Кровавая зима девяносто пятого

Журналистом я мечтал стать лет с тринадцати. Начитавшись репортажей с Ближнего Востока, из Африки и других регионов, где в то время шла война, я представлял себя « с лейкой и блокнотом», говорящим правду о борьбе прогрессивных сил человечества против «происков заокеанского империализма». И когда ровесники меня спрашивали, кем я хочу стать, я всегда отвечал: «Военным журналистом». Со временем желание заниматься военной тематикой отошло на второй план.

Начало 90-х открыло для нас такое, о чем в застойные 80-е мы даже не подозревали. Война, полыхавшая за тридевять земель, вплотную подошла к нашим границам. К сожалению, провинциальные издания еще не обладали возможностями посылать своих корреспондентов в горячие точки на территориях многострадального постсоветского пространства. Наши газеты, в основном, занимались тем, что давали материалы с рассказами участников военных конфликтов в этих регионах. Страшные, в основном, были эти рассказы.

Мне за относительно короткое время удалось наверстать то, что я упустил в начале девяностых годов. В качестве работника СМИ я видел происходящее в Чечне, Югославии, Таджикистане, Абхазии, Приднестровье. Об этих командировках были написаны репортажи, но из-за того, что они делались, что называется, «с колес» читатели узнали лишь малую часть того, что было пережито на самом деле. Спустя годы тогдашние события воспринимаются несколько по-иному, более осмысленно. Эти заметки не претендуют на то, чтобы называться мемуарами. Это лишь спорные мысли и пережитые впечатления, которыми я хочу откровенно поделиться. Заранее прошу прощения, если это повествование кого-то заденет или случайно обидит.

 

У провинциалов не так, как в Москве. Поездку провинциального журналиста в «горячую точку» можно сравнить с авантюрой, с прыжком с обрыва в незнакомую реку. Не знаешь, как все обернется. Сломаешь ли шею или выплывешь, то есть подготовишь увлекательный репортаж. Если за спиной московского корреспондента солидные издания с мировым именем, то, глядя на твое редакционное удостоверение, солдат на блокпосту удивленно переспрашивает: «Саранск... А это где?» С другой стороны провинциалам верят больше. На первой, как, впрочем, и на второй «чеченской» войне большая часть центральных СМИ военными записана во «вражеские», пособничающие террористам. Но тем не менее экономическое благополучие и московская обеспеченность порой открывает столичным журналистам такие двери, о которых провинциалам и мечтать не приходится. Нам-то каждый рубль приходится считать, порой в командировках за самое насущное платишь из собственного кармана. Вояки, узнавая об этом, недоумевают: «Мы-то знаем, за что воюем, если что случится – компенсации, льготы, пенсии, если, не дай Бог, привезут в цинковом ящике, хотя бы похоронят с почестями, отсалютуют у края могилы, а вы за что?» В самом деле: за что?

Я сам себе этот вопрос задавал неоднократно и не находил удовлетворяющего меня ответа. Придумывал оправдания, но они напоминали какие-то затертые литературные штампы. Поэтому вскоре забылись. Однако всякий раз, когда представлялась возможность поехать туда, где по меркам нашей относительно мирной жизни «горячо», я, особо не задумываясь, соглашался. Признаюсь, очень часто, когда становилось по-настоящему страшно, ругал себя, говорил: «Ну, если благодаря Богу выберусь из этой передряги живым, больше из дома ни ногой», – но... все повторялось снова.

После военных командировок в моем личном архиве – сотни фотографий из зон «горячих» и «тлеющих» конфликтов. Но практически нет снимков из Чечни. А те, что есть, выглядят как-то удручающе невзрачно по сравнению с яркими глянцевыми фотокарточками. В жизни и в памяти для меня первая Чечня стала своеобразной «черной дырой». Выжженным пространством в центре души. Я помню каждый день. Уставшие лица российских солдат, горящие нездоровым наркотическим блеском глаза чеченских ополченцев, перестрелки на окраине Грозного, объятую огнем чеченскую столицу, чавкающую беспролазную грязь, в которой утонули десятки сгоревших танков и БМП.

Вспоминается пропагандистская война, клевета, льющаяся с экранов телевизоров и страниц центральных газет и журналов. До сих пор возмущает огульное охаивание российских военнослужащих и какое-то мазохистическое преклонение всяких там «общечеловеков» перед дудаевскими бандитами. Мне не забыть рвы, наполненные сотнями трупов русских жителей чеченской столицы, изуродованные тела восемнадцати-двадцатилетних мальчишек, своей кровью смывавших позор продажного ельцинского режима, жизнями расплатившихся за тупость части нашего генералитета. Как не забыть и плач матерей, отдавших государству своих детей во имя непонятно какой цели.

В феврале девяносто пятого, когда чеченская война шла уже почти три месяца, представилась возможность увидеть ее воочию. С одиннадцатого декабря, когда российские колонные потянулись в сторону мятежной столицы, время как бы замерло. На похоронах первого солдата из Мордовии, погибшего на этой войне, казалось, что все закончится очень быстро. И в самом деле войска практически без потерь дошли до Грозного. И тут шок. Жуткая бойня на улицах чеченской столицы. Нескончаемые похороны молодых ребят. Удручающие рассказы военнослужащих, вернувшихся с передовой.

О том, что у меня появилась возможность поехать в Чечню, я узнал буквально за два дня. Как назло, в городе – дефицит фотопленки. Мои отчаянные поиски привели к тому, что удалось раздобыть лишь несколько катушек просроченной черно-белой «Тасмы». Сейчас, когда фотосалоны в Саранске буквально на каждом углу, в это верится с трудом. Но зимой 1995 года эти прелести научно-технического прогресса еще не добрались до нашего любимого города. И вскоре это сыграло со мной злую шутку. Но обо всем по порядку.

На Северном Кавказе мне довелось представлять одну из республиканских благотворительных организаций. Большую помощь в подготовке этого рейда на войну оказали официальные структуры, республиканский военкомат, комитет солдатских матерей республики, предприятия Мордовии... Всех не перечислишь и уже не вспомнишь, столько лет прошло.

Проблемы начались еще в саранском аэропорту. Я совершенно забыл, что у меня просроченный паспорт. Милиционер, тяжело вздохнув, вывел в центре пустой рамочки для фотографии жирный вопросительный знак внушительных размеров. Для чего он это сделал, он и сам не понял. Наверное, машинально. А может, и нет. Но потом из-за этой закорючки у меня была масса проблем.

Недоумение возникало у всех, кто проверял мои документы на блокпостах. Если основная масса мордовской делегации проходила такие проверки без проблем, то моя личность каждый раз вызывала недоверие. Иногда военным я казался дезертиром, покинувшим расположение части. Когда же на моем лице появилась щетина, то проверяющие стали принимать меня за чеченского боевика или наемника, желающего заработать на крови российских солдат. Один из омоновцев даже рассуждал вслух: «Заставить тебя снять штаны, что ли...» На мой недоуменный вопрос он спокойно пояснил: «Если обрезанный, значит, чечен. Сейчас отведем за обочину и шлепнем на месте». Увидев некоторый испуг на моем лице, остроумный мент, рассмеявшись, успокоил: «Да ладно, мордвин, не напрягайся».

У проверяющих багаж в саранском аэропорту вызвало удивление обилие спиртного и сигарет, которые я с собой вез. Я объяснил, что все это не для коммерческих целей, а «гуманитарная помощь». Работник аэропорта честно признался, что о такой «гуманитарке» он еще ни разу не слышал. Зато я знал, что ТАМ это ценней любых долларов. При помощи «жидкой валюты» можно было налаживать отношения не только со свирепыми спецназовцами, но и с избалованными вниманием представителями всевозможных воинских штабов. И ставка на алкоголь оказалась удачной. От саранской водки не отказывались ни таджикские кагэбэшники, ни сербские боевики, ни американские джи-ай.

Специально выделенный Ан-24 приземлился в аэропорту Минеральных Вод. В непривычную жару российского юга после февральских холодов окунулись матери и отцы солдат, воины-афганцы, а от средств массовых информаций – оператор ГТРК и я – скромный саранский журналист.

Хотя до Чечни – многие десятки километров, напряженность чувствовалась уже в аэропорту Минвод. Неподалеку – милицейский блокпост с БТРом, у которого расчехлены стволы пулеметов. В зале отдыха – питерские омоновцы во всеоружии. Рядом с креслами сгружены баулы с воинским имуществом, бронежилеты, каски. Многие из бойцов спят, бодрствующие жадно читают российскую прессу: морщатся, не нравится, что пишет о них столичная журналистская братия. У входа сталкиваюсь с высоким крепким бойцом. Судя по нашивкам – спецназовец. Парень ранен и, к тому же, наверное, контузия, так как, отвечая на вопросы, что-то мычит и сильно заикается.

– Как там, горячо? – спрашиваю.

Он безнадежно машет рукой.

Подходит рейсовый автобус и в путь. Бесконечные блокпосты. Чем ближе к Моздоку – тем их больше. Колонны техники... Зеленые, похожие на хищных ящериц, бронетранс-
портеры и грозно ревущие с тяжелыми хоботами стволов танки.

Моздок кажется разворошенным муравейником. Несмотря на достаточно поздний час, в тусклом свете снуют военные автомобили, маршируют куда-то военнослужащие. В домах – беженцы. В основном, это испуганные дети и затравленные старики. Сохнущее тут и там белье почему-то напоминает флаги капитуляции. На душе становится неуютно и тревожно.

У одного из домов натыкаемся на молодого солдатика в краповом берете. Он сует в лицо ствол крупнокалиберного карабина.

– Сюда нельзя!

– Почему? – недоумеваем мы. Объект, который он охраняет, напоминает общагу.

Парень не отвечает, но его вид демонстрирует нам, что дальнейшее общение с ним не сулит ничего хорошего.

Узнаем, что приютить нас могут в здании бывшего кинотеатра. Это некогда культурно-развлекательное заведение превратилось в своеобразный штаб, где можно получить информацию о частях российских войск, понесших большие потери во время боев за Грозный. Это, в основном, печально известная майкопская бригада и многострадальный 81-й мотострелковый полк, в котором было очень много наших земляков.

В фойе на стене – десятки белых листков, на каждом из них – мольба о помощи. «Помогите найти сына... служил в майкопской бригаде... пропал без вести в ночь на 1 января...» От каждого такого послания исходит энергетика отчаяния. Чувствуешь, как равнодушная государственная машина безжалостно растоптала, превратила в пыль судьбы едва хлебнувших солдат-
ской похлебки молодых ребят. Мальчишки в военной форме пропали без вести. Прошло столько времени, а о них – ни слуху, ни духу.

Собравшись вместе, родители солдат начинают делиться наболевшим. Кто-то уже несколько раз был в чеченской столице. Безрезультатно. Собирается еще. Одна из матерей достает последнее письмо сына, читает его стихи. Другие женщины плачут...

Утром следующего дня на моздокскую авиабазу нас везет водитель-чечен. Он искренне возмущается:

– Скажите мне, кому была нужна эта война? Больше всего ненавижу Ельцина и Дудаева. Эти два мерзавца что-то там не поделили, а расплачиваются за это простые, ни в чем не виноватые люди.

Водила останавливает свой автобус метров за пятьдесят до КПП. Дальше ехать боится. Не хочется ему, чтобы охрана приняла его за шпиона. Идем пешком. Грязища – непролазная. В караулке на засаленных матрасах спят несколько бойцов. Те, что бодрствуют, стараются тщательно проверить документы. Никаких подозрений мы не вызываем.

– Да, несладко у вас, – замечаю я.

– Ничего, нормально, – бодро отвечает белобрысый солдатик, хлопая полупрозрачными ресницами.

– Есть среди вас из Мордовии?

– Есть, – отвечают и кивают в сторону окна, за которым слышен рокот мотора.

Подкатывает покрытый толстым слоем грязи бронетранспортер, из которого вылезает чумазый механик-водитель – наш земляк. Записываем о парне все возможные данные. Обещаем рассказать о нем его родителям. Идем дальше. Неподалеку от дороги гигантской серебристой рыбиной замер превращенный в памятник стратегический бомбардировщик. Под его крыльями разместилось подразделение внутренних войск. Начинаем говорить с солдатами. И тут откуда-то прибегает красный от злости офицер. В глазах – ненависть. Наши доводы для него – пустой звук. Майор боится, что мы окажем «нехорошее влияние» на его подчиненных. Конечно, несколько солдатских матерей и провинциальный журналист – страшная сила. Запросто способны «разложить» целую воинскую часть.

Моздокская авиационная база напоминает город. Сотни палаток, вагончиков, домов. Большое количество военной техники. Взлетают и садятся самолеты и вертолеты. Одни отбомбились, другие – только направляются в сторону Чечни. Неподалеку от дороги, прямо на земле сгружены контейнеры с авиабомбами. Кое-как через море грязи добираемся до госпиталя. Видим большие палатки, в которых до недавнего времени лежали десятки неопознанных трупов солдат. Сейчас трупы отправили в ростовский госпиталь на опознание. Два офицера в грязном обмундировании, оба небритые, листают медицинский журнал. В нем – список всех поступивших в это лечебное учреждение. Значительный процент тех, кто выбыл из строя, заболевшие гепатитом. Раненых меньше. Но и их очень много.

Здесь нас ждет большое разочарование. Мы особенно никому не нужны. Один из гражданских чиновников решил накормить солдатских матерей в летной столовой. Вначале подошедшая официантка услужливо выслушала просьбу московского начальника. Но затем явилась заведующая и стала грубо оскорблять оказавшихся на этом военном объекте штатских: «Ходят тут всякие».

В не очень хорошем расположении духа покидаем территорию авиабазы. И тут – удача. Натыкаемся на автомобиль 81-го полка. Узнав, что мы из Саранска, офицер и его подчиненные очень обрадовались.

– Да, мордвы у нас много, – заулыбался офицер, когда услышал, что вот-вот должен подъехать «КамАЗ», груженный гуманитарной помощью.

Оказывается, грузовик уже в Моздоке. Все, едем. Впереди Чечня.

Настроение сразу улучшилось. Правда, тогда еще я не подозревал, что через два часа от эйфории не останется и следа.

 

По чеченским дорогам фронтовым... 

 

Станция Червленная, 1995 годПеред тем, как рвануть в Чечню, перехватываем по дороге пришедший из Мордовии КамАЗ с гуманитарной помощью. Двое солдат срочной службы искренне радуются, что на несколько часов им удалось вырваться в тыл. По сравнению с воюющей республикой Моздок – оазис спокойствия.

ГАЗ-66, или, как его называют в армии, «шишига» тормозит возле небольшого рынка. Воины, оставив под моим присмотром автоматы и подсумки с набитыми желтыми патронами магазинами, спешат за покупками. Через 15 минут небольшая колонна потянулась в сторону осетино-чеченской границы.

Подъезжаем к омоновскому мосту. Милиционеры опускают перед нами шлагбаум. Почему ехать нельзя – непонятно. То ли мост взорвали, то ли еще по какой причине, нам не объясняют. Офицер, сидевший в кабине «шишиги», чертыхается. Он обещал быть вечером в расположении своего 81-го полка. Они с водителем долго рассматривают карту, советуются и решают добираться объездными путями.

Почти на самой границе с Чечней тот же командир решает показать штатским, как надо стрелять из автоматов. Это «практическое занятие» обошлось несколькими расстрелянными магазинами, загоревшейся травой на поле и испуганными осетинскими механизаторами, которые, несмотря на близость прифронтовой полосы, тем не менее не забывали о своей работе. Бедняги тормознули свои трактора и, заслышав ураганную стрельбу, долго не решались возобновить вспашку.

Несколько раз обгоняем длиннющие колонны военной техники. На броне – уставшие грязные солдаты. В их глазах равнодушие. Они вяло машут нам руками, от холода прижимаясь друг к другу. Стало смеркаться. Старший колонны, приняв некоторую дозу спиртного, перестал ориентироваться на местности. Проскочив нужный поворот, машины пошли в сторону чеченской столицы. Водила пытался выжать из «газона» все, на что был способен его 115-сильный двигатель. Машина не ехала, а летела. Но, несмотря на его усилия, ночь застала нас в дороге.

Грузовик пробирался по каким-то горным перевалам. Вокруг ни души, лишь откуда-то издалека слышалось эхо канонады.

Въехали в населенный пункт. Машины сразу же окружили вооруженные люди в штатском – чеченцы. У наших защитников вытянулись лица. «Вот влипли», – вполголоса сказал один из солдат. Чеченцы, то ли пьяные, то ли «обдолбавшись» наркотиками, вели себя развязно и нагло.

Пытаюсь поговорить с одним из них. Он объясняет нам:

– Я до войны в Москве жил. Когда стали стрелять, сюда приехал. Мы село свое держим. Не поддерживаем Дудаева, но и федералов здесь видеть не хотим.

В подтверждение этих слов двое ополченцев попытались разоружить наших солдат. Те отказались отдать автоматы. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы не женщины, ехавшие на свиданье со своими сыновьями. Они начали по-женски протестовать, взывать к совести, вспоминать о чеченских матерях, короче говоря, наши воины остались вооруженными.

Чечены рекомендуют нам возвращаться обратно. «Если поедете прямо, вас свои же расстреляют. Тут до Грозного – всего ничего», – заявили нам.

Но офицер, возможно, не доверяя ополченцам, принял решение ехать вперед. Вновь бешеная гонка. Чуть не оказываемся в центре жуткой перестрелки. По полю мечутся десятки трассеров. Кто с кем воюет, кто в кого стреляет – непонятно. До сих пор благодарю Бога, что не влезли в это пекло.

Неподалеку полыхает Грозный. Зрелище фантастическое и жуткое одновременно. Погибший город напоминает материализовавшийся ад. Машины поворачивают обратно. Уезжаем от Грозного. Бой продолжается, город горит. Вдалеке видим свет фар. За нами следует какой-то неопознанный автомобиль. По скорости видно, что он идет гораздо быстрее нас. Солдаты удивленно пожимают плечами. Непонятно, что может так быстро двигаться. И вообще, у нас создается впечатление, что этот автомобиль пытается нас догнать. Вдруг свет фар резко погас. Погоня прекратилась.

Возвращаться приходится через то же самое чеченское село. Чечены еле стоят на ногах и наше появление вызывает у них ярость. «Мы же вам говорили! Почему нас не послушали?» – слышатся голоса.

Когда грузовики отъезжают метров на пятьдесят от этого импровизированного блокпоста, в нашу сторону раздается несколько автоматных очередей. Для чего стреляли – непонятно. Наверное, хотели попугать.

Машины опять петляют по горам, наматывая на колеса очередные десятки километров изуродованной войной дороги. Где-то в темноте «шишига» чуть не сталкивается с подбитым танком. Еще немного отъезжаем – и нас останавливает блокпост внутренних войск. Идет долгое разбирательство: кто такие, для чего эта поездка по опасной чеченской дороге? Пока офицер выясняет отношения с командиром внутренних войск, нас просят зайти за машину. Здесь по ночам орудует снайпер, и, находясь на простреливаемой территории, есть риск получить порцию свинца. Холодно. Ночь такая, что не видно звезд. Кажется, что время остановилось. Минуты ожидания кажутся часами. Война напоминает о себе грохотом орудий в расстрелянном городе.

Многострадальный восемьдесят первый

Через два часа мы наконец-то оказываемся в расположении 81-го полка. И здесь не обходится без злоключений. Недалеко от штаба полка в окопе стоял танк. Экипаж получил приказ открывать огонь по всем неопознанным автомобилям. Глубокой ночью наводчик боевой машины увидел в прицел наш грузовик. Приняв за чеченский, бравый танкист хотел было нажать на кнопку электропуска. Но водила, почувствовав неладное, замигал фарами и стал сигналить. Удивившись такому поведению «чеченца», командир связался со штабом. Ему объяснили, что открывать огонь не нужно. Это из Моздока «шишига» возвращается.

На следующий день наводчик признался нам, что еще секунда – и от «газона» осталась бы груда искореженного металла.

Когда бесконечная ночь сменилась липким туманным утром, стало ясно, куда мы попали. Многострадальный 81-й мотострелковый полк охранял станцию Червленная. Кроме того, что станция являлась важным железнодорожным узлом, местность вокруг была превращена в гигантское кладбище военной техники. Целый день сюда из всех районов Чечни везли сотни броне-
транспортеров, танков, боевых машин пехоты, все, что сгорело в жуткой топке новогоднего штурма и беспощадной операции по взятию чеченской столицы.

Многие из поверженных железных монстров стали братскими могилами для своих экипажей.

– Вот этот танк из Майкопской бригады, – деловито, почти как экскурсовод, рассказывает солдат-срочник, показывая на обгоревший корпус «семьдесятдвойки». – А вот эта «бээмпуха» из нашего 81-го полка.

Майкопская бригада и 81-й самарский полк, пожалуй, самые печально знаменитые части российской группировки. Во время январских боев они сражались вместе в районе вокзала и президентского дворца. Об их судьбе ползли самые зловещие слухи. Говорили, что от самарцев ничего не осталось – лишь несколько солдат да пара офицеров. Можно представить, что чувствовали матери, когда слышали и читали это. Но, приехав в часть, многие солдатские матери увидели своих сыновей живыми. Правда, не все...

Да, часть понесла серьезные потери. По неофициальным данным, около ста погибших, приблизительно двести раненых, полсотни попавших в плен. Это из 1331 человека.

Бойцы рассказывают о случившемся жуткие подробности. Вначале все шло как по маслу. Заняли вокзал, блокировали логово бесноватого Джохара, а потом все началось. Паркетные генералы с широкими лампасами так спланировали операцию, что реально на одного нашего воина приходилось три боевика. И только мужество солдат и офицеров, полководческий дар окопных генералов, таких, как Лев Рохлин, не дали событиям развиться в катастрофу для наших войск.

Говоря о лишениях, испытанных в начале января, армейцы с ненавистью вспоминают своих «коллег» из министерства внутренних дел. Один из старлеев, смачно перемежая свой бесхитростный рассказ ненормативной лексикой, вспоминал:

– Мы могли в плен попасть. Ну кое-как выбились из окружения. Из боеприпасов – гранаты только. А когда вышли к своим, от удивления у всех челюсти отвисли. Видим: какие-то вэвэшники КамАЗами уже трофеи грузят. Подошли ближе. Мать честная! Новенькие запчасти к жигулям! Клянусь, было желание забросать оставшимися гранатами этих уродов! Еле удержался...

 

Стрельба днем и ночью

 

Часть делегации из Мордовии приютил артиллерийский дивизион. Это подразделение находилось на отшибе. Огнем своих орудий самоходки прикрывали какой-то важный стратегический мост. Гаубицы грохотали день и ночь. То группу боевиков рассеют, то по подозрительному месту шарахнут.

Не моргнув глазом, один из офицеров объявляет:

– Вот сегодня за день уничтожили двести террористов.

Мы, разумеется, этому не верим. Офицер особо и не настаивает.

Возле танка в окопе, охранявшего левый фланг дивизиона,  – гора гильз. Ночью танкисты стреляют из крупнокалиберного пулемета по всему, что движется, днем тихо отсыпаются.

Ближе к вечеру в одной из палаток собирается дружеское застолье. Ставим на импровизированный стол привезенные бутылки с «огненной водой». Офицеры достают свои «трофеи»: несколько сортов вина, прихваченного по случаю на консервном заводе Грозного. Пьем, рассуждаем о войне и мире. В палатку норовит залезть щенок кавказской овчарки. Бойцы подобрали его в городе. И кличку дали соответственную – Грозный. Щенок свирепый: если кто-то отважится отобрать у него кость, он грозно рычит и скалит острые белые зубы. Кроме кавказца, на батарее, оказывается, есть еще одна собака – немецкая овчарка. Один из офицеров захватил ее собой из дома – оставить было не с кем. Так и пришлось ей делить вместе с хозяином все тяготы и лишения воинской службы.

С болью рассказывая о боях, наши собеседники вспоминают, что, когда поехали в Чечню, рядовой личный состав был практически не обучен. Первый реальный выстрел из гаубицы сделали уже под Грозным. Так, под огнем, и осваивали ратное мастерство.

– Спасибо Боре Ельцину и Паше Грачеву, – слышались гневные реплики. – Довели страну и армию до ручки, п-панимаешь...

Товарищеский ужин затянулся заполночь. Одному из гостей захотелось острых ощущений. И понюхать пороху, в прямом, надо сказать, смысле. Он выпросил пулемет ПК и дал длиннющую очередь. Ему-то развлечение, а я получил в лоб порцию из нескольких раскаленных стреляных гильз. Ощущение, честно говоря, не из приятных. Голова после этого болела недели две.

 

Рейд на Грозный

Пребывание на относительно спокойной территории постепенно стало надоедать. За несколько дней – лишь одно происшествие: чеченские дети сумели проникнуть на охраняемую стоянку и поджечь боекомплект в неисправном танке Т-80. Через некоторое время у гордости отечественного танкостроения башня отлетела метров на пятнадцать.

Кроме 81-го полка, наши земляки служили еще в пришедшем из Тоцка 506-м мотострелковом.

Решено: едем в чеченскую столицу. Благо туда направляется санитарная машина. Она должна доставить в госпиталь заболевшего бойца. Служивый имел характерную азиатскую внешность. Мы так и не разобрались, что с ним случилось: то ли последствия несоблюдения техники безопасности, то ли проявление неуставных взаимоотношений. Бедняга сильно хромал, под глазом – здоровенный синяк.

Санитарная машина выглядела весьма живописно: ее борта были испещрены многочисленными пулевыми «ранениями». Красные кресты нисколько не останавливали боевиков, скорее наоборот – служили отличными мишенями.

Едем. Многочисленные блокпосты, то и дело над нами проносятся боевые вертолеты, расстреливающие неуправляемыми ракетами какие-то цели. Дорога проходит практически без приключений, если не считать, что какой-то офицер-десантник услышал о том, что в санитарной машине находятся представители прессы. Офицер вышел из себя. Сколько стоило сил, чтобы успокоить его и объяснить, что мы свои, проще говоря, не работаем на московские издания.

В аэропорту Грозного распрощались с медиками 81-го полка. Зашли в военный госпиталь. Только что сюда доставили раненого. Бедняга корчился от боли – пуля навылет прошла через ногу. Обстановка была чрезвычайно нервозная и поэтому с нами особо никто не хотел разговаривать. Мало того, двоих человек чуть было не арестовали. Правда, мы так и не поняли, за что...

Упрашиваем каких-то вэвэшников подбросить нас до нужной части. Небольшой микроавтобус несется по опустевшему городу. Бойцы выставили стволы автоматов в раскрытые окна. Каждый контролирует свой сектор. Город формально освобожден, но несколько районов находятся под контролем боевиков. И не все из «мирных» освобожденных чеченцев нам рады. Маленькие чеченята безнаказанно показывают вслед средний палец на руке. Наша поездка в город заканчивается внезапно. До вэвэшников доходит, что мы едем не в часть внутренних войск, а в полк российской армии. Они разочарованы. Лишний раз убеждаемся, что, несмотря на то, что воюют-то здесь за одну страну, отношения представителей разных структур братскими назвать трудно. Менты не любят армейцев, а те, в свою очередь, не в восторге от ментов.

Нас выбрасывают посреди разрушенного города. Чеченская столица представляет собой что-то апокалиптическое. Грозный уничтожен практически полностью. Удивляет, как в нем еще остались живые люди.

О понесенных жертвах среди мирного, в основном, русского населения мы узнали чуть позже, когда оказались на так называемом русском кладбище, увидели рвы, заполненные человеческими останками. Сгоревшие, обглоданные крысами трупы – это те, кого боевики превратили в живой щит. «Бесстрашные воины» прятались за спинами русских стариков и женщин. Почему об этом молчали демократы-правозащитники – непонятно. Может быть, из-за того, что жизнь русскоязычного человека тогда вообще ничего не стоила? А сколько стоит она сейчас?

Понуро бредем по грозненским улицам. От блокпоста к блокпосту. Всякий раз нас берут под прицел. Проверив документы, гонят прочь. То и дело где-то в развалинах раздаются взрывы, короткие автоматные очереди. Что происходит, трудно понять.

Было ли в этот момент страшно? Отвечаю за себя: только вначале. Через пару часов опять приходит ощущение, что находишься в этом городе целую вечность.

Собровцы подкинули нас на бронетранспортере практически до того места, откуда мы попали в Грозный. Петляние по чеченской столице закончилось ничем. До 506-го полка мы так и не добрались. Впереди ночь в воюющем городе, она чревата самыми непредсказуемыми последствиями...

 

Война без романтики

 

Выручили нас офицеры ремонтно-эвакуационного батальона. Встретили неприветливо. Обыскали, проверили документы, но когда мы объяснили, что оказались в городе потому, что нас кинули вэвэшники, отношение к нам сразу изменилось.

Эта часть занималась вывозом подбитой боевой техники. Принимала участие и в январских событиях. За мужество несколько офицеров и солдат представлены к наградам. Командир взвода охраны рассказывает, что прошедшей ночью их обстреливал снайпер. По предполагаемому месту нахождения боевика открыли огонь из всех видов имеющегося у них оружия. В ход пустили даже автоматический гранатомет. Бойцы не знают, завалили ли они боевика или нет, но больше по ним никто уже не стрелял.

Когда наступила ночь, звенящая тишина взорвалась. В городе одна за другой стали вспыхивать перестрелки. Небо озарилось десятками осветительных огней. На наших глазах загорелся жилой дом. Армейцы пояснили: находящаяся неподалеку часть внутренних войск специально по ночам поджигает брошенные дома. Когда полыхает здание, все видно почти как днем, и не надо мучиться, рассматривая местность в прибор ночного видения.

Вскоре перестрелка переросла в одну сплошную непрекращающую-
ся канонаду.

– Что, страшно? – спрашивают хозяева и тут же предлагают выпить «за победу».

Мы с командиром взвода охраны отправляемся осматривать посты. Заходим в глухую, без окон комнату. Там склад боеприпасов.

– Не дай Бог, если чечены узнают, что мы здесь храним, нам хана, – признается он. – Шальной снаряд – и кранты.

...Командир батальона просит взводного не стрелять этой ночью из автоматического гранатомета, установленного на крыше здания. Каждый раз после такой стрельбы с потолка на кровати падает очередной слой штукатурки. Утром такое ощущение, что в комнате прошел снег. Взводный нехотя соглашается. Среди его бойцов один пользуется самодельным костылем. Оказывается, неправильно закрепили гранатомет и он сильно ушиб бойцу ногу. Парня хотели отправить в тыл, а он – ни в какую.

Заночевали мы в вагончике. Стены его – несколько миллиметров обычного железа. Пули такую преграду пробивают насквозь. Чтобы как-то нас обезопасить, вокруг ставят несколько тягачей. Какая ни на есть, а защита. Если, конечно, территорию части не будут обстреливать из минометов. Тогда точно конец.

Перестрелка стихла с первыми лучами солнца. Армейцы рассказывают, что духи сумели спровоцировать стрельбу двух находящихся рядом воинских частей. Одна была из российской армии, другая – из внутренних войск. Так они и воевали друг с другом несколько часов. Когда разобрались, с кем сражаются, было уже поздно. Несколько бойцов погибли. Случаи смертей от «дружественного» огня на этой войне – не редкость.

Едем к президентскому дворцу. Здание советской постройки сильно пострадало от налетов авиации и ударов артиллерии. Говорят, что его долго не бомбили, берегли. Потом поняли, что малой кровью город не взять, занесли в список целей. Специальные авиабомбы прошивали бетонную коробку от крыши до подвала. Боевики в панике бежали. У здания масса неразорвавшихся снарядов – осторожно перешагиваем через них. Где-то сработала сигнальная мина, и в воздух полетели разноцветные ракеты. Нам говорят, что здесь много подземных ходов по которым свободно перемещаются боевики, но пока все обходится. Город погрузился в странную, напряженную тишину. Ночью затишье снова взорвется канонадой ожесточенной перестрелки, чтобы безжалостный молох войны собрал очередную кровавую дань.

Ловлю себя на мысли, что я не верю в реальность происходящего. Такое безумие – в конце двадцатого века... Во имя чего?

...Возвращаемся на станцию Червленная в кабине громадного армейского тягача. На трейлере – изуродованный взрывом остов танка. Один из членов мордовской делегации, завидя на обочине чеченку, продающую пиво, просит остановить. За нами тормозят еще несколько грузовиков. Предприимчивая дочь свободолюбивого народа, несмотря на мусульманские обычаи, из-за которых, собственно, как утверждает «демократическая» пресса, и ведется эта война,  продает «оккупантам» спиртное. Не стесняясь, заламывает цену, раз в десять выше, чем в Саранске. Причем женщина не собирается торговаться – не нравится, мол, езжайте дальше. Кто-то из «оккупантов» не найдя в карманах необходимого количества рублей понуро бредет обратно к машинам. У нас с командировочными все в порядке. Поэтому дальше едем, прихлебывая пенный напиток.

Офицер, протягивая нам открытые бутылки, замечает солдату-водителю:

– Запомни эту. Если пиво отравленное, отомстите за нас, – и злобно ухмыляется.

...Почти весь дальнейший путь проходит в молчании. За несколько дней – впечатлений, как за несколько лет жизни.

 

Это счастье – путь домой

Дорога назад – это опять бесконечные проверки на блокпостах. Во время одной из них омоновец, когда проверял кузов КамАЗа, обнаружил несколько осветительных ракет. Оказывается, это солдаты подарили своим матерям сувениры на память. Милиционеры были не в восторге от таких проявлений внимания. Дело приняло нешуточный оборот. В ход пошли угрозы поставить грузовик на стоянку, а нас препроводить «куда следует». Но опять же ситуацию спасли женщины. Стражам порядка стало стыдно оттого, что они так «круто взяли», и нас отпустили.

Когда автомобиль уже несся по дорогам Северной Осетии, я попытался уснуть. Но уставший мозг, словно телевизионный канал, транслирующий только фильмы ужасов, постоянно прокручивал в памяти страшные кадры увиденного. Перед глазами вставали братские могилы с сотнями трупов, здания с пустыми глазницами окон, трассы несущих смерть пулеметных очередей.

Нервы стали сдавать не только у меня. Один из отцов, приезжавший на свидание к сыну, ни с того, ни с сего начал оскорблять уставших не меньше его женщин. При этом он использовал такие нецензурные выражения, что все были просто в шоке. Насилу успокоили его. На следующее утро этот вполне нормальный и спокойный в обычной жизни человек покрылся нервной сыпью. Ему было ужасно стыдно за случившееся минувшим вечером. Просил у всех прощения, тянул в знак примирения покрытую коростой руку. Все его прощали, но руки в ответ не подавали, одновременно стыдясь своей брезгливости.

...Когда я вернулся домой мартовским утром 1995 года, главной новостью телеэфира была смерть Влада Листьева. Кадры из Чечни пошли вслед за этим печальным известием. Слушая о том, что происходит в объятой войной республике, я почувствовал, что по моим щекам катятся тяжелые капли. Мне было горько и обидно за страну, бездарно растрачивающую свои ресурсы, бесценные жизни своих граждан, за себя, потому что, живя в этом государстве, у меня нет сил что-либо изменить. Где-то в глубине души теплилась надежда, что еще три-четыре месяца боли и лишений – и все прекратится. Я не подозревал, что через пять лет снова окажусь в этом опасном регионе, в боевых порядках войск, которые в очередной раз будут искоренять чеченский сепаратизм.