Сергей Гапонов

ПОКА МОРЯ ОБЛИЗЫВАЮТ СУШУ

Пока моря облизывают сушу,

пока мерцают всполохи костров,

поэзия должна корябать душу

и прижигать каленым словом кровь.

Пока судьба в судьбу играет с нами,

пока по нам пространство не скорбит,

поэзия должна стоять, как знамя,

среди беды, печалей и обид.

И в судный день, когда закат сочится,

предвосхищая ледяную мглу,

поэзия должна лететь, как птица,

стремящаяся к вечному теплу...

ДОРОГА НАВЕРХ

Тонет радио в приступе кашля и в шуме помех.

На вопрос о здоровье ответ позитивный: «Не очень...»

Вечер вдовьей вуалью упал на дорогу наверх.

На глаза ее выбоин и на морщины обочин.

Здесь уже не проехать, ничтожен дорожный просвет.

И придется шагать по останкам прерывистых линий.

Верстовые столбы-соглядатаи смотрят вослед.

Это годы и дни, по колено увязшие в глине.

Там, внизу, где дорога легка и ровна, как стекло,

остаются мои города и чужие посёлки.

Но кривиться не стоит: мне, в общем, с дорогой везло.

Я с дороги наверх никогда не съезжал на просёлки.

Будет ночь коротка. И молиться об этом – не грех.

Ибо нет – в этом весь парадокс – ни греха и ни Бога.

Только – путь по дороге, всё время ведущей наверх,

где главнее биения сердца – биение слога.

СТРАННАЯ ЖЕНЩИНА

Как много было обещано.

Но обещающий врёт.

И только странная женщина

мне умереть не даёт.

А как прекрасно всё вышло бы!

Я мог бы, выпустив пар,

лежать под спелыми вишнями

и пить вишнёвый нектар.

Ходить по белому облаку

босым – в чем мать родила.

И соответственно облику

творить благие дела.

То пропуск к Господу выбросить,

то в ноги чёрту упасть,

то у прохожего выспросить,

почём на родине власть.

То с барабанами строиться

в каре, как прочая тля.

Святая русская троица:

топор, наган да петля.

И сердце мечется бешено.

И вьётся в воздухе плеть.

И только странная женщина

мне не даёт умереть.

Как много было обещано.

Но обещающий врёт.

И только странная женщина

мне умереть не даёт.

Как много было намешано

в стакане бед и удач.

Но только странная женщина –

мой эскулап и палач.

БЕЗ НАЗВАНИЯ

Город трепещет от гула трамвайных контральто.

Дым над отечеством немцев прозрачен и едок.

Мёртвые ёлки, прикрывшие серость асфальта,

всё ещё тянутся в прошлое пальцами веток.

Новый накинув на плечи январь непогожий,

порванный старый – старьёвщику старому сдали.

Я не отсюда, не этих проспектов прохожий.

Хоть и хожу, не жалея ни ног, ни сандалий.

Хоть и дышу, не жалея ни лёгких, ни сердца,

я не отсюда, не этого воздуха птица.

Быть бы теплу по весне, но теплом не согреться.

Пить бы надежду, как воду, но ей не напиться...

МАНДАРИНЫ

Женщина, укутанная в горе,

в шарфике из боли и беды,

шла по рынку, и людское море

билось о торговые ряды.

Разве знает море, что в больнице

к тёмным окнам раковых палат

детские растерянные лица

приникают много дней подряд?

Женщине всего-то нужно было

мандаринов солнечных кило,

чтобы сердце мальчика не ныло,

чтобы стало девочке светло.

Детские растерянные лица...

Говорят, есть Бог, но это ложь...

Молодой южанин, гость столицы,

женщину спросил: «Кому берёшь?»

И в пакет накладывая эти

шарики абхазского тепла,

продавец в ответ услышал: «Детям,

чтобы вместе сели у стола...»

«Сколько ж у тебя детей, родная?» –

парень поднял тёмные глаза.

И сказала женщина: «Одна я.

Умер сын двенадцать лет назад...»

Снег летел. Декабрь был настоящий,

как бывали раньше декабри.

Поднял продавец тяжёлый ящик:

«Знаешь, мама, деньги убери!»

Так они и шли вдвоём к больнице,

чтобы в нас, в умерших, жизнь текла:

женщина и южный гость столицы

с ящиком абхазского тепла...

СОЛНЕЧНЫЙ КЛОУН

В кепочке клетчатой солнечный клоун

солнцем в авоське на трон коронован.

Каждое утро вставало геройски

в клетчатой кепочке солнце в авоське!

Даже когда над полями гремело,

солнце в авоське светило и грело.

Даже когда промокали надежды,

солнце в авоське сушило одежды.

В сущности, жизнь – это тоже арена

грустного цирка, от тлена до тлена.

Бог не целует, но был поцелован

Господом в кепочку солнечный клоун...

Написано в день смерти Олега Попова
3 ноября 2016 г.