дней...

Недели через две Митя начал приходить в себя. Очнувшись в первый раз, непонимающе посмотрел на белое небо над собой и опять впадал в забытьё. Однако с каждым днём сознание возвращалась на всё более продолжительное время.

А потом наступил день, когда, очнувшись, лежал не шевелясь, с интересом прислушиваясь к звукам лёгких шагов и шорохам, доносившимся из-за двери. И вдруг рядом с собой услышал человеческие голоса. Слова были непонятны. С трудом повернув голову, увидел двух людей за столом, придвинутым к окну. Перед ними лежал арбуз, от которого по очереди отрезали большим ножом ломти и неспешно ели, вполголоса о чём-то переговариваясь.

Но странное дело: Митя глядел на красную мякоть арбуза, а видел кусок сырого мяса. Как давно не ел его! Что может быть вкуснее мяса оленя, которого только что догнал, свалил на бегу ударом груди, клыками разорвал ему глотку и теперь насыщаешься вкусно пахнущей кровью, дымящейся нежной плотью. Ему тоже хочется свежего тёплого мяса. Но рядом – люди... у них – нож... эти вековечные враги... Они не дадут ему мяса. А нож так больно впивается в горло.

Свалившись с кровати на пол, Тумайкин встал на четвереньки и начал выть, пытаясь отпугнуть их и завладеть добычей.

Саамы, евшие арбуз, в ужасе вскочили и стремглав бросились в коридор.

– Доктор! Доктор! Великому Стрелку худо! – кричали они на всю больницу. – Ай, совсем худо. Он упал. Помогать надо.

Когда врачи прибежали в палату, Митя был на четвереньках, упёршись грудью в низенький стол, рычал и пытался дотянуться до арбуза.

После успокаивающего укола затих, и его осторожно уложили на кровать.

Однако этот случай оказался не единственным и не был связан только с его болезненным состоянием. Даже потом, когда заметно пошёл на поправку, на него вдруг ни с того, ни с сего накатывала какая-то волна, туманила мозги, и он чувствовал себя волком. В такие минуты падал на четвереньки, начинал выть, рычать и рваться на волю. Кидался на стены, бился о дверь, пытаясь одним ударом открыть её, рвал с себя повязки, норовил выпрыгнуть в окно.

Во избежание греха его перевели на первый этаж в одиночную палату.

Профессор Лехтинен, постоянно интересовавшийся им,
растолковал его состояние перепуганным врачам больницы:

– А что вы хотите, коллеги? Случай-то – экстраординарный. Сказываются волчьи гены в крови. В какие-то моменты в силу неизвестных нам причин они начинают преобладать над человеческими, воздействуют на мозг, и он по-настоящему ощущает себя волком. А потом верх снова берут человеческие. Дай-то бог, чтобы именно они возобладали. Тогда есть надежда, что останется человеком. Если же наоборот, или хотя бы пополам – он для общества потерян. И остаток дней проведёт в психиатрической клинике...

К счастью, опасения профессора не подтвердились: человеческое в Мите оказалось сильнее звериного. С каждой неделей эти приступы становились реже, а потом и вовсе сошли на нет.

Хотя раны затянулись и не болели, и даже от шрамов остались только красные ниточки – врачи постарались на славу, – для Мити встреча с чёрным волком не прошла бесследно. Он обнаружил, что начал видеть мир по-другому. Не то чтобы видеть, но как-то по-иному понимать, чувствовать. Заметил это ещё в больнице. Когда поправился настолько, что опять перевели в обычную палату, понял, что видит людей как бы насквозь, будто рентгеном каким просвечивает. И видит их болезни.
Стоило сосредоточить внимание на ком-то, как всё остальное вокруг пропадало, терялось из поля зрения, оставалась только фигура человека – какая-то плоская, точно расплющенная, красного цвета, с серебристо-синим ореолом. А внутри этой красной плоскости – чёрные пятна, точки, кружки. У каждого свои и в разных местах. Потом понял: это и есть источники боли, средоточие болезни. А вначале испугался, приняв это за очередной «заскок в мозгах», наподобие «волчьих» приступов.

Тогда стал изучать себя исподволь, не говоря никому ни слова. Вот он видит человека. Обычного человека обычным образом, как есть в жизни. Но стоило только сосредоточить внимание на нём (пожалуй, и сам бы не смог объяснить, как это делает), вместо реального человека видел красную фигуру с чёрными пятнами-болячками.

У иных было одно пятно, у других – два-три, у некоторых – множество. Они не только формой, но и цветом были неодинаковы: от бледно-серого до густо-чёрного. Видимо, цвет зависел от того, насколько давно и сильно засела болезнь в человеке. Понять это было несложно: чем темнее пятно, тем больше от него тянулось нитей, пробивающих ореол вокруг фигуры.

Чтобы проверить себя, Митя указывал пальцем в то место, где видел черноту, и спрашивал больного:

– У тебя здесь болит?

И когда получал утвердительный ответ, всякий раз убеждался в своём даре.

А потом случайно сделал ещё одно открытие – способность исцелять! Это было уж вовсе непостижимо.

Как-то в их палату поселили новенького. (За время, пока провалялся в больнице – конец зимы, весну да кусочек лета – много народу перебывало на соседних койках.) Митя «ощупал» его и обнаружил десяток болячек. Желая поразвлечь скучающих от безделья соседей и поразить новичка, сделал важно-хмурый вид и, вытянув одну руку в сторону, другой начал рисовать круги над теми местами, где были пятна.

– У тебя вот здесь болит... И вот здесь... И вот здесь... А вот здесь – не очень.

– Да... да... да... – только и выговаривал тот, поражённый.

Указав на все его «пятна», нравоучительно сказал.

– Лечиться надо.

Тем бы шутка и закончилась, если бы на другой день новичок сам не подошёл к нему.

– Иса Стрелок, полечи ещё.

– Что? – не понял Митя, о чём просят. А когда тот повторил просьбу, пояснил: – Я сказал, лечиться надо у докторов.

Но саам упрямо помотал головой.

– Нет, ты лечи. Вчера лечил – сегодня не так шибко болит.

Хотел объяснить, что вчера была просто шутка, что лечить должны врачи, а не шарлатаны, что это ему кажется, будто полегчало – самовнушение называется, и от этого один вред: болезнь только укрепится в нём. Но... понял: того мизерного запаса саамских слов, какой есть у него, не хватит растолковать. И, чтобы не разочаровывать человека отказом, махнул рукой да и проделал вчерашние пассы.

На следующий день саам опять пристал с тем же самым. К тому же не один, а привёл ещё и друга детства, которого встретил здесь, в больнице.

Митя понял: шутка зашла слишком далеко, и наотрез отказался продолжать её. Но однопалатник был непреклонен и так убедительно доказывал, что ему стало намного лучше после двух «сеансов лечения», он чуть и сам не поверил в это. «Господи, до чего же наивные люди! – с тоской подумал Митя. – В больнице лежит, у докторов лечится, а всё равно – шамана подавай».

Что оставалось делать? Взял, да и «полечил» обоих. Пусть себе верят на здоровье...

Через несколько дней приятель однопалатника запросился домой, уверяя врачей, что уже совсем-совсем здоровый. Митя взял да и «проверил» его своим «рентгеном». И точно: чёрных пятен на красном фоне не было. Удивлялись и врачи: такие плохие были анализы, только начали серьёзное лечение, и на тебе – буквально за считанные дни выздоровел. Повторные анализы подтверждали это точнее некуда. Пришлось выписывать: лечить здорового – абсурд. То же самое произошло и с Тойво, его однопалатником, над которым хотел подшутить и у которого вся «фигура» тогда была усеяна пятнами. Когда «просмотрел» внимательно теперь, к своему удивлению обнаружил только три пятна. Остальные просто исчезли. Слухи о нём, как о всемогущем шамане, уже распространились по больнице, и к нему потянулись пациенты из других палат. Митя отбивался, как мог, чувствовал себя последним лгуном, нагло обманывающим доверчивых людей, призывал на помощь докторов, но ничто не могло переубедить саамов. Они просто не прислушивались ни к каким доводам и упрямо умоляли «полечить» Великого Охотника-Стрелка-Шамана. Чувствовал себя прескверно, но всё же под их натиском вынужден был отступить и «полечивал» теперь уж всех подряд, без возражений.

А потом с теми же просьбами нет-нет да начали обращаться... и врачи. Ну ладно бы медсёстры, санитарки там – а то ведь врачи. А среди них были и финны, и шведы. Они что – тоже в шаманов верят? Ну и дела!

Мало-помалу больница опустела. И так пациентов в ней было немного: саам – человек исключительно терпеливый, долго ждёт, когда «само пройдёт», а потом обращается к шаману. И только когда и духи не помогут, идёт к врачам.

Митя терялся в догадках. Неужели и вправду может помочь больным? Чем? Движениями руки перед чёрным пятном? Чушь! С какой стати? Постой! А почему чувствует покалывание в пальцах, когда направляет руку в сторону больного места? И особенно сильно, когда вытягивает другую руку в противоположную сторону. Нет ли тут чего-то такого... взаимосвязи?.. Бред. Какая взаимосвязь? С кем? С чем?.. А может, он это... как там доводилось когда-то читать... посредник... нет, не посредник – передатчик космической энергии? М-да... Воистину Лапландия – страна сказочная. Каких только чудес здесь не случается!

Наверное, проклятый волчара нервы какие-то затронул, вот пальцы и покалывает.

 

17

Рано или поздно, всему приходит конец. Наступил день, когда врачи решили выписать и Митю – единственного оставшегося на всю больницу пациента. Он ещё не знал, что слава о нём как о Великом Шамане облетела всю Лапландию.

В день выписки был приятно удивлен тем, что в холле госпиталя его терпеливо дожидался Ахто Порво – истинный ангел-спаситель, кому Митя был бесконечно благодарен. Ведь это именно он заставил в тот злополучный день последней охоты силком нацепить спасительный нашейник – древний саамский непременный атрибут охотника на волков. И чего он тогда, в самом деле, сопротивлялся? Люди веками воюют с хищниками. Знают, что к чему. А в результате – вот он, живой, и радостно обнимается с Ахто.

Ахто оглядел Митю:

– Хорош. Хорош. Совсем хорош. Теперь мало осталось – жениться.

И рассмеялся своей шутке.

До окраины города, хотя ехать было всего пять минут, добрались на таксомобиле. Там же, где дорога со щебёночным покрытием кончилась, точно её аккуратно отрезали, они вы-
шли из машины. Сразу за щебёночной дорогой начиналась тундра. Нетронутая, не изгаженная человеком, девственная. За столбиками с дорожными знаками их ожидала шестёрка белых оленей, запряжённая в летние нарты наподобие узкой лодочки. Упряжь была праздничной: расшито-украшенной. Возле упряжки дежурил мальчик-подросток, который с неприкрытым восхищением смотрел на Митю. Ещё бы! Ведь воочию видел самого Великого Стрелка, о котором среди лапландцев ходили разные, порой даже неправдоподобные, слухи. Но им верили. Как верили древним легендам.

Ахто заботливо усадил его на мягкие шкуры в «лодочке» и длинным шестом заставил оленей двинуться с места. Пробежав с десяток шагов рядом и дождавшись, когда упряжка наберёт скорость, устроился на запятках.

Мите прежде никогда не доводилось ездить летом на оленьей упряжке. Он полагал, что олени не потянут по земле нарты с ездоком. Но, оказывается, они резво везли не только его одного, но и Ахто, который то и дело шестом или криком подбадривал их, когда замечал, что убавляют ход.

По ягельнику «лодочка» скользила точно по снегу. Митя широко раскрытыми глазами озирался вокруг: ведь впервые видел тундру летом. Оказывается, она по-своему красива. Здесь тоже было многоцветье. Серебристый ягель, зелёная трава, кусты, небольшого размера скромные северные цветы – всё
украшало тундру. От былого зимне-скучного однообразия не осталось и следа.

То ли веселя Митю, то ли просто развлекаясь, Ахто начал напевать. Слов йойки – саамской песни – Митя не понимал, но, честное слово, ему было чертовски приятно ехать вот так – в оленьей упряжке по летней тундре под песни Ахто...

18

Пару дней Митя отдыхал. Или неспешно прогуливался по селению, наблюдая летние хлопоты оленеводов (на зимнюю их жизнь насмотрелся), или выходил из Талвикюля и бродил по окрестностям, далеко, впрочем, не отходя. И с удивлением открывал для себя, что тундра везде – разноцветная. Надо только приглядеться, чтобы увидеть её красоту – неброскую, скромную. Простор, тишина, покой. И какое-то умиротворение. Только одна природа в своём естестве. Ни городской суеты и толкучки, ни чада, ни рёва машин. Самые громкие звуки – лай собак да крики пастухов.

Как-то он признался Ахто:

– А тундра, оказывается, тоже красивая. И здесь столько жизни. И птиц, и зверья всякого...

– О, ты ещё не видел тундры! – воскликнул Ахто. – Я покажу тебе нашу тундру, погоди.

И действительно, вскоре предложил:

– Пойдём, Митя, новый ягель искать. Олешков кормить надо. На север, однако, кочевать пора. Мошкара шибко злая стала. Тундру посмотришь.

Он, конечно же, с удовольствием согласился. Оказывается, Ахто уже и упряжку приготовил, и провизии набрал. А когда собрались в путь, Митя с тревогой напомнил:

– А где оружие?

Ахто заулыбался:

– Не надо ружьё, Митя. Не надо патроны. Саам теперь без ружья в тундра ходит. Нету волков. Совсем нету. Я уже говорил.

Но Митя ни в какую не согласился бы теперь отойти от селения безоружным. И настоял-таки, чтобы Ахто тоже взял с собой карабин. Тот особенно не сопротивлялся: прекрасно понимал Митино состояние после передряги, в какую довелось попасть. Взяли и достаточное количество патронов, ну, а нож – он вообще неразлучный друг оленевода, всегда на поясе.

Поколебавшись, Митя попросил у Ахто нашейник с шипами. Правда, надевать его не стал, но в торбу с припасами охотничьими засунул. Так-то спокойнее.

Чем дальше удалялись от селения, тем больше тундра открывала свою неброскую красоту. Митя любовался ею, этой северной роскошью, забывая на время и про карабин, лежащий рядом, и про то, что надо зорко выглядывать волков. Как мало надо человеку для счастья! В особенности тому, кто победил смерть.

Две ночи провели в заброшенных селениях, а на третий день к обеду добрались до побережья. Здесь, на самом рубеже двух могучих сфер-стихий – тундры и моря, человек поневоле ощущал себя малой никчёмной песчинкой.

Вдоль побережья ехали медленно, то удаляясь от воды, то вновь приближаясь к ней: Ахто выбирал более лёгкий путь для оленей.

Но вот на берегу, на возвышении, вдававшемся в море наподобие небольшого мыса, там, где, надо полагать, не могли достать волны даже в сильный шторм, углядели хижину. Ахто направил оленей к ней.

Подъехав к жилищу поближе, остановил упряжку и сказал, отчего-то волнуясь:

– Вот дом старого шамана. Сильный был шаман. Людям помогал. Много помогал. Помнишь, я тебе рассказывал. А потом пришёл Чёрный Шаман и убил его. А ты убил Чёрного Шамана. Ты сделал великое дело.

– Я убил волка,– возразил Митя.

– Нет. Ты убил Муста Суси – Чёрного Шамана. Это – один. Он – вдвоём, и он – один. Понимаешь?

Митя с карабином в руке подошёл к самой хижине и с порога через распахнутую ветром дверь заглянул внутрь. В хижине был полумрак. И никаких признаков жизни.

Прислонил оружие к дверному косяку и перешагнул через порог. Куча какого-то тряпья, обрывки сетей на полу и по стенам. Под пыльно-мутным оконцем, через который пробивался тусклый солнечный свет, – стол. На нём – какой-то круглый предмет. Разглядывать в хижине больше было нечего. Митя взял то, что лежало на столе, чтобы ради интереса разглядеть на свету. Раздался слабый и, почудилось, печальный звон. «Бубен, что ли?» – предположил он, ещё и не выходя на улицу. А перейдя через порог, убедился, что это действительно шаманский бубен с колокольчиками. Поднял его повыше, к уху, и ударил костяшками пальцев по натянутой шкуре. Бубен отозвался глухо, колокольчики зазвенели слабо, точно и вправду печалясь о чём-то. Ударил ещё раз, сильнее и, словно застыдившись, вернул бубен на место. Пусть лежит здесь.

Ахто так и оставался возле упряжки, то ли сторожа её, то ли не осмеливаясь приблизиться к бывшему жилищу Чёрного Шамана.

Митя обошёл хижину. Ничего интересного. Только между ним и береговым обрывом обнаружил двойной круг, выложенный из камней. В центре его лежала белая плита, точнее, не плита, а очень правильной круглой формы белый камень, вросший (или вкопанный?) в землю.

Ну разве мог Митя безразлично отвернуться от этого явно шаманского круга! Разумеется, вошёл в него и, конечно же, ступил на эту белую плиту. Ребячась, поднял руки кверху, точно шаман, призывающий духов, и тут его точно электрическим током пронзило. Он так и застыл на месте, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой. А мир вокруг него превратился в сплошное сияние. Сколько времени продолжалось так, не знает. Очнулся, только когда заметил Ахто. Тот был почему-то с оружием в руках, направленным в его сторону. Это было непонятно. И страшно. Внезапно в нём моментально вспыхнула лютая ненависть к этому человеку, к его оружию.

Он видел, как Ахто передёрнул затвор, как поднимает карабин наизготовку, направив ствол на него.

– Ахто! Ахто! – закричал Митя. – Что ты делаешь? Опомнись!

Изо всех сил рванулся из круга, мгновенно сообразив, что от неминуемой пули может спасти только хижина, если успеет укрыться за ней.

Успел!

Осторожно выглянув из-за спасительного убежища, увидел, что Ахто, всё так же держа оружие наготове, напряжённо
и ожидающе всматривается в сторону домика. Стоит ему
появиться из-за него, как тот вскинет карабин и...

– Ахто! Ты что задумал?! Опомнись! – в отчаянии закричал Митя. Стоило ли выживать после схватки с Муста Суси, чтобы погибнуть от руки Ахто? Тогда у него хоть оружие было. А теперь оно осталось на той стороне хижины. Неужели Ахто заманил сюда, чтобы пристрелить? Зачем?..

– Ахто! Одумайся! Ты что делаешь? Это же я, Митя! Слышишь меня?

– Слышу,– не сразу, а после некоторого молчания отозвался тот. – Выходи по частям?

– Как это – по частям? – чуть не застонал Митя, окончательно поняв, что Ахто спятил.

– Ну, понемножку. Сначала руки покажи, потом ноги, потом голову. Потом выходи целиком.

Что ему оставалось делать? Только лишь выполнить приказание сумасшедшего. Авось опомнится, пронесёт. Не оставаться же ему в тундре на безлюдном берегу.

С опаской высунул из-за угла руку – выстрела не последовало, затем другую, потом по очереди показал ноги, а затем осторожно выглянул. Ахто стоял, опустив ствол вниз и пристально глядя в его сторону.

Митя осторожно вышел из-за хижины и примиряющим тоном укорил:

– Ахто, зачем карабин? Разве не видишь – это же я? – Сделал робкий шаг в его сторону, затем другой и предложил: – Положи оружие. Иначе дальше не пойду.

Тот повиновался.

Митя так же неспешно обошёл хижину, нащупал прислонённый к косяку карабин и, почувствовав себя уверенней, зашагал в сторону Ахто. Пока приближался, тот всё ещё внимательно разглядывал его. Подойдя вплотную, первым делом поднял с земли оружие, разрядил оба карабина и положил в нарту. Затем похлопал Ахто по плечу:

– Что с тобой, друг мой? Очнись.

Тот глубоко вздохнул и, словно и в самом деле пробуждаясь от какого-то забытья, спросил:

– Митя, это ты?

– Вот чудак-человек! Ну кто же другой тут может быть? Вдвоём же приехали...

Уже отъехав от побережья на порядочное расстояние, Ахто, наконец, нарушил молчание:

– Ты больше сюда не приходи, Митя. Никому не надо. Совсем худое место.

– Не приду,– охотно согласился он. – Делать мне тут нечего. – И только теперь, когда оба карабина были под контролем, не удержался, полюбопытствовал: – Скажи, Ахто, зачем ты в меня стрелять хотел?

Тот долго молчал. А потом через силу выдавил из себя виновато.

– Я не хотел стрелять в тебя.

– А зачем карабин взял?

И тут Ахто точно прорвало.

Из его слов выходило, что, когда Митя вошёл в круг и стал в его центре, вдруг весь покрылся каким-то сиянием, точно блестящие одежды на себя надел. А когда воздел руки кверху, превратился в волка. Как Муста Суси. Тогда-то, перепугавшись насмерть, и приготовил на всякий случай оружие. Увидев в его руках карабин, волк оскалился и яростно зарычал. А затем метнулся из круга, спрятался за хижину и завыл там. Потом появился Митин голос.

– Ой, худое место, совсем худое! – причитал Ахто.

Митя, понятно, не поверил ему. Ну какой из него оборотень? Обыкновенный гомо сапиенс. Просто причудилось человеку, вот и сочиняет невесть что...

Однако кончики пальцев до сих пор сильно покалывает. К чему бы это?

А спустя еще какое-то продолжительное время, окончательно успокоившись, Ахто признался:

– Я тебе сказывал, помнишь, люди видели, как Чёрный Шаман делался Муста Суси. Ты не верил. А я ведь тоже видел. Он был... как ты сегодня. Залез в этот круг. И стал волком. Ой, какой худой сила тут!..

 

19

Однако наделала синица славы!..

К их приезду в Талвикюля Митю ожидала целая толпа страждущих «полечиться» у Суури Шамана. Удивительно, как быстро распространяются по тундре слухи!

Узнав об этом, Митя оторопел. Ему и так было не по себе с этим изменившимся зрением, точнее – видением окружающего мира после посещения хижины шамана. Нельзя сказать, что особенно мешало, но было непривычно и странно: любое живое существо с головы до ног как бы упаковано в серебристо-голубую оболочку.

Конечно же, понимал: с ним что-то произошло. Ничего страшного, в общем-то, нет, но он ощущал себя другим, не таким, как прежде. И произошло это после схватки с Муста Суси. Однако сколько ни ломал голову, никакого объяснения не находил. Ну, зарезал волка необыкновенных размеров, ну, разделал тот его, как бог черепаху,– дай бог здоровья шведам-журналистам, спасли и даже кассету подарили, знает доподлинно, что произошло после прыжка на него Чёрного Волка. И врачам спасибо, вытащили, можно сказать, с того света. Но это не объясняет произошедших с ним изменений. Да каких!

А люди ждут. Верят, надеются, что Суури Шаман поможет. Значит, всерьёз скрутило, раз пришли к нему. Последняя надежда. Ну что ж, не огорчать же их отказом только лишь потому, что сам не верит в то, что ему приписывают. Верят – ну и пусть. Легче им от этого – и прекрасно.

Иногда, перебирая в памяти прошлое, Митя удивлялся: прежние дела, поступки, какие-то желания, мечты казались теперь такими мелкими, такими ничтожными, что становилось стыдно перед самим собой. Это он мог так думать, об этом мечтать?! Служение людям – вот достойная, истинная цель в жизни, к которой и надо стремиться.

Он теперь не только физическим зрением по-другому видел всё окружающее, но и внутренним взором стал смотреть на жизнь по-иному. Митя переродился.

Как-то раз Ахто, желая доставить приятное, показал его банковскую книжку. Митя поразился. Оказывается, он богат. Да не просто богат, а, в его понимании, сказочно богат. Ахто провёл ногтем черту под одной записью в середине и, двигая указательным пальцем вверх по строчкам, сказал:

– Это – за волков. А это,– двинул пальцем вниз по колонке с цифрами,– за лечение.

Митя возмутился и закричал на него.

Ахто выслушал, похлопал своими детски-наивными глазами и сказал уклончиво:

– Они не последние деньги отдали.

Засунул банковскую книжку в свой карман и больше не показывал.

А Митина слава Великого Шамана перекатила за пределы Автономии, и к нему нередко стали наведываться финны, шведы, норвежцы. А потом начали появляться гости не только из Скандинавии, но и из остальной Европы. Наперебой зазывали к себе, обещали прекрасные условия для работы и жизни, но он ни за что не хотел покидать Талвикюля.

Ахто не терял времени даром. Он совсем забросил своих оленей и занялся бизнесом. Взял кредит в банке и строил в Талвикюля отель для приезжих, бутик, бар, ресторанчик,– всё это небольшое, аккуратное, уютное. Предлагал европейцам северную экзотику: организовывал туристические поездки на настоящих оленьих упряжках, соревнования по рыбной ловле на ближнем озере Нейхеярви и тому подобное – старался вовсю. Кроме этого, торопился до морозов закончить Дом Шамана, где Митя мог бы жить с комфортом. Талвикюля исподволь преображался в небольшой уютный городок посреди тундры.

 

20

Когда Дом Шамана был готов, состоялось переселение Мити из дома Ахто. (После больницы он больше не жил в чуме.) Ахто расстарался, и жильё удалось на славу. Оказывается, и в тундре можно устроить вполне цивилизованную жизнь. Дом был обставлен абсолютно по-европейски-городскому. Мебель лучших прославленных финских фирм доставили на вертолёте прямо с фабрик. На крыше оборудовали солнечные батареи, которые вырабатывали электричество, отчего в доме имелась горячая вода для ванны и всегда готова жаркая сауна, любителем которой, как давно приметил Ахто, был Митя. Ночью, когда не было солнечного света, электричество давали мощные батареи, подзаряжавшиеся днём.

Всё-таки Ахто – шельмец. Митя не подписывал ни одного чека, не потратил ни одного цента, а вот гляди – какой для него дом отгрохал. Ну и пусть. Наверное, он лучше разбирается во всех этих финансово-строительных делах. И знает, с кого что можно брать, а с кого не надо. Не зря же клялся, что не обидит никого, пусть, мол, не беспокоится.

Дом Мите понравился. К комфорту – а по его представлениям к роскоши – привык, к собственному удивлению, быстро. Можно подумать, только на время был отлучён от всего, что окружало теперь. Мягкие кресла, принимающие форму любого тела и бережно обволакивающие, когда садишься в них, платяные и обувные шкафы с автоматически открывающимися дверями, стоит только подойти к ним, различная бытовая техника, которая включается голосом, и множество других разных разностей, о которых прежде и представления не имел.

Однако, несмотря на всё, чем набил Ахто дом – «для авторитетности Шамана», Тумайкин оставался тем же скромным парнем, каким и был по своей сути.

Как-то Ахто из чума, где прошлой зимой обитал Митя, принёс его спортивную сумку. Он задумал новый проект: заселять богатеньких пресыщенных европейцев в саамском чуме. С живым, а не голографически-компьютерно-искусственным огнём внутри жилища, с запахом настоящего дыма от настоящих дров, а не из аэроароматизатора, с постелью из натуральных оленьих шкур, а не синтетической подделки.

Один из нескольких чумов, которые предназначались под экзотические отели, и был «Митиным». Вот Ахто и притащил его скарб: спортивные лыжи да сумку с вещами – всё, с чем приехал в Финляндию. (Как давно это было!)

Роясь в уже полузабытых вещах, Митя нашёл во внутреннем кармашке сумки свою записную книжку. Автоматически перелистнул её. В глаза бросилась страница с телефонными номерами. И ему тотчас стало нехорошо. Обещал сестре позвонить из Хельсинки, с Олимпиады, а вот поди ты – ни с Олимпиады, ни после не дал знать о себе. Молодец, нечего сказать! Забыл про родную сестру. Стыдоба!

Сразу же набрал знакомый номер. Сестра навзрыд плакала в трубку. Не оттого, что наконец-то объявился её пропавший, как в воду канувший, брат, а оттого, что Мисятко был при смерти. Умирал в больнице. И врачи не в силах помочь ничем. Даже не могли поставить диагноз. Болезнь была непонятная. А без диагноза – какое лечение?..

Мисятко было десять лет. Впрочем, уже скоро одиннадцать, вспомнил Митя. Вообще-то его звали Кириллом. Кирюшей. Но так сына называла только мама, Митина сестра. А вся остальная родня – Мисятко. Это другое имя накрепко приклеилось к мальчонке тогда, когда он, толком ещё не умея произносить все звуки, своего дядю и крёстного называл не Митя, а Мися. А все вопросительные слова у него были в единственном варианте: «тко?». Не «кто?», а именно «тко?». «Мися, тко?» – спрашивал у него Кирюша, желая узнать что-то и показывая пальчиком. Вот из-за этого «Мися, тко?» Митя тогда и нарёк Кирюшку другим именем.

Кирюша вырос, пошёл в школу, разговаривал правильно, но для всей родни с лёгкой руки (или языка?) Мити так и оставался Мисятко.

А теперь он, оказывается, умирал в московской больнице.

Положив трубку телефона, Митя тотчас засобирался в Россию.

...И, может быть, предусмотрительный Ахто был прав, когда предложил ему оформить паспорт на имя подданного Финской Республики гражданина Саамской Автономии Матти Туоминена. Как-то ещё встретит родина его, своего заблудшего сына?

Он подумал и согласился.

Оформить паспорт и въездную визу в Руссию на две недели было ничуть не хлопотно. Зато теперь спокойнее...

Митя поднёс ко рту забытую было банку. Но пиво оказалось противное: уже тёплое. Встав с дивана, бросил банку в мусорный контейнер, достал из холодильника другую, щёлкнул замочком, открывая, и сделал освежающий добрый глоток...

 

21

Москва встретила хмуро. Было пасмурно. Накрапывал мелкий, точно через ситечко, дождик, словно и не зима вовсе, а осень.

Хмурыми были и люди на улицах. С зонтами и без, с озабоченно-отрешёнными лицами они торопились, не обращая внимания ни на кого и ни на что. Мите показалось даже, что к нему вернулось нормальное видение: ореол вокруг фигур людей, такой сверкающий в Финляндии, стал блёклым, еле видимым.

Какое-то время простоял на ступенях перед Северным вокзалом (так переименовали бывший Ленинградский вокзал), вживаясь в атмосферу Москвы. Но не увидел ни одного весёлого лица, ни одной улыбки. Хмурый день ли виной, дождь или что иное – неизвестно. Но и в метро было то же самое. Невесёлые, какие-то суровые лица мужчин и женщин. Даже дети, и те были неестественно-серьёзными, что делало их похожими на маленьких старичков. Это так разительно отличалось от открытых лиц горожан на улицах финских городов, что поневоле бросалось в глаза.

К сестре домой Митя не стал и заезжать: сказала, что в последние дни живёт в больничной палате рядом с умирающим сыном. Потому и поехал прямо в третью детскую больницу, предварительно выяснив в справочном бюро на вокзале, как туда добраться.

Вынырнув из метро и некоторое время поплутав по незнакомым улицам и переулкам, с помощью прохожих всё же нашёл нужное здание – с обвалившейся штукатуркой снаружи и давно не крашенными окнами.

В регистратуре объяснили, как разыскать нужную палату, и пропустили, выдав белую накидку и бахилы.

Сестра сидела возле кровати с Мисятко. Сразу было видно: мальчик умирает. Он был страшно худ и бледен, без сознания, дышал тяжело и прерывисто. И лоб, и щёки, и подбородок густо усеяны мелкими бисеринками пота.

Сестра без слов уткнулась ему в грудь и расплакалась. Он одной рукой неловко обнял её и, пытаясь успокоить, сказал:

– Ну, будет тебе, Поля, будет...

Когда, наконец, оторвалась от него и, вытирая слёзы, объяснила врачу, что это брат её приехал, крёстный отец Кирюши, спустил с плеча свою сумку с гостинцами и игрушками, которые накупил в привокзальных бутиках Хельсинки, и спросил негромко:

– Что с ним?

– Не знаю,– опять всхлипнула сестра. – Никто не знает. Не могут определить. И помочь... ничем... не... – она замолчала, не в силах говорить дальше.

Митя присел на краешек стула, что был возле кровати, и осторожно погладил Мисятко по голове. Волосы были мокрыми, а голова горячей, хотя мальчонка был мертвенно-бледен. Будто почувствовав прикосновение его руки, мальчик глубоко-глубоко вздохнул, точно свалил с себя тяжёлый груз.

Мите стало безумно жаль страдающего крестника. Однако мало-помалу он взял себя в руки. И когда почувствовал уверенность, решился.

Осторожным движением снял с него одеяло и сосредоточил внимание на мальчике. И ужаснулся! Внутри племянника была сплошная чернота. Она уже не отдельными линиями-нитями тянулась к ореолу, а переливалась, переваливалась через край и местами уже закрыла, затушила и так слабое сияние. Ещё какое-то время – по всему видно, вовсе не продолжительное, и чернота поглотит ореол полностью. С таким Мите сталкиваться не приходилось ещё, хотя не одну сотню больных довелось «просветить». И всё же надо попробовать.

Митя сосредоточился и, не обращая никакого внимания ни на сестру, ни на других присутствующих в палате, начал водить рукой по краю черноты, как бы стирая её, отодвигая к середине. В кончиках пальцев появилось покалывание, но не такое сильное, как обычно.

Не заметив, как на него смотрят удивлённые и сестра, и врач, поводил так рукой с четверть часа и решил, что на сегодня достаточно: чернота слегка уменьшилась. Как бы не переборщить. Обычно «сеанс лечения» длился у него две-три, от силы – пять минут. Теперь боялся переусердствовать. Он ведь действовал вслепую. Не знал, что за сила в нём и как ею распоряжаться правильно. Но надо было немедля вытаскивать мальчонку.

Укрыл Мисятко одеялом, закрыл окно на шпингалет, а когда подсел к кровати, тотчас заметил перемену. Дыхание у крестника стало ровным и спокойным, точно просто крепко спал, капельки пота на лице высохли, и только всё ещё мокрые волосы говорили о недавнем приступе жара.

Врач, ничего не сказав, вышла из палаты – раз обычные лекарства не в силах помочь, пусть теперь делают, как считают нужным....

Остаток дня и ночь мальчик провёл спокойно, хотя в себя так и не приходил...

Когда Митя на следующий день «просветил» крестника, то, к радости своей, убедился: его дар действует не только в Лапландии. Чернота отступила, и между ней и ореолом появилась светлая полоса. Да и в самом ореоле разрывов теперь не было – они затянулись. Было узенькое, но сплошное серебристо-голубое окаймление фигуры мальчика.

А ещё через неделю Мисятко носился по больничному скверику, как резвый жеребёнок.

Виза Мити заканчивалась. Оставаться сверх положенных четырнадцати дней нельзя: ведь по документам он теперь – подданный другого государства, а значит, только гость Руссии.

И он уже соскучился по чистому снегу, чистой тундре, чистым душою людям. И – Ильдико. Круглолицая сероглазая Ильдико, которая чуть не каждый день сама приходит убираться в его доме. Она всё делает быстро и ловко, вполголоса напевая йойку – долгую саамскую песню.

Только один браслет и согласилась Ильдико принять от него в подарок. Да и то потому, что тогда у неё, как оказалось, был день рожденья. Теперь, когда приходит убираться, Митя всегда видит этот браслет на её запястье. И ему чертовски приятно. Значит, понравился, раз никогда не снимает.

Хотя она не заговаривает с ним по-русски, а только по-своему, Митя знает – Ахто как-то выдал по секрету, что Ильдико всерьез начала учить русский язык у кольских переселенцев. Да и его донимает, как правильно сказать ту или иную фразу.

А здесь – всё по-прежнему. Между Волжской Конфедерацией и Уралией опять начались трения. Оба «государства» пытаются склонить на свою сторону Москву. В газетах, как о вопросе решённом, писали о жизненной необходимости для Руссии занять определённую позицию и гадали только, на чьей стороне выступит Москва. Урал, конечно, богат, но и Поволжье с сумой не ходит.

В последний день, когда у Мити истекала виза, сестра с сыном провожали его на Северном вокзале. Полина взяла с него слово, что теперь ни за что не потеряет с ней связи. Митя обещал следующим летом обязательно вместе поехать навестить могилы родителей.

Сестра плакала, а Мисятко долго махал ручонкой вслед поезду «Москва-Хельсинки», увозившему крёстного...