Справка: остров Кильдин находится в 17,5 км к востоку от входа в Кольский залив. Длина около 18 км, ширина от 2,5 до 7,5 км. При хорошей видимости с расстояния 65 км взору открывается величавая угрюмая черная глыба, лишенная растительности. Остров горист, сложен из сланцевых пород и резко отличается от гранитных утесов мурманского берега, от которого он отделен нешироким (около одного километра) проливом – Кильдинской салмой, что является одной из загадок этого удивительного острова. Другой загадкой является происхождение названия и смысл слова Кильдин.

История острова овеяна тайнами и легендами. До сих пор остаются неизвестными для широкого читателя судьбы русских и норвежских островитян, многие века промышлявших рыбу и морского зверя в водах Баренцева моря.

При советской власти остров был засекреченным военным объектом, и о жизни военных, более шестидесяти лет обитавших на его суровых, неприветливых берегах, ничего не знали не только жители огромной страны, но даже местные – мурманчане.

В новом столетии о Кильдине впервые открыто и недолго заговорили в связи с трагической гибелью подводного атомохода «Курск».

Вторые сутки за вагонным окном мотается серая кисея дождя. Если б не вызывающе яркая зелень придорожных кустов, то мелькающий пейзаж вполне сошел бы за октябрьское предзимье. Но сейчас начало лета. На остановках вместе с гомоном перрона и ароматом жареных пирожков в вагон врываются волнующие запахи мокрых тополей и цветущей черемухи.

В купе я один. Устраиваюсь поудобнее и в который раз принимаюсь рассматривать карту Кильдина. Но дремота одолевает, и я проваливаюсь в сон...

Просыпаюсь от толчка. Поезд, скрипнув тормозами, начинает движение. Напротив меня сидит сухопарый мужчина лет сорока. Отодвинув занавеску, он пристально смотрит в окно. Не шевелясь, разглядываю попутчика. Почувствовав, что за ним наблюдают, незнакомец оборачивается. Приветливо улыбается.

– Кильдином интересуетесь? – кивает он на карту, которая теперь лежит на столе.

– Да, – вздыхаю я, – это моя молодость. Служил там, в конце шестидесятых. Еду на свидание с островом...

Он многозначительно хмыкает. А я, смешавшись, лепечу в свое оправдание:

– Тянет, знаете ли. Вот и рискнул.

Попутчик понимающе кивает и неожиданно сообщает:

– Я там тоже служил. Ушел в запас в девяносто шестом.

– Надо же, – изумляюсь я, – вот так в поезде встретить человека с Кильдина?

Мужчина философски замечает:

– Мир тесен, а остров велик. Много людей прошло через него, и каждый запомнил его по-своему...

– А вы каким его запомнили?

– Я? – он покосился на меня и коротко бросил: – Разным...

Наступила неловкая пауза. Та самая, когда после первых, ничего не значащих фраз незнакомые люди не могут сразу найти общую тему разговора.

– Расскажу вам одну быль, – нарушает молчание сосед. – Служил я старшиной сверхсрочником на посту СНиС (средств наблюдения и связи) в районе Сундуков. Знаете это место?

Я утвердительно кивнул.

– А квартировали мы на Могильном. Там была у нас матросская казарма да пара домиков для постоянного состава. В начале девяностых, после развала Союза, начался массовый исход военных с острова. Уходили, словно отступали. Бросали все: технику, имущество, городки. В этом вселен-
ском бедламе про нас забыли. И остались мы на острове как племя аборигенов – сами по себе. До Бога высоко, до начальства далеко. Да и начальству на нас наплевать. У него свои проблемы... Не поверите, зиму едва пережили. Осеннего завоза не было – ни соляра, ни угля, ни продуктов. Собирали плавник по берегу, разбирали на дрова пустующие дома. Питались чем придется. Спасибо рыбакам – не дали подохнуть с голоду. Ну, а уж о воинской службе и говорить нечего. Какая там, к черту, служба, если матросы хуже бомжей – оборванные, немытые, голодные. На вахту кое-как ходили – и то слава Богу. Командир – разведенный каплей. Воинское звание перехаживал уже два срока. На всё забил откровенный «болт». Трезвым мы его и не видели. Весной «поймал белку», ну, белую горячку, значит. Увезли его в Североморск. И с концами...

Лето прожили без командира. Осенью прислали новоиспеченного лейтенанта. Совсем мальчишка. На нашу дикость глядел во все глаза с восторгом. Оказалось, что Кильдином «заболел» еще в училище. А подцепил эту «заразу» от преподавателя, который сам лет двенадцать отмантулил на острове. Расхваливал пацанам северные красоты и полярную экзотику. Перечитал об острове все, что только смог достать. При распределении, не раздумывая, заявил, что хочет идти служить на Северный флот, на остров Кильдин. Ну, а для кадровиков, сами понимаете, такой кадр – находка. Не успел лейтенант и рта закрыть, как назначение состоялось...

Рассказ прервала возникшая в дверях проводница:

– Чай будете?

Мы в нерешительности посмотрели друг на друга.

– Значит, будете, – категорически объявила она и протопала к титану.

– Ну и что ж лейтенант? – затормошил я, заинтригованный началом рассказа.

– Вы знаете, – оживился кильдинец, – парень оказался толковый и по-настоящему влюбленный в остров. За три года, что он у нас прослужил, вывел пост в передовые, матросов привел в порядок. Даже подсобное хозяйство организовал: завели корову. Соорудили небольшую теплицу. Редиску, лук и укроп ели почти круглый год. Пытались помидоры выращивать, но здесь нам не повезло, а вот репу ели. А еще, – рассказчик лукаво подмигнул, – не поверите, политзанятия по понедельникам стали любимыми для всего личного состава. Матросы даже с вахты подменялись, чтобы не пропустить.

– Ну-у, это уже из области фантастики, – усомнился я. – Чего-чего, а любителей политзанятий на флоте трудно сыскать.

– Вот все так и говорят, когда я об этом рассказываю. Только фокус здесь простой: на политзанятиях командир нам не статьи из «Коммуниста Вооруженных Сил» талдычил, а историю освоения острова рассказывал. Про то, как Баренц с Кильдина отплывал для поиска северного морского пути в Китай. Как потом зимовал на Новой Земле и погиб там. Как его товарищи, похоронив командора, с трудом добрались снова до Кильдина, где местные лопари их отогрели, накормили и помогли добраться до Колы. Как монахи Соловецкого монастыря основали на Восточном мысу селение Монастырское, а англичане разграбили погост, сожгли постройки и убили монахов. С тех пор мыс и бухта стали называться Могильными... Много, много интересного порассказал нам наш командир. Образцом для себя считал норвежца Эриксена, который, не испугавшись трудностей, поселился в конце девятнадцатого века на безлюдном острове с молодой женой и двумя малыми детьми. Поначалу ютились в лачуге, которую смастерил из плавника. Со временем построил на Могильном добротный двухэтажный дом, обзавелся скотиной, промысловыми снастями и мотоботами. Стал зажиточным, преуспевающим колонистом. Вырастил на острове одиннадцать детей. Весь Мурман звал его уважительно «Кильдинский король».

Вот и командир наш мечтал возродить в поселке нечто вроде колонии норвежца. Только не дали ему осуществить свою мечту...

По лицу рассказчика пробежала тень. Он смолк, рассеянно помешивая ложкой остывший чай.

Недоверчиво взглянув на меня, спросил:

– Думаете: морочит мужик голову, рассказывает небылицы?

– Нет, не думаю, – ответил я, – хотя, конечно, и поверить в такое в наше время очень сложно.

– Вот то-то и оно, – вздохнул он, – начальство тоже не верило. Больше того, считало его свихнутым.

– За что?

– Дело в том, – продолжил попутчик, – лейтенант был холостой, а вот на материк, в цивилизацию, не рвался и больше того – свой первый отпуск провел на острове. После этого моряки дали ему кличку Робинзон. Но когда на следующий год в рапорте опять указал место проведения отпуска – остров Кильдин, начальство решило, что у парня «не все дома». Отправили Робинзона в Североморск, в госпиталь к психиатру. Там дали заключение: «психически здоров». Через год все то же – «место проведения отпуска – остров Кильдин», психушка и заключение врачей: «без патологии»...

Как-то шел я с Кильдина в Полярный на катере вместе с начальником района и двумя проверяющими. Они ему: «Молодец старлей (он уже к тому времени получил старшего лейтенанта), пост отлично содержит. Матросы грамотные, подтянутые. Вот бы везде так!» – а начальник, не стесняясь меня, им в ответ: «Этот Робинзон больной человек. Три года подряд проводит отпуска на острове. Я его дважды к психам в госпиталь отправлял на экспертизу. Говорят – нормальный. Психика устойчивая. Но я-то знаю, что не все у него в порядке с головой. Приказал фельдшеру приглядывать за ним и в случае чего немедленно сигнализировать». Вот так и сделали парня психом...

– Ну и как же он после этого служил? – вырвалось у меня.

– Да служил-то нормально. Только после госпитальной «принудиловки» замкнулся в себе. Рассказов про остров нам больше не рассказывал. По вечерам у себя в комнате включит тихонько музыку и что-то читает. Мы соседями были. Я тоже холостяковал. Раньше-то на кухне долго по вечерам сумерничали. Нажарим грибов или уху сварганим из трески, да и беседуем «под пузырек» за жизнь. Интересный он был парень. Начитанный и любознательный. Была у него и невеста в Териберке. Познакомились на рейсовом пароходе. Заканчивала Мурманский пединститут. Собирались пожениться и обосноваться на острове, да не сложилось...

– А что так? – удивился я.

Рассказчик ответил не сразу. Поморщившись, словно случайно задел за незажившую рану, нехотя выдавил:

– Выгнали нашего Робинзона с флота, словно последнего алкаша с «волчьим билетом».

– Как выгнали?

– Да вот так. Дело было осенью. Возвращался старший лейтенант на тягаче с поста. Надо сказать, тягач Робинзон водил классно. Как уж там он не углядел оползня – не знаю, только в районе Черной речки сорвался в обрыв. Летел метров двадцать. Тягач вдребезги, а сам чудом уцелел. Отделался синяками да царапинами. В шоке добрался до дома, хватил стакан «шила» и вырубился...

Его «полет» видели рыбаки с сейнера. Дали радио оперативному флота. Через час прилетел вертолет с начальством, а старший лейтенант «никакой». Ну и без лишних разбирательств определили, что разбился по пьяни. Не забыли, конечно, и про «свихнутость». Увезли в Североморск, а месяц спустя списали подчистую с «волчьим билетом»...

Мой попутчик разволновался. Голос его дрогнул, а пальцы нервно забарабанили по столешнице.

– На причале, когда уезжал с острова, плакал навзрыд, будто опускал в могилу отца. Не поверите, я никогда не предполагал, что здоровый мужик может так плакать...

Дверь в купе с шумом раздвинулась. Проводница, не заходя, прокричала:

– Через десять минут Кандалакша. Стоянка сокращена.

– Ну вот, – сказал бывший кильдинец, – я почти дома. А с Робинзоном мы случайно год назад встретились в Мурманске. Обрадовался как родному.

– Да ну! А как же он там оказался?

– Очень просто. В тот год, когда его выгнали со службы, женился на своей дивчине из Териберки. Весной она закончила институт, а через год у них родился сынишка. По настоянию родственников уехали в Мариуполь. Жена учительствовала в школе. Он – на машиностроительном заводе. Все вроде складывалось «как у людей». Опять же южная благодать – теплое море, фрукты. Только ныла душа – тянуло на Север. Помыкался, помыкался Робинзон, да и рванул с семьей обратно в Мурман. Осели в Дальних Зеленцах. Доволен. Это, говорит, мое. Здесь я дома, и ни на какие Юга свою гранитную глушь не променяю...

Попутчик протянул руку:

– Вот так-то бывает в жизни! Не зря говорят: «Север не отпускает»! Желаю вам приятной встречи с Кильдином. Кланяйтесь ему... – и, лихо козырнув, вышел, словно растаял.

А поезд, отгрохотав по станционным стрелкам, понесся дальше, бойко посвистывая на перегонах, приближая волнующую встречу с полярным островом, который, как и судьба, у каждого свой...