Евгений Семичев
«Когда душа сольется
с небом...»
* * *
Мой ангел, не вечно сиротство!
Утри свои слезы скорей.
Душа моя в небо вернется
и матерью будет твоей.
Она тебя крепко обнимет.
Мы все перед небом – родня.
Она тебе даст мое имя
и будет любить, как меня.
Холодец
На тарелках дрожит холодец.
От вина запотели рюмахи.
От Володьки уходит отец,
а Володька в нарядной рубахе.
На дворе ясный солнечный день,
и распахнуто настежь окошко.
За плечо перекинут ремень,
но оглохла от горя гармошка.
Тетя Вера, Володькина мать,
нарядившись в красивое платье,
умоляет Володьку сыграть
на прощанье отходную бате.
И Володька играет отцу.
Он выводит колена такие,
что текут у отца по лицу
неподкупные слезы мужские.
И отец говорит: «Молодец!
Будь разумным и слушайся маму...»
На тарелках дрожит холодец,
разделивший семейную драму.
И кричит тетя Вера: «Не тронь!
Откачнись. Не твое это дело.
Забирай, если хочешь, гармонь.
Эта музыка нам надоела.
Не терзай понапрасну меня
и ребенка не мучай напрасно!»
И дворовая вся ребятня
с возмущением этим согласна.
Переулком уходит отец,
весь расхристанный, как после драки.
А не тронутый им холодец
во дворе доедают собаки.
Крестный Ход
Мне снятся
Крестный Ход
и мальчик невеселый.
Ему десятый год,
а крест такой тяжелый.
Хоругви за спиной
плывут во мгле окрестной.
И горек край земной,
и сладок рай небесный.
А голос с небеси –
суровая громада:
– Неси свой крест, неси,
возлюбленное чадо!
И надо крест нести,
и горбиться под ношей.
Господь, его прости!
Я знаю: он хороший.
Вокруг клубится мрак.
Вся в рытвинах дорога.
Ему охота так
пожить еще немного.
Его терзает дрожь,
а крест такой тяжелый...
Он на меня похож –
тот мальчик невеселый.
Зачем, являя мне
мое изображенье,
он мучает во сне
мое воображенье?
Над ним моя звезда.
И никуда не деться.
От Страшного Суда
нам с ним не отвертеться.
А мне десятый год.
А мне пожить бы надо.
Вдали дрожит восход
печально, как лампада.
Колышутся дымы
над кровлями избенок.
Народу тьмы и тьмы...
...А крест несет ребенок!
* * *
Собаке снится речка, не иначе...
Вот почему, вздымаясь среди сна,
колышется ребристо грудь собачья –
как за волной вздымается волна.
А лодке снится, что она собака,
прикованная к берегу реки.
И вздрагивают волны среди мрака,
как вздрагивают спящие щенки.
А человеку снится: гибнут люди
и нету сил скрываться взаперти.
И человек встает, собаку будит,
спускает лодку на воду с цепи.
И человек, собака, лодка, речка
в ночной и неспокойной тишине
плывут куда-то по стремнине млечной...
А может, это все приснилось мне?..
* * *
Когда душа сольется с небом
и станет некуда бежать,
я буду снегом,
белым снегом
на синем облаке лежать.
И дядя Жора – местный дворник,
ушедший до меня во мглу,
порядка истовый поборник,
возьмет лопату и метлу.
Он снег развеет по России,
как веют манную крупу,
чтобы архангелы босые
не приморозили стопу.
И совершив благое дело,
крутой поземкою влеком,
я окажусь, как ты хотела,
лишь у тебя под каблуком.
И буду снегом,
чистым снегом
под каблуком твоим дрожать.
Тогда земля и станет небом,
и будет некуда бежать.
* * *
В стороне моей тихой заветной –
там, где пели в садах соловьи,
протрубили осенние ветры
хрипло в медные трубы свои.
Дом мой полон прозрачной печали.
Завершается дачный сезон.
Голубые вагоны умчали.
Темно-синий пришел эшелон.
Уезжаю, но я не в убытке.
И тепло заготовлено впрок.
Тихо всхлипнули петли калитки,
и обиженно клацнул замок.
* * *
Стисну зубы и – молчок!
Кто там бродит мимо окон?
Вырос серенький волчок,
стал большим матерым волком.
А когда он был щенком
желтоглазым и беспечным –
ушки острые торчком,
хвост, закрученный колечком.
По ночам тайком ко мне
приходил на мягких лапах.
Пузыри пускал во сне.
В полнолунье горько плакал.
Неуклюже семенил,
загребая левым боком.
Он тогда меня любил,
а теперь вот смотрит волком.
И совсем не верит мне.
Зло глаза его лучатся.
Да, теперь с ним и во сне
нежелательно встречаться.
* * *
Жизнь начинается – поднял стакан
юноша пылкий влюбленный...
А опустил тот стакан старикан,
весь сединой убеленный.
Полный стакан золотого вина.
Слезы сменяют веселье.
Выпил заздравную чару до дна
и – на всю смерть опохмелье.
А протрезвился – у райских ворот
ангел-хранитель смеется:
«Господи, что ж это русский народ
пьет и никак не напьется?!»
Смутное время
...А люди, как в смутное время,
в хорошего верят царя.
Он вступит в звенящее стремя,
народную волю творя.
Плащом небеса занавесит.
Щитом остановит раскол.
Продажных и лживых повесит,
а подлых посадит на кол.
От хвори, напасти и порчи
избавится русский народ.
Когда ему царские очи
сверкнут у Кремлевских ворот.
И праведный мир воцарится
на отчей земле на века.
И вдосталь родная землица
накормит тогда мужика.
А если лихие бояре
народ не желают любить?
На то и даны государи,
чтоб головы песьи рубить!
