САНДИ САБА

 

Первая глава*

(журнальный вариант)

 

У ЧЕРТА НА КУЛИЧКАХ

 

 

Я попал в эту глухую сторонушку по распределению. Да, самому обычному распределению. Ехать страшно не хотелось, к тому же сердце тоскливо щемило в предчувствии чего-то недоброго и зловещего. Но делать нечего: сложил свои немногочисленные пожитки в «адидасовскую» сумку и поехал. Против распределения, как против начальства,– не попрешь.

Эти места еще с незапамятных времен пользовались дурной славой – что, дескать, облюбовали эту сторонку нечистая сила да всякие дикие люди. Нет дыма без огня – в густых, непроходимых лесах все время кто-нибудь таился. Сначала это были фанатичные язычники вместе со своими волхвами, не желавшие принимать христианство. Потом остатки русского воинства, разгромленного монголо-татарами. Враг не отваживался идти в чащобы. Беглецы, видя это, забирали с собой семьи и весь скарб, какой только можно было унести. А так как с природой они жили в ладу, лес принял их под свою охрану. Лесная нечисть их не трогала – более того, нередки были и смешанные браки.

«На стороне русских вся лесная рать,– говорил сам хозяин степей Батый. Он обошел эти места стороной после того, как сгинул в Пьяном лесу один из его темников вместе со своей тьмой. Русские пленные прятали усмешку: «Леший уволок, али кикимора в болоте утопила!»

Лишь дикая непокорная мордва, кума самой кикиморы, не боялась жить в этих лесах. Мордовские князья даже воевали с лесным воинством и нередко бивали его, хоть и сами были биты не раз.

Позднее от самодурства Ивана грозного сюда бежали многие бояре. Говорят, что одно время здесь скрывался от царской опалы сам князь Серебряный. Здесь жили, да и сейчас живут затворниками упрямые кулугуры-раскольники. Местные жители наивно убеждены, что Иван Сусанин из этих мест и спорить с ними бесполезно. Из всех царей лишь неустрашимый Петр Великий рисковал посылать войска в эти дебри: Меншиков на колени вставал, мол, Батюшка-Государь, позволь турка бить, со шведом воевать, только не в Пьяный лес.

Многие искатели приключений ломали в этом лесу себе шею – лес не любил чужаков. Здесь же хоронили от чужих глаз награбленное «лесные разбойнички». В революцию прятали в схронах свое добро богачи, надеялись вернуться, да большевики не дали.

Много тайн и загадок хранят здешние леса, и с кем попало этими тайнами и загадками делиться не собираются. Ведь в этих лесах, по словам старожилов, даже папоротник цветет аж целую неделю.

Страшные времена пережили эти леса совсем недавно, когда Иосиф Прекрасный устроил здесь лагеря для нежелавших строить коммунизм. Много повыжегло, много порубило ценных дерев, много редкого зверя уничтожило сталинское охвостье.

Обозлился тогда лес на вождя, ох, осерчал. Осушенные болота наполнялись водой, да не простой, а мертвой, гати в самых надежных, казалось бы, местах проваливались, заготовленный для отправки лес в одночасье превращался в трухлявый.

Окаянный фашист не дошел до этой глухомани, а то бы и ему досталось «на орехи».

В эти леса бежали, из этих лесов бежали. Не говоря уже о многочисленных лихоимцах, для которых здесь было приволье. Говорили, что где-то в этих местах похоронена голова грозного Емельяна, что, мол, друзья его тайные выкрали его головушку прямо с плахи. И что зимой, в годовщину казни, призрак Пугачева бродит по чащобе и ищет свою голову. И если встретит одинокого путника, голову с того может снять: «Постой-ка, добрый человек, а не моя ли это головушка?»

Народу в этих краях жило немного, зато по хитрости и изворотливости ему не было равных. Сто кровей текло по жилам непокорного и гордого народа.

Вот в эти леса меня и «сослали» за мое непокорство и… глупость. Привык я говорить правду-матку, вот и договорился.

А деревушка, куда меня направили, словно в насмешку, называлась… Чертовы Кулички. Меткое название. Это забытое Богом селеньице, действительно, было черт те знает где! Сразу до него и не доедешь. Добирался сначала электричкой до районного центра, потом автобусом до села Ведьмино. Прибыл в это село к вечеру. А до Куличек этих чертовых нужно было еще пехом топать километров десять, а то и боле, по пересеченной местности, абсолютно мне незнакомой. До ночи не управиться.

И заночевать, как назло, негде. Один, как перст… Кошмарная ситуация – врагу не пожелаю – хоть под первым лопухом ложись. Обратился в сельсовет – мир не без добрых людей – помогли: устроили на ночлег к какой-то шамкающей старушке. Но выбирать не приходилось.

Тут-то и начались мои первые удивления: избушка, в которую меня устроили, была… на самых обыкновенных курьих ножках. Правда, деревянных но они… двигались, вернее, переминались с ноги на ногу, как переминается человек, у которого от долгого стояния застывают ноги. Если бы я знал, что меня ждет впереди, то не стал бы так сильно изумляться. Сам домишко, несмотря на крепкие ноги, был какой-то ветхий, допотопный, державшийся, по-моему, на одном честном слове. Осторожно поднялся по полусгнившим ступенькам на крыльцо, хотел постучать, но дверь сама отворилась и сама затворилась, только я переступил порог. Чудеса продолжались.

– Здравствуйте. Меня, вот, переночевать… Из сельсовета…

Я запнулся на полуслове – в доме никого не было. На всякий случай разувшись у порога, осторожно прошел по уютной чистой комнате – половицы протяжно заголосили, «совсем, как дома, в городе»,– отметил я про себя, и в этот момент избушка показалась мне родной и до боли знакомой, словно уже однажды был здесь.

С печки, немного напугав, спрыгнул смоляной кот. Он потерся у моих ног, замурлыкав какую-то свою кошачью песню, потом шмыгнул на кровать и вальяжно, как избалованный барчук, развалился на одеяле.

 

– Ждравштвуй, шынок,– от скрипучего старушечьего голоса, неожиданно раздавшегося сзади, я вздрогнул:

– Здравствуйте, бабушка, меня вот…

– Жнаю, жнаю, милай, а ты шлучаем не Иванушка ли дурачок будешь?

«Вот уж не в бровь, а в глаз. Только такого дурачка, как я, в такую даль и можно было запсотить»,– подумал я, а вслух сказал:

– Да нет, я не Иванушка, меня Александром зовут, а фамилия моя Бочков.

– И не штрашно чебе, шынок, в нашу глушь ехать? – она с сожалением посмотрела на меня, мол, как же тебя угораздило?

– Так чего бояться? Люди еще и не здесь жили,– легкомысленно ответил я.

– Шмелый, шмелый, но у наш и не такие головы черяли,– в ее словах прозвучала не то угроза, не то жалость.– Чебе можа баньку иштопить?

– Спасибо, не надо,– мне на ум пришли сказки, а превращать их в быль не хотелось – телосложение не то, не сказочное.

– Дело хожяйшкое, а то попарилшя бы с дороги… А ты шам откель будешь?

– Из города, бабушка.

– Ишь ты, иж шамого городу. Давненько я в городе не бывала, ежели памячь не подводит: с того году, када Наполеона-шупоштата окаянного громили.

Мне показалось, что я ослышался, а переспрашивать посчитал неудобным, а бабуля невозмутимо продолжала:

– Как тама город, как городшкой голова, губернатор?

Я зачесал затылок, не зная, что и ответить. С одной стороны – древняя бабулька, а с другой – в красном углу телевизор цветной стоит, в другом углу радиоприемник, значит, не такая уж она и отсталая, как это на первый взгляд кажется. Поэтому ответил неопределенно:

– Живут помаленьку.

– Я слышала: на «Волгах» ражъежжают?

От такой осведомленности я немного опешил, и скорее по инерции кивнул:

– Разъезжают.

Я, конечно, понял, кого она имела в виду, но из-за цензурных соображений фамилии их и должности опускаю: своя рубашка ближе к телу. И так я один раз уже «прокололся». Хватит.

К счастью, бабка сменила тему разговора:

– Давай-ка, шынок, я чебе ужин приготовлю. Я, штарая, жаговорила чебя, а ты небошь ешть хочешь?

– Спасибо, бабушка – мне мама тут в дорогу приготовила.

– Материншкий хлеб – богатыршкий хлеб,– философски заметила хозяйка.– А ужин я чебе вше-таки приготовлю.

Она проворно удалилась в другую комнату, и я услышал странное заклинание:

– Тумба-юмба патефон, арба-тарба мегафон – молоко, молоко, жделай Шашу шильным, жтобы его не жагрыж вурдалак, не жадушил бебека, не уволокли в тряшину кикиморы, не утопил в омуте водяной, черти не жамаяли, тьфу-тьфу-тьфу.

При чем тут патефон и мегафон? У меня к этому времени и без них помутилась голова – уж не сон ли я вижу? Даже ущипнул себя – нет, увы, явь. Кот, доселе лежавший спокойно на кровати, сладко потянулся и… я бы не удивился, если бы он заговорил человеческим голосом или, к примеру, превратился в какого-нибудь сказочного царевича. Я был готов ко всему, но кот, почуяв из соседней комнаты запах съестного, моментально прогнал сон и затрусил быстрой, но гордой походкой к бабуле.

Тем временем добрая старушка с удивительным для ее лет проворством накрыла на стол; налила горячего борща, приготовила добрый кусок выпеченного дома ржаного каравая, вынесла крынку с молоком и… сто грамм.

Ну как я мог утерпеть, если с утра маковой росинки в рот не брал. Старушка села напротив меня, глаза ее почему-то наполнились слезами, но перекрестившись, она уняла слезы – сильная женщина. Она мне чем-то напоминала мою бабушку, может, этими бесконечно добрыми глазами, а может, морщинистыми, не по-женски мозолистыми руками, которые не знают устали и до сих пор. Что она пережила? Сколько бед вынесла? Сколько горя впитало ее сердце? Гибель мужа на войне, а войн на ее век хватило с излишком. Голод, полынно-картофельный хлеб, сборщики налогов выметали из избы все подчистую, не заботясь о ее голодных детях, презрение власть имущих. А была еще работа в колхозе… И страшное одиночество, ощущение того, что ты никому больше не нужна. Детям и внукам она нужна только как смотритель садово-огородного участка…

От ста грамм я отказался – не любитель я этого, что же касается всего остального – смолотил в один присест, сам от себя такого не ожидал – вот что значит голод.

– Какое вкусное молоко! Спасибо, бабушка,– я облизал губы, нахваливая вовсе не в угоду хозяйке – такого вкусного молока я отродясь не пробовал: отменное молоко, колдовское.

– Молочко швежее, от дохлой черной коровы,– похвалилась она.

Я чуть не поперхнулся: «Ну и шуточки у этой бабки!?»

Наевшись до отвала, подсел к окну и.., чуть все содержимое ужина не вышло обратно: о, Боже! Низко над землей, почти что задевая провода электролинии, планировали… ведьмы: кто в ступах, кто на помеле, а кто и на венике.

– Нижко летают – к дождю,– прокомментировала хозяйка – я захлопнул рот – вот это сторонка, вместо птиц ведьмы летают.

Постелила мне добрая бабка на печке. Никогда в своей жизни не спал на печи. Жестковато, но зато какая экзотика. Однако как я не устал, а уснуть не мог. Сказывалась моя странная, мешавшая самому, привычка – я никак не мог заснуть на новом месте, в гостях ли, дома. К новому месту мне надо было привыкнуть. Изрядно повозившись с боку на бок и досконально изучив кирпичную кладку печи, я вдруг услышал странные голоса:

– Смотри, у карги еще один постоялец появился. Неужели и этого слопает?

– Как пить дать, слопает.

– И уголовного кодексу не побоится?

– А чего он ей, энтот кодекс? Кто участкового милиционера скушал? Она, старая. И даже не зарестовали. А ты – кодекс, кодекс! – голос произносил слово «колекс», смягчая букву «д».– Пиши анонимку. Я не я буду, ежели ее отседова не выселю!

– Да уж триста лет с гаком выселяем – все не выселим,– сокрушался другой голос.

– Теперь или никогда! Она ж… как сейчас помню – когда Петр Великий здесь проездом был, кто ему, бедняге, в трубку сонного порошку подсыпал? Она, Яга. Петр после этого чуть концы не отдал: в последний момент передумал. А сколько царевичей-королевичей извела, я уж и не говорю… И этот бедняга, не завидую я ему, умрет и не заметит,– раздался проникновенный вздох.– Недолго ему жить осталось.

До меня наконец дошло, что речь идет о моей скромной персоне, что меня хотят ни много ни мало, как съесть – в прямом смысле этого слова. Я приподнялся на локти, резко одернул занавеску – никого. Между тем разговор продолжался, а я никак не мог понять, где же притаились таинственные анонимщики.

– Печатай! – диктовал первый, более властный, немного с хрипотцой голос. – Где машинку-то спер? – как бы между делом спросил он.

– В райотделе, а чо? Она ненашенская, «гаманитарная» (так и сказал – «гаманитарная») помощь, во глянь, маде ин усы, а чьи усы не сказано.

– Энто Америка, дуралей, страна такая, страна свободы, жвачки и Голливуда.

– Подумаешь, наши коровы вон свою жвачку жуют, зато молоко какое, а от ихней жвачки одна изжога. Энта машинка цельный год на складе валялась, пылью заросла – никому не нужна, а ты – Америка, Америка!

– Смотри, обнаружат пропажу – греха не оберешься.

– Да про нее еще лет десять не вспомнят, пока не устареет, а как вспомнят, верну, я ж не вор,– отвечал более мягкий, более приятный голос.

– Ну ежели с развратом, тьфу ты, с возвратом, тыды лады. Ты, ежели они про компьютер забудут – не зевай,– согласился первый голос.– Ну, пиши попервоначалу туда, откель спер – в районный отдел милиции анонимка.

– А говорят, их сейчас того, не рассматривают.

– А мы, чай, ее подпишем – полтергейстами,– смягчая первое «т», объяснил первый.– Нас сейчас так по-модному кличут.

– Ишь ты, чудаки, все домовыми были, теперь вот энти – пол…гейсты, етишкин пистолет, все поди опять Америка? – заохал второй. – А как правильно пишется: ананимка или ононимка?

– А леший ее знает?!

– Не ври, леший не знает, я у него уже спрашивал.

Господи, что за бред? Или я Стругацких перечитался? «Понедельник начинается…» во вторник или в пятницу, не помню. Но то фантастика, там и главный герой физик. А я ж гуманитарий – историк. Впрочем, история повторяется дважды, как… комедия и… как трагедия (неуч, прошла самая малость после защиты диплома, а я ничегошеньки не помню). Ведь найдутся критики, которые будут меня упрекать в подражательстве, но я же не виноват, что все, что я описываю и впрямь происходило на самом деле. Без дураков. Впрочем, меня предупреждали: рядом с Куличками находится какая-то аномальная зона, типа Бермудского треугольника, что там де творятся странные вещи. Теперь я понял, почему получил распределение именно в эти края. Меня сюда «сослали» за длинный мой язык, какого ляда я декана критиковал – идиот. Ну, бездарен он, ну, вор, ну и что… как будто он один такой… Ну, взяточник… Мои знакомые и друзья говорили мне: «Саш, знаешь какой твой самый большой недостаток? Это то, что ты без недостатков. Ты не пьешь, не куришь, не врешь – у тебя не будет друзей, ты ж идеал, а идеал нужен только в мечтах, а в жизни… извини подвинься». Мне еще говорили, что мне очень повезло со временем, иначе «сослали» бы меня не в Кулички эти чертовы, а гораздо дальше.

Полтергейсты между тем продолжали спор о правописании слова «анонимка», наконец я не выдержал и встрял:

– Анонимка.

Голоса на миг затихли. Однако вскоре опять послышалось их перешептывание, более тихое, но вполне различимое:

– Ишь ты, услыхал, ушастый!

– Не спит, паразит надо и на него анонимку написать, чтобы не подслушивал…

– А ну кыш отшедова, кыш-кыш,– раздался гневный голос старушки.– Ишь, жлодеи, плювализм ражвели – обплювали все.

– Атас, удираем, Яга! – я выглянул из-за занавески и на стене, освещенной ярким лунным светом, увидел удивительные тени – маленькие, горбатенькие, с небольшими бородками – одна тень с печатной машинкой под мышкой. Тени рванулись прочь, в темноту, и исчезли так же таинственно, как и появились.

– Кто это?

– Да домовые, жаража их побери, жа пошледние тришта лет вшю душу иж меня вымотали, проклятущие. Школько ж на меня анонимок да челобитных ишпишали – не шчешть. Шначала напишали, что я людоедка – а я ж вегетарьянка – мяша, окромя рыбьего, отродяшь не ела. А в пошледний раж чо удумали: напишали, что я дрова не то направо, не то налево шбываю. Швои дрова – ладно, колхожные. Учаштковый приходил, шлаво Богу, ражобрался, что к чему – понятливый мужик окажался – шел на швой лишапет, да и укатил: «Не бешпокойшя, говорит, бабка, вше будет эта… окей» (слово оʼкей бабушка произнесла на одном дыхании, при этом перепутав ударение). А энти антихришти пуштили шлух, что я шъела его. и жа что Гошподь Бог нашлал на меня такое накажание?  Я жа ижбу легулярно плачу, жаконы уважаю – что я, бебека какая?

– Они что-то про Петра Великого говорили?

– Да шлышали жвон, а не жнают где он. Когда Петя ждешь был, уштал очень, уморилшя, а жашнуть не мог – бешшонница напала. Я и дала ему шонного шнадобья. И ничего ш ним не шлучилошь. Прошнулшя ждоровый, вешелый, под Полтаву, мать, пойду, шкажал, шведа бить. А энти антихришти, пропашть их жабери. Я чую – доняли они чебя – шпать мешают.

Я свесил ноги с печки и с интересом стал слушать хозяйку:

– А как вас зовут, бабушка? – мне стало ужасно стыдно, что я так до сих пор и не поинтересовался именем хозяйки.

– Да когда-то Дарьей кликали. Да жови, как вше,– Ягой.

– Да как-то неудобно.

– Ну тогда жови прошто – бабушка. Понравилшя ты мне, шынок. Приятно поговорить с кулюторным человеком, не то что энти домовые – антихришти. Вше бы им анонимки катать – анонисты проклятые. Одна я ошталашь. Мои-то оглоеды, вше до веролюций были охочи – одному вмеште ш шамим Робешпьером неподкупным на гильотине голову шрубили, другой в Парижшкой коммуне шгинул. Третий, шерединочка моя, чапаевец, в тридцать шедьмом на Колыме ухайдокалшя.

– А младшие?

– Четвертая – дочурочка моя единштвенная – дуреха иж дурех, в шекшуальную веролюцию ударилашь. В Мерику энту окаянную жбежала. Давеча пишьмо пришлала. Живет на чужбине, непутевая. Я, маманя. Пишет, в жолоте купаюшь. Да ражве шшаштье в жолоте? Эх, дурочка! Вот тока младшенький мой, гордошть моя, перештройку ладит – депутат какого-то Шовета. Ш шамим Горбачевым жа ручку цацкаетшя. Молодец! Боюшь вот Толька, кабы вшех их, перештройщиков, шкопом не пошадили. Один он у меня ошталшя – надежа моя.

– Приезжает?

– Да вше внуков шлет, шамому лень али некогда. Да и чего ему у меня, по правде шкажать, делать? Одна шкука – он жа депутат, в пиджаках ходит, а у наш мешта дикие, беж хитрошти и колдовшства не прожить. Депутат …, можа, жнаешь,– я аж подпрыгнул от услышанной фамилии – поверьте, она настолько известна, что я до сих пор не решаюсь ее обнародовать – ведь он, чего доброго, откажется – кому ж охота ходить в родственниках Бабы-Яги. И я ж еще буду виноват.

– А шам-то ты к нам надолго?

– На три года,– недовольно хмыкнул я, чуть не добавив – без конфискации имущества, словно про тюремный срок сказал.

– Энти три годка еще прожить надо. Дам-ка я чебе три волшебных вещи. Я уж штарая, мне оне ни к чему, а чебе в шамай раж. Шапку-невидимку, ты тока инштрукцию прочитай, а то ненароком шломаешь еще. Клубок-компашок – выведет туда, куда чебе надо, от опашноштей шхоронит, ш компутером и диштанционным управлением. Хмель-добрель – противу жлых людей: они шражу добреют, тока дай нюхнуть. Правда, бебеки на него не ловятшя.

Вот бы этого хмеля-добреля нашему факультетскому начальству понюхать – может быть, подобрели. Хотя вряд ли. Оно, как эти таинственные бебеки,– его ничем не проймешь. Если только бумажками, которые не пахнут.

– Бебеки? А кто это?

Бабушка-Яга посмотрела на меня удивленным взглядом, словно я с луны упал – таких вещей не знаю – потом тяжко вздохнула:

– Эх, лучче бы их вообще не увидеть. Шамые опашные в наших мештах. Пуще вшего бойшя их. А окромя их, опашайшя жахожить в пьяный Леш. Шъедят чебя там. Не бебеки, так кикиморы в болоте утопят. А в поле ошобливо опашайшя пляшущей шмерти. От нее тожа волшебные вещи не помогают.

От такой перспективы у меня запершило в горле. Эх не критиковал бы я в свое время декана, глядишь и не очутился бы в этой глуши. А то просвещай тут теперь леших да домовых. Бебеки еще какие-то на мою голову! Пляшущая смерть!

– Ты не бойшя, не наши,– успокаивала меня бабка Дарья, передавая волшебные вещи из рук в руки.

И точно, на шапке, на вид походившей на обыкновенную кепку с пластмассовым козырьком, с изнанки стояло иностранное клеймо: маде ин.., а страну что-то я не разобрал. Посмотрел инструкцию: «Шапка-невидимка, маде ин (неразборчиво), дата изготовления – 31 мая («конец месяца»), год (опять неразборчиво). Гарантийный срок – 500 лет («ого-го, не то что у нас, японская, видно, шапенция»). Хранить в теплом, сухом помещении – не ниже плюс 10 по Цельсию. Не гладить! Не стирать! Не допускать попадания моли! Носить в летний период. Способ применения: для того, чтобы стать невидимым, следует повернуть шапку козырьком на затылок на 180 градусов («банально!»). Завод-изготовитель». Рядом стоял размазанный до неузнаваемости штамп бригады.

Я покрутил шапку в руках – шапка как шапка, синего цвета, над козырьком латиницей по-русски: schapka-nevidimka. Естественно, проверил на невидимость – здорово, но есть один неприятный нюанс – после невидимости очень сильно болит голова. Так что без особой нужды злоупотреблять невидимостью не нужно. Себе дороже.

Да и бабка предупредила:

– Беж нужды не надевай – ошлепнешь, катаракту жаработаешь.

Клубок-компасок был чуть побольше обыкновенного компаса. Вернее, стороны света обозначены, но стрелки, которая должна была бы по идее на эти стороны света указывать, не было и в помине. В зависимости от ситуации компасок меняд цвет: белый цвет означал, что все хорошо, все спокойно и нечего бояться, об этом говорила и соответствующая надпись – «все оʼкей», при зеленом цвете на компаске высвечивалась надпись – «смотри под ноги», при голубом – «будь осторожен!», и наконец, самый опасный цвет – красный – надпись предупреждала – «беда!» Кроме того, при приближении опасности компасок издавал пронзительный писк, и чем ближе опасность, тем писк громче. Задать маршрут можно было, нажав на одну из четырех кнопок, расположенных каждая строго по сторонам света, и если ты шел не туда, то компасок начинал наигрывать траурную мелодию.

Хмель-добрель напоминал больше всего флакон для дихлофоса. При нажатии на колпачок, из бутылочки брызгала волшебная жидкость. На самой бутылочке был изображен злодей с большим кривым ножом в руках, наподобие того, что носят янычары, под прицелом огромной, в два с половиной злодея, руки, сжимающей бутылочку хмеля-добреля и нажимающей большим пальцем на колпачок. Примерно так, как в карикатурах Кукрыниксов под мозолистой рабочей ладонью гибнут всякие ненавистные буржуи, мещане и прочие враги народа.

На ночь добрая женщина напоила меня каким-то чудодейственным отваром из разных трав. И я, как убитый, проспал чуть ли не до полудня. Зато утром чувствовал себя лучше всех и был готов свернуть ну если не Эверест, то Казбек точно.

Сложив подарки в сумку, я попрощался с гостеприимной хозяйкой и пошел пешком до этих самых Чертовых Куличек – автобусы туда не ходили, а попутной машины решил не дожидаться: будет ли она вообще?

«И почему мне бабка ковер-самолет не дала, или, скажем, сапоги-скороходы»,– неблагодарно охал я.

Долго ли шел, коротко ли, только вскоре увидел распутье трех дорог. Асфальтовая заканчивалась, и начинались три грунтовые. Так как дождей, вопреки пророчеству бабки Дарьи, не было достаточно давно, выглядели все три весьма сносно. На распутье стоял невысокий деревянный столб, выкрашенный почему-то в пограничные цвета. К столбу была прибита табличка, деревянная, с лаковым покрытием, со следующим текстом на русском и английском языках:

«Направо пойдешь – с. Разбойниково (совхоз имени Котовского) – к рэкетирам попадешь, да и пропадешь. Налево пойдешь – с. Купцовка (колхоз имени пятилетия пятой пятилетки) – пуд (16 кг) золота найдешь – кооператором станешь, но сердце потеряешь. Прямо пойдешь – д. Чертовы Кулички (колхоз «Восход коммунизма» – в черную дыру провалишься да и навеки там останешься».

Я горько вздохнул: что делать, и пошел прямо, оставляя за собой небольшие фонтанчики серой пыли. По правую руку тянулись бесконечные пастбища с разбросанными точками коров и овец где-то у горизонта. По левую руку находились злаковые поля. А так как я человек сугубо городской, то не могу ручаться за то, что смогу правильно назвать эти злаки. Вроде бы рожь. А может, озимая кукуруза.

Не представляю, сколько бы я еще шел, но, на мое счастье, меня настиг  порожний грузовичок. За рулем сидел угрюмый щетинистый мужик лет сорока – сорока пяти. В старых, поношенных брюках, в светлой, с короткими рукавами, рубашке, в некоторых местах испачканной мазутом. Видно, гнал машину без передыху.

– В Кулички?

– Да. Подвезешь?

– Садись.

И уже в машине он страдальчески посмотрел на меня:

– Как же тебя угораздило в наши края попасть?

– Работать буду – учителем.

– Да в нашей школе учеников-то. Не повезло тебе, парень,– он посмотрел на меня взглядом, каким окидывают на прощание приговоренного к смертной казни – такой молодой и…

– Почему?

– Вон, видишь, череп и кости. В прошлом году я вот такого же, как ты, вез. Шустрый был, любопытный. Так бебеки поймали его, задушили и съели,– я посмотрел с улыбкой на шофера, но он не шутил! Он специально притормозил, чтобы на обочине я разглядел аккуратно сложенный пирамидой скелет. Пирамиду венчал череп. На черепе сидела ворона-альбинос и, глядя в мою сторону недоброжелательными глазами, глухо каркала. По моей спине пробежала легкая дрожь.

– Бедняга…

– Бедняга,– согласился и водитель.– Да еще эти вампиры, совсем обнаглели. Смотри!

Он сунул чуть ли не под нос свою жилистую руку, и я увидел многочисленные кровавые отметины на коже. Красные припухлости величиной с крупную горошину.

– Вот, искусали, сволочи, совсем спасу от них нет – похлеще комаров. Только заснешь, а он – хвать! Литров пять, точно, крови из меня выдули. Так что постарайся этим делом особо не увлекаться. Если только не выходя из дома.

– Простите, я не здешний, многого не знаю, это насекомые такие?

– Насекомые? Хм, один такой насекомый к дочке моей сватался, Леша Кровопусков. Люди это такие особенные. В наших местах поживешь, еще не то узнаешь. Я тоже попервоначалу никак привыкнуть не мог, а потом ничего – свыкся.

– Но почему же вы здесь живете, если так все страшно.

– А где не страшно жить? Вот и мы живем. Я ведь тоже сюда не по своей воле попал. Вернее, по воле-то своей – завербовался, денег решил подзаработать. Сюда, как на Север, мало кто по своей воле едет. А потом женился, ведьма тут одна окрутила – любовного напитка дала – ох, так и пришлось остаться. Дочка, уж тебе ровесница, растет. Все боюсь, лешие утащат, они такие сладкострастники, или водяной русалкой сделает. Места недобрые, глаз да глаз нужен. Прошлым летом ездила поступать на врачиху – провалилась: у нее ведь блата нет, а колдовством там не проймешь, там в приемной комиссии такие ведьмы сидят – Толькой ой. Вон упырь Гоша – тупица тупицей, а поступил – теперь в медицинском институте учится. И только почему? Потому что у него там дядя родной, тоже упырь, преподает.

Вот уж не думал не гадал, что у нас в городе – и где?! – в институте!!! – спокойно живут и работают упыри, поди еще людей лечат. Да, друг Горацио, много еще на свете вещей, которые…

А шофер продолжал исповедоваться. Видимо, давно не видел простого человека.

– Да упырей этих можно еще терпеть. Они ж тоже люди, они ж без нас никуда – им кровь наша нужна. А так что ж. За дочку боюсь. Теща, натуральная ведьма, сбивает ее с панталыку, колдовать учит. А та, глупенькая, и рада. Женихов-то почти нет – делать нечего. Вампир Леша за ней, правда ухаживает. Жениться хочет, но это только через мой труп. Он же всю кровь из нее выпьет и не поморщится. А больше бебек боюсь – у этих ничего святого нет. И ведь раньше их не было, и откуда они взялись? Эх!

– А что это за бебеки такие?

– Бебеки? – переспросил шофер, мне показалось, он съежился, произнеся это страшное слово. – О, это звери! Ты – человек новый, я предупреждаю – берегись их пуще всего. Это чудовища. Ловят зазевавшихся путников и убивают их, иногда угоняют в свои подземелья. Много людей загубили! И умирают они два раза.

– Как это? – не понял я – сумасшедший дом, а не деревня.

– Да, два раза. Правда, после первой смерти сила их слабеет. И хватка не та, и огонь из пасти еле-еле, кожа светлеет, когти на руках отваливаются, да и похожи на скелеты, обтянутые кожей; грива с головы осыпается – лысеют, значит. И лишь после второй смерти умирают навсегда – просто испаряются. Единственное, что остается – полусгнившие зубы.

– А убить их как-нибудь можно?

– Можно, пуще всего они света боятся, солнечного и электрического, а вот лунный переносят. И что еще хорошо, нюха у них нет. Выходят всегда на свой злодейский промысел ночью. И совершенно не чувствуют боли, как их ни режь – мгновенно регенерируются. И только свет их убивает. Мы в Куличках последнее время только со светом и спим. А иначе нельзя. У меня был сосед, все храбрился, без света спал, меня в малодушии и трусости упрекал. И что же? ты знаешь, как он кричал, когда они его, живого, ели – а кому это приятно?! Вся деревня дрожмя дрожала…

«Во влип,– в моем мозгу вертелась исключительно эта мысль. Я человек впечатлительный и доверчивый, поэтому… Но здраво рассудив: «Авось не съедят», я немного приободрился, рассказал шоферу немного о себе, хотя мне было не по себе.

Так и доехали до чертовых этих Куличек.

 

 

Вторая глава

 

ВОЛШЕБНАЯ ЧАША

 

Места, доложу я вам, действительно, волшебно красивые. С одной стороны – вековые сосны Пьяного леса, с другой – небольшая речка с метким названием Воробейка, зато чистая, с прозрачной, «живой» водой. Сами Кулички скромно притулились по оба берега «воробьиной» речки. Кстати, и не такие уж они оказались маленькие, эти Кулички.

«Опять, наверное, у Бабы-Яги поселят»,– подумал я. Но нет – поселили у милой одинокой женщины лет сорока – сорока пяти.

Как я ни силился, но так нигде не мог заметить куриных ног, ни у одной избы – обыкновенные сельские избы.

Когда я зашел в дом, благо дверь была отперта, то оказался в наглухо зашторенной комнате. После яркого солнечного света мои глаза долго не могли привыкнуть к темноте, наконец я все-таки сумел кое-что разглядеть: хозяйка в прямом смысле слова колдовала над каким-то варевом в большой эмалированной кастрюле, которое время от времени булькало, шипело и взрывалось небольшими фонтанчиками, причем без всякого намека на подогревание на огне, газе или электроплитке.

– Колдуй, колдуй, недорезанный буржуй! Чтобы наш колхоз стал прибыльным, чух-чух, чтобы надои молока повысились, особенно в моей бригаде, чух-чух, чтобы перестройка победила!

Я нечаянно кашлянул, чем привлек внимание к своей особе. Женщина повернулась, и ее строгое сосредоточенное лицо озарилось благожелательной улыбкой. Ведьма отставила колдовскую кастрюлю в сторону, расшторила окна.

Я представился, рассказал кто я и зачем пришел.

– Тетя Клава,– назвала она свое имя и как бы оправдываясь, объяснила.– Ты не смотри, что я колдую. Это так – увлечение, хобби. Индивидуально-трудовая деятельность. А вообще-то я доярка – на ферме работаю – на матыфе (МТФ – молочно-товарная ферма по-научному).

Хозяйка тут же накрыла на стол. Боже мой, до чего же все было вкусно! Только перед тем как выпить стакан молока, я осторожно поинтересовался:

– А оно, случаем не от дохлой черной коровы?

– Что ты, сынок,– хозяйка даже обиделась и очень странно поглядела на меня.– Разве дохлые коровы могут давать молоко?

Я не нашелся, что ответить. Что-то здесь не так. Ну да, поживу – разберусь. Времени теперь у меня целый вагон и тележка.

Через полчаса в избу заглянула симпатичная девушка с вьющимися русыми волосами, в потертых джинсах и майке-американке.

– Теть Клав, здрасьте, можно ваше помело взять? Бабушка просила, наше-то опять отец сломал.

– Да ты, Люб, проходи. Знакомься, это Саша Бочков – наш новый учитель. Саш, а это Люба Подчибричкина, работает дояркой вместе со мной. Садись, Любаш.

Девушка присела на самый краешек соседней табуретки и потупила взор. Мое присутствие ее явно смущало.

– Может, позавтракаешь? – предложила ей приветливая колдунья.

– Да нет, я уже завтракала. Знаете, отец приехал – он же в командировке был – увидел, что я на помеле учусь летать, обозлился и сломал. Инквизитор! Прямо грех с ним. Бабушка на него: «Креста на тебе нет, антихрист! Что над девчонкой мудруешь? Зачем помело сломал – оно теперь больших денег стоит!» А он на нее матюком. Ох, и скандаллез учинил! И ваше заклинание против матерщины не помогло, чуть бабушкины волшебные травы в отхожее место не выбросил.

– Да дам я тебе помело, конечно, дам, только отцу не показывай: а сломать он его не сможет, оно заколдованное. А пока вот что: покажи молодому человеку деревню, объясни, что к чему. А то ведь, не дай Бог, ударится к бебекам в черную дыру – пропадет. Чай, не к спеху помело-то.

– Ладно, не к спеху, конечно,– улыбнулась гостья и неловко обратилась ко мне. – Пойдемте что ли.

Я оставил свои вещи в отведенной мне комнате и поспешил за молодой начинающей ведьмой.

«Красивая девчонка,– отметил я про себя. Но из-за проклятой застенчивости (а еще друзья говорили, что у меня нет недостатков?!) я не ладил с их сестрой и понятия не имел, как можно к таким красавицам подступиться. Они же такие важные и надутые. А у меня нет ни одного достоинства, которые должен иметь современный мужчина, чтобы завоевать сердце красавицы. Ни отчаянной смелости, ни папиных денег, ни богатырского телосложения – ничего. Поэтому наедине с красотками я чувствовал себя не в своей тарелке.

– У вас большая деревня? – спросил я, для того, чтобы хоть о чем-нибудь да говорить, ведь красавицы не любят молчунов, а, наоборот, любят, чтобы их развлекали.

– Да нет, не очень. А вы надолго к нам?

– Как получится, пока не съедят,– пошутил я, но почувствовал, что шутка моя ушла в пустоту.

– Не надо так шутить, Саша. Тут и правда могут съесть за милую душу и никто искать не будет.

И эта туда же. все меня тут не то запугивают, не то предупреждают. Это уже начинало надоедать – все в голос твердят одно и то же.

– Да мне вашим людоедством уже все уши прожужжали. Но вас же не съели?! – взорвался я.

– Мы привычные. Я вам покажу те места, которые нужно обходить за версту.

– Хорошо,– я покорился судьбе, в конце концов это нужно для моего же блага, и заглядевшись на девушку, чуть не свалил головой телеграфный столб – в последний момент увернулся.

– Осторожно,– нет, симпатичная Люба абсолютно не походила на высокомерных спесивых городских красавиц.

– А что: у вас здесь все колдуют?

– Кто может, тот и колдует,– уклонилась она от прямого ответа.

– А ты?

– Я только учусь,– засмущалась она.

– А зачем тебе это?

– Как зачем; как зачем,– не поняла девушка.– От сглазу, от порчи, от бебек, для счастья наконец.

– И помогает?

– Бывает – помогает.

Как-то незаметно мы свернули на дорогу, которая вела на деревенское кладбище – оно располагалось чуть на взгорке. А недалеко от него мне сразу в глаза бросилось огромное черное пятно на светло-зеленом фоне. Это пятно не мог прикрыть даже буйно разросшийся вокруг бурьян. Я тут же вспомнил указатель на распутье.

– Видишь черное пятно? – перешла вдруг на шепот девушка.

– Да,– я повнимательнее вгляделся и мне показалось, что я вижу две пары светящихся точек в самой глубине этой черной дыры. И еще почудилось, что это глаза, и что они с неменьшим интересом наблюдают за нами.

– Это черная дыра бебек. Обходи это место – особенно ночью. Был тут у нас один турист. Толик. Утащили и след простыл. Через три дня череп обглоданный нашли и кепку.

– А пирамида из костей на дороге случайно не его? – странно, но я стал привыкать к этим запугиваниям. Нельзя человеку долгое время грозить одним и тем же – он может привыкнуть.

– Нет, то был какой-то уфолог-студент, с экспедицией к нам сунулся. Исследователь все кричал: «Зона! Аномальная зона!» Ну и доисследовался.

– И что: советская власть управы на этих бебек не найдет?

– Сколько уж раз и милиция, и КГБ облаву устраивали, спецназ был – «Альфа» – бестолку. А там у них своя власть. Пуля их не берет, ни серебряная, никакая, ни осиный кол. Они света только и боятся, яркого света.

Мне почему-то сразу захотелось пойти в другую сторону: легкой атлетикой я никогда не занимался, но взял себя в руки, хотя, честное слово, ноги подгибались. А Люба, как нарочно, нагоняла на меня еще большего страху – может, выдержку мою хотела проверить.

– Опасайся и кладбища. Один не ходи – тебя мало кто знает пока. Вурдалаки утащат – кровушки высосут изрядно, правда они больше алкоголиков предпочитают, но лучше им на глаза не попадаться. В Пьяный лес не ходи ни в коем случае – там смерть за каждым деревом прячется. Благо еще, если леший будет за нос водить – он-то свой парень – незлобивый, помучает и отпустит, а вот если на Пляшущую смерть наткнешься, то костей не соберешь – это верная смерть. И верь только тому, кто тебя никогда не подводил,– не девушка, а царь Соломон в юбке, то бишь в джинсах.

Я хотел было спросить, что это за смерть такая особенная, но тут заметил парня, примерно моих лет, который шел нам навстречу. Изо рта у него мило выпирали два клыка. Однако при виде Любочки он ловко их спрятал. «Выдвижные что ли?» – мелькнуло у меня в голове предположение.

– Здравствуй, Любаша,– приветствовал он начинающую колдунью и хищно посмотрел на меня. Так смотрит лев на загнанную косулю перед тем, как ее слопать.

– Привет, Леш,– улыбнулась ему девушка.– Вот, познакомься, это Саша, наш новый учитель, а это Леша Кровопусков, наш фермер начинающий.

– Приятно познакомиться,– буркнул Леша, которому было отнюдь не приятно, об этом красноречивее всех слов говорила его кислая мина. Мы неохотно пожали друг другу руки. Вампир так и сверлил меня глазами и готов был в эту минуту, казалось, выпить всю мою кровь до последней капельки. Когда он скрылся из виду, девушка объяснила:

– Он хоть и вурдалак, но парень хороший, ему можно доверять.

– Хороший, а кровь пьет, – хмыкнул я.

– А почему нельзя? Это же закон природы. Они же много не выпьют, безобидны, как комары, если их, конечно, не разозлить. Они нормальные живые люди, как я, как ты.

– А вурдалаки-то это же вроде мертвецы? – опыт мировой литературы давил на меня своим авторитетом.

– Саша,– укоризненно покачала головой молодая колдунья,– вурдалаки – это национальность. Остальное – бабушкины сказки. Ладно, поворачиваем обратно, я покажу тебе нашу волшебную чашу.

– А это еще что такое? – я был пристыжен и боялся ляпнуть что-нибудь невпопад.

– А вот увидишь.

Я увидел чашу в сельсовете. Люба попросила специально для меня вынуть ее из сейфа. Но и там она находилась под стеклянным, пуленепробиваемым колпаком. Хранитель чаши, сотрудник ВОХРа, и какой-то близкий любин родственник, любезно согласился дать мне ее подержать.

– Она приносит счастье,– сказал он на полном серьезе.

Чаша – относительно большая (около полуметра в высоту) по весу не была такой уж тяжелой, как это казалось на первый взгляд. Вся расписная, на тонкой золотой ножке. Основание украшено алмазами и бриллиантами. Один из них – наиболее большой – был самым красивым и переливался всеми цветами радуги.

– Алмаз «Соколов»,– стал рассказывать вохровец,– был подарен неаполитанским графом Наполеону в знак признательности, тот же берег его, как талисман, что, впрочем, не уберегло Наполеона от разгрома. Переправляясь через Березину, Наполеон потерял алмаз, а нашел его подпоручик Соколов, чье имя и получил алмаз. Этот поручик впоследствии подарил алмаз в качестве свадебного подарка чете Пушкиных. Однако будучи в Болдине, Пушкин потерял алмаз. Но скорее всего, его попросту выкрали. В конце концов им завладели крупные гномы-ювелиры, которые и украсили вот эту чашу этим вот алмазом.

На корпусе чаши были изображены, по всей видимости, боги. Полуобнаженные мужчина и женщина, оба с крыльями за спиной, но без ангельского нимба, рядом с ними раненый кентавр, которому крылатые люди прикладывают какое-то лекарство к ране на спине.

Крышка чаши была плотно пригнана и открывалась с большим трудом. Вместо ручки на крышке был небольшой бриллиант в виде маленькой змейки.

– Сколько же ей лет?

– Никто не знает, поговаривают, что это и есть знаменитая чаша Грааль, но я в это не особенно верю. В Россию чаша попала давно, еще до принятия христианства. Из Константинополя. Когда русичи в 10 веке захватили этот город, византийцы откупились в том числе и этой чашей. Потом она переходила из рук в руки разных русских князей, пока наконец во время разграбления Рязани ее не нашел Батый и не увез к себе в Сарай-Бату. Великий Тимур всю жизнь охотился за этой чашей, но получил лишь подделку, за что многих своих приближенных и казнил. В конце концов она оказалась у казанского хана, который преподнес ее как дар Ивану Грозному. Во время великой смуты чашей завладели поляки, хотя до Польши так и не довезли. В начале 18 века чаша оказалась у Мазепы. Ему предсказали, что пока чаша у тебя и Украина у тебя. Но ее у Мазепы выкрал один из его соратников – Войнаровский. Он схоронил чашу у одного своего приятеля, но вскоре приятель этот погиб при весьма загадочных обстоятельствах, а самого Войнаровского упекли в Якутию. В результате чаша оказалась у богатых одесских гномов-ювелиров. Они и украсили ее бриллиантами и алмазом «Соколов».

– Как же чаша оказалась, вы простите, в этом захолустье? Ее место, по меньшей мере, в алмазном фонде.

– Это уже другая история,– улыбнулся хранитель, видимо, он любил рассказывать легенды, связанные с хранимой им чашей.– Давным-давно скрывался от сталинских «ежовых рукавиц» в этих местах старейшина гномов ювелир Спиридон. Гномы по своей недальновидности во время революции поддерживал «белых». А как не поддержишь – народец-то богатый, а большевики грозились все их богатства отобрать. Вот и «разгромили» народец гномов. А Спиридон, прихватив чашу, сбежал в наши края – вроде у него здесь родственники обретались. Черт его знает, почему он за границу не махнул: жил бы, как король. Родину, говорят, любил. Ну да вот. Многие охотились за этой чашей в то смутное времечко – и чекисты, и «тамбовские волки», да и сами гномы – крови пролили, упаси Боже, да так и не нашли.

Судьба хранила Спиридона вместе с его чашей, гномов уж в Казахстан выселили, врагов народа постреляли, фашиста разбили, а Спиридон жил себе тихо-мирно у одной своей хорошей знакомой ведьмы. А когда вскоре после войны умер, оставил ей чашу в наследство. Чуть-чуть не дожил он до реабилитации гномов, тогда все могло обернуться иначе. Эта женщина, добрая и наивная, вместо того, чтобы нажиться на чаше, отдала ее в колхоз с наказом: «Пить волшебный напиток всем бесплатно». Это было уже в конце 50-х, власти и думать забыли о чаше; а она вот здесь стоит, у нас, в целости и сохранности. И никто еще не поднимал свою воровскую руку на нее.

Как я понял из рассказа хранителя, ценность чаши была не столько в ее дороговизне, сколько в камне мудрости и счастья, который хранился на дне этой чаши, вернее был ее естественным дном. По преданию, рыцарь Ланселот подарил этот камень предкам современных гномов за помощь в победе над трехглавым драконом. Напиток из этой чаши исцелял человека от любой, самой неизлечимой болезни, давал власть над другими, делал неуязвимым для любых опасностей.

Разумеется, это все по преданию. В деревне чашу берегли, как зеницу ока. Считали своей «берегиней», подарком судьбы.

Я не утерпел и попросил отпробовать волшебного напитка. И что же? на моих глазах хранитель залил чашу обыкновенным кипятком из какого-то ржавого чайника, потом попросил подождать минут десять, чтобы вода «оволшебилась». Ну и что бы вы думали – обыкновенная кипяченая вода, ну, может быть, с небольшим привкусом минералки. Ничего особенного. Правда, если уж говорить совсем откровенно, я почувствовал себя увереннее и у меня пропало чувство голода… От воды… Впрочем, не так уж я и был голоден.

После осмотра чаши Люба сослалась на занятость («Пошла на помеле летать») и убежала домой. Я же направился в школу, небольшое двухэтажное здание, где мне предстояло три года «мотать срок». Но так как лето, а была середина августа – время отпусков и каких-то сельскохозяйственных работ (не судите строго городского жителя), то никого в школе я не застал. Завуч школы – не то Венера Ивановна, не то Мегера Ивановна – единственный человек, кого я смог найти, куда-то торопилась и попросила зайти чуть ли не через неделю.

Вечером тетя Клава рассказала мне о жителях Куличек:

– Живет у нас один черт. На пенсии уже. Рожки все время напильником подпиливает. Копыта у него, говорят, лошадиные. Но я сама не видела – потому врать не буду. Без хвоста. На хвост ему, говорят, в юности наступили. Его при Сталине как космополита чертова посадили. Вот тогда ему хвост и прищемили. Сам он рассказывал, что хвост на Колыме отморозил, но другие говорят, что на допросах. Потом при Хрущеве, реабилитировали. Да хвоста уж не вернуть. А в нем вся чертовская волшебная сила…

Наступила первая ночь моего пребывания в Куличках. Заснуть я по своей привычке не мог – все мерещились летающие ведьмы, вампир Леша с оскаленными зубами, оторванные хвосты и прочая чепуха. Мой мозг с трудом переваривал увиденное мной за последние дни. И только было я забылся, как раздался жуткий треск. За окном что-то ярко вспыхнуло – как молния – и тут же все село погрузилось в непроглядную темноту. На улице возник переполох. Кто-то крыл матом не только близких родственников своих знакомых, но и электрификацию всей страны. Я вскочил в испуге: «Сейчас съедят».

Встала и обеспокоенная тетя Клава.

– Что случилось? – спросил я ее.

– Бебеки! – ее лицо побледнело, губы побелели, руки дрожали. По крайней мере, мне так показалось при слабом мерцании свечи, которую она сначала держала в руках, а потом поставила на стол. Господи, если уж дрожит ведьма, то это неспроста.

Я быстренько оделся и выскочил на улицу. Второпях совсем забыл про волшебные вещи, подаренные бабой-Ягой. Вокруг не было видно ни зги. И тут среди этой непроницаемой мглы раздался душераздирающий (и это еще слабо сказано) вопль:

– А-а! Бебеки! Помогите! Чаша!

Я ринулся бежать на крики, где-то впереди заметались отблески от ручных фонарей. Вопль стих, но ненадолго:

– Чашу, чашу украли!!!

Ноги сами вынесли к сельсовету, у которого и без меня собралась целая толпа обеспокоенных и испуганных сельчан.

– Чашу, волшебную чашу бебеки украли! – только повторял, то и дело всхлипывая, вохровец, хранитель чаши.

Тут же на месте решили разделиться на группы и броситься в погоню. Рядом со мной стоял тот самый шофер, который подвез до Куличек, отец Любочки. В руках у него сверкал стальным блеском пистолет Макарова. Мы с любиным отцом во весь дух понеслись по направлению к «черной дыре». И куда страх подевался? Хотя, если честно говорить, для меня это было нечто вроде игры – я просто не осознавал, к чему может привести вся эта храбрость. Я даже не понимал, за кем идет погоня. За околицей услышали чье-то прерывистое дыхание.

– Стой! Стрелять буду! – закричал любочкин отец.

Человек, бегущий впереди нас, остановился и обернулся. Он медленно-медленно, явно опасаясь нас, пошел нам навстречу. Кто это – бебека или человек – поди разбери в такой ночи. Я приготовился к схватке – сжал кулаки, расставил широко ноги и разинул рот. Давненько я не дрался – по-моему, с пятого класса, когда мне расквасил нос один придурок-старшеклассник.

– Это я- Алексей…– сказал темный силуэт. Напряжение сразу спало – это был вурдалак Леша Кровопусков – свой человек.

– Ты их видел?

– Да, они побежали к «черной дыре».

Любочкин отец, проклиная самого себя за то, что забыл у сельсовета фонарь, осторожно положил пистолет в карман.

И мы троем, ни слова больше друг другу не говоря, побежали дальше, пока наконец совершенно ясно не услышали, как кто-то продирается сквозь бурьян. Поспешили на шорох, но было уже поздно – воры уже успели исчезнуть в черной дыре. Я хотел было, забыв про все предостережения, броситься туда, но вампир остановил меня:

– Подожди, туда нельзя.

– Почему? – закричал я, распаленный азартом погони.

– Пропадешь. И чашу не найдешь и сам погибнешь за непонюшку табака.

Я не знал, на ком выместить свою ярость. И почему я не захватил с собой волшебные вещи – растяпа!

Вдруг за нашими спинами раздался нехороший шорох. Это были бебеки! Так я в первый раз столкнулся с самой настоящей нечистью.

Это были настоящие ненарисованные, невыдуманные чьим-то ненормальным воображением существа-чудовища. Один к одному, как рассказывал любочкин отец. Они во многом походили на человека – то же прямохождение, то же внешнее сходство строения тела. Но во многом и ужасали: голова этих монстров напоминала больше всего дыню, поставленную на попа. Расплющенный звериный нос, из которого время от времени вырывались струйки густого пара, лоб неандертальца. Не глаза, а два круглых безбровых отверстия, которые горели, как два ярких угля, и никогда не мигали – страшная иллюминация. Безгубая пасть чуть-чуть вытянута. Зубов было мало, зато они были остро отточены, как у дикого хищного зверя. При этом зубы слабо фосфоресцировали, а сама пасть, когда монстры ее открывали, горела ярко-красным огнем. Подбородок почти сливался с шеей.

На руках, как и у людей, пять пальцев, но в отличие от человеческих пальцы эти заканчивались острыми загнутыми когтями. Кожа коричневатая с синим оттенком, при этом гладкая-гладкая, как отполированная. Роста – чуть выше среднего. При этом монстры были одеты – в рубашку, брюки, на ногах – ботинки.

Ей-Богу, не выдумываю, я не какой-нибудь Стивен Кинг. Рассказываю так, как все происходило на самом деле.

Не буду лукавить – я очень сильно струхнул – никогда раньше не видел подобных чудовищ-мутантов. Даже наш декан не такое злобное создание. И этим монстрам он и в подметки не годится.

 Лешу тоже передернуло – он отступил на шаг. Нехороший холодок проморозил и его спину. Любин отец наставил на монстра пистолет, но стрелять не решался.

– Уходи с дороги, человек! – рыкнул наиболее мерзкий из чудовищ, грозно замахнувшись. Голос бебеки напоминал механический голос роботов.

– А если не уйдем? – Любин отец, похоже, из нас троих меньше всех напугался.

– Ты хочешь жить и поэтому уйдешь! – бебека сделал шаг вперед. Еще двое бебек угрожающе оскалили пасти. Они чувствовали свое превосходство и всем своим видом показывали, что всегда успеют сделать то, что хотят. Чаши у них не было.

– Отдайте чашу! – потребовал любин отец.

У меня мурашки по коже побежали марафон. Мне тоже с ними за компанию захотелось побежать куда глаза глядят. Монстр криво усмехнулся, бросив как бы мимоходом своим приятелям:

– Разберитесь с ними.

Чудовища вынырнули из-за спины своего вожака и с угрожающим видом стали медленно наступать на нас. Каждый в руках держал здоровенную дубину. Леша вынул из-за пазухи отвертку и оскалил свои клыки. Отец Любы держал наготове пистолет. У меня, кроме крепко сжатых кулаков, ничего не было – поэтому я немного попятился. Страх боролся с мужеством. С переменным успехом.

– Не подходи, убью! – во всю глотку закричал вампир, размахивая отверткой.

Шофер наконец нажал на курок своего пистолета, в упор расстреливая нападавших. Когда обойма кончилась, раздался дикий хохот чудовищ. Все трое бебек как ни в чем не бывало самоуверенно ухмылялись – что, мол, взял?!

Я был шокирован. Одно дело услышать и принять все за побасенки, другое – увидеть своими глазами. Пули отскакивали от бебек, или прошивали их тела насквозь, не причиняя ни малейшего вреда.

Бебеки отмахивались от пуль, как от назойливых мух. А поврежденные места моментально затягивались. Наконец бебекам это надоело. Один из них подошел к стрелявшему, вырвал из его рук пистолет и… сжевал его, как жевательную резинку, как будто не сталь была, а семечки. Половину сглонул, а половину выплюнул.

Все трое грозно надвигались на нас, превратившись из преследуемых в преследователей.

– А, Леха, дрожишь, не съели тебя еще? Скажи спасибо, что мы уже поужинали. А это, что за хлюпик с тобой?

Это он, как я понял, про меня сказал. Конечно, сразу захотелось доказать обратное, что я не хлюпик, но… Ох, уж это «но». Мы пятились – может быть, кто-нибудь из села придет на подмогу?

– Саша! Сзади! – заорал вдруг Леша. Я хотел обернуться, но не успел. На мою голову обрушился сильный удар, и я потерял сознание.

 

 

Третья глава

 

ПОТОМКИ ДРАКУЛЫ

 

Очнулся я утром у себя на кровати. Перед глазами все плыло и вертелось, словно я упал на полном ходу с летящей карусели. Тупо ныл затылок, боль отдавалась в глаза. Сил не было даже поднять голову. Передо мной до сих пор ухмылялись полупрозрачные видения бебек. Они строили мне рожи и замахивались дубинами. Когда наконец призраки растаяли, я увидел, что возле меня сидят тетя Клава и Леша. На тумбочке рядом в алюминиевой кружке дымилось какое-то варево.

– Выпей, сынок,– тетя Клава и Леша осторожно приподняли меня и напоили этим препротивным на вкус настоем. Но, удивительное дело, головная боль мгновенно улетучилась, и я ощутил небольшой прилив сил.

– Жив, курилка.

– Повезло тебе, парень. Не захотели они нас убивать, им в черную дыру надо было пробраться…– сказал Алексей.

– А чаша?

– Пропала чаши, у бебек она. Они сейф взломали и.., а перед этим аварию на подстанции устроили, гады,– волновался упырь, его выдвижные клыки от переживания то и дело выскальзывали наружу, что придавало Леше достаточно жуткий вид.

– Что же они так распоясались?

– Так чудовища, для них закон не писан. Они ведь не горбатые, их могила не исправит.

– Неужели их никак нельзя поймать?

– Знали бы как, давно бы уже поймали.

– Зачем они похитили чашу?

– Это волшебная чаша – она дает здоровье, силу, власть. К счастью, бебеки не знают одного секрета – чтобы наполнить чашу волшебным напитком, надо открыть крышку, а без ключа им ни за что ее не открыть.

– А где ключ?

– Он в другом сейфе, а взломать его у них ума не хватило.

– Нужно вернуть чашу! – с пафосом, будто на митинге, воскликнул я.– Я попробую вернуть чашу!

– А не побоишься черной дыры? – с сомнением посмотрела на меня тетя Клава.

У меня было шапкозакидательское настроение – море по колено:

– Риск – благородное дело!

Господи, ну почему слово – не воробей? Раз сказал – надо, так держи слово. Язык мой – враг мой. Когда же наконец я научусь держать язык за зубами?! Все эти благородные порывы как-нибудь выйдут мне боком.

– Я с тобой! – сказал Алексей. Фу, слава Богу, хоть не один буду. Нашелся еще один смельчак. Хотя, как потом мне признался Алексей, ему стало неловко, что какой-то приезжий тип так бесстрашно готов идти на поиски их чаши. Выходит, он, Леша, трус. Он же не знал, что все эти благородные слова случайно вырвались, и мне просто неловко было брать их назад. Так что, дорогие читатели, не верьте благородным порывам – за ними всегда стоят человеческие недостатки, которые человек не хочет показывать. Хотя с другой стороны, борьба со своими недостатками – это и не так уж плохо.

Я собрал свою сумку, захватил и волшебные вещи: клубок-компасок надел на руку, кепку-невидимку на голову, хмель-добрель засунул в сумку.

Леша взял небольшой рюкзачок, и мы, недолго думая, двинулись в путь.

– Убереги вас судьба от нечистого,– перекрестив, напутствовала нас тетя Клава. С нами было увязалась Любочка, чему вампир был несказанно рад, но ее отговорил отец, заперев в чулане.

Впереди нас ждало жестокое разочарование: черная дыра близ кладбища бесследно исчезла – как не было ее. Алексей даже попрыгал ради интереса на этом месте, но уже абсолютно ничего не напоминало нам нечистого места. На месте черной дыры царствовали полынь да крапива. Словно вечность они здесь росли.

– Придется идти в Пьяный лес,– вздохнул вурдалак.– Только там бебеки откопали еще одну свою яму.

– Что ж, идем, – согласился я, ибо без вампира был беспомощен и никогда бы не нашел не то что черной дыры, но и дороги.

Алексей уверенно ориентировался на местности, и вскоре мы уже были в Пьяном лесу.

Лес встретил нас приветливым шумом своей листвы и хвои. Он как бы звал: «Ну, идите же, идите». Чем он отличался от других лесов, я попервоначалу не понял – лес как лес.

Старые дремучие дубы, повидавшие на своем веку столько, сколько не видел никто на белом свете. Молоденькие березки-хохотушки, скромно притулившиеся у тропинки, весело качали жиденькими кронами-прическами – они мало знали и считали пожар самым страшным врагом. Наивные. Окаянная осина трясла головой, словно хотела сбросить со своей души какой-то невидимый тяжелый камень. Иудино дерево. За что меня проклял Бог? – качала она ветвями, беспокойно озираясь, словно самый проклятый грешник все еще висел на ее суку. Ельник, который рос сам по себе, как беспризорная сирота, в стороне от других и втайне гордившийся тем, что он вечнозеленый в отличие от этих лиственных маменькиных сынков. Его всегда веселил осенний стриптиз лиственных деревьев, за что те его недолюбливали.

Трава-мурава с миллионом самых разных ароматов сгибалась под ветром, но никогда не покорялась ему. Гневный ветер мог вырвать с корнем непокорное дерево, превратив его в бурелом, но никогда не мог вырвать с корнем траву-мураву. Тихоня была чрезвычайно настырна и тихой сапой гнула свою линию.

Вековые сосны нежились на солнышке и нехотя свысока поглядывали на других – ведь они, сосны, самые высокие, значит самые главные и уважаемые. Спесивые высокомерки.

Все это пьянило каким-то странным, наркотическим образом. Ноги подгибались, голова кружилась, как от первой любви. Хотелось упасть в траву-мураву и лежать в ней вечно, до скончания мира. Лес действительно пьянил, чем и заслужил от наших предков свое меткое название. Лишь на зиму он засыпал, вернее лишь чуть-чуть прикрывал веки. Елки да сосны, те вообще недоумевали, глядючи на сонных листвянок: как можно так долго спать?

Лес был на удивление ухожен. Удобные лесные тропки через каждые пятьсот шагов приводили к родникам и убегали дальше. В каждом роднике с прозрачно-чистой водой плавал корабликом ковшик – задевай и пей, добрый человек. Лесные обитатели любили свой лес, и лес им отвечал взаимностью, беря их под свое покровительство.

Где-то куковала про чью-то долгую жизнь кукушка, щебетали о своих суетных делах разные птахи, о некоторых из которых я в своем пыльно-бензиновом городе и понятия не имел. А уж про стрекотанье миллионов разных там стрекоз-кузнечиков и не говорю. Душу охватила какая-то странная ностальгия, оставшаяся, вероятно, в наследство от родителей, которые сбежали в свое время из голодного села в сытые железобетонные трущобы дышать гарью ядовитых заводов.

– Это и есть страшный Пьяный лес? – легкомысленно спросил я.

– Он самый. Ты не улыбайся, он, действительно, очень опасен. Правда, у меня здесь родители живут, я сам из этих мест, а вот ты… ты за меня держись, иначе…– вампир загадочно недоговорил.

– Ну, не так страшен  черт, как его малюют,– весело парировал я – мало мне ночных приключений. И только сказал это, как над самым ухом ухнул филин.

– Черт, может, и не так страшен, а вот Пьяный лес… Опасно тут. Без меня ни шагу,– Леша взял инициативу в свои руки, а мне даже обидно стало – у меня, что – заячье сердце?! Когда опасности нет – героем быть легко, а ты попробуй не струсь, когда опасность у тебя перед носом.

Некоторое время шли молча – я прикладывался к каждому кусту, ожидая повсюду подвоха, Леша же с видом бывалого человека важно шел впереди, почти не глядя под ноги. Мол, я тут каждую травинку знаю. Дошагался… Проплутав по лесу битый с гаком час, мы снова вернулись на ту же самую опушку, откуда и начался наш путь. Я глянул на клубок-компасок – тот не показывал никакой опасности.

– Леший водит,– догадался мой новый друг.

– Что же делать? – растерялся я, то и дело с опаской оглядываясь по сторонам – чем черт не шутит. Упырь смотрел на меня и только посмеивался. Ему-то не впервой, он свой для этого леса, а я не Роки с Рэмбой какие-нибудь – я человек. И все-таки не зря я озирался – еле успел отскочить, как на то место, где только что стоял, упал увесистый дубовый сук. Вот она, смертельная опасность!

– Эх, промазал,– раздался сверху чей-то противно-тонкий голосок, а потом такой же противный смешок.

– Слушай ты, Ворошиловский стрелок, не балуй! – обратился упырь куда-то в пустоту. Как я ни всматривался, но так никого и не заметил.

– Что, старых друзей по боку? Уже не узнаешь? – противный голос послышался где-то рядом – сверху что-то мягко шмякнулось и обрело форму дюжего детины с сучком вместо носа и лопухами вместо ушей, кожа под цвет древесной коры. На ногах потертые джинсы, кроссовки «Адидас», на теле майка с красноречивой надписью «Берегите лес!»

– Генка, друг! Какми судьбами? Ты же вроде в город подался? – обрадовался Кровопусков.

– Да ну его к лешему, этот город.

Друзья обнялись. Расчувствовались. Стали делиться воспоминаниями. Леша познакомил нас – оказывается, леший и вампир служили вместе в армии – в десантуре. Два года – плечо к плечу, сапог к сапогу. Вспомнили, как будучи дедами, вампир пил кровь у салаг, а леший учил их, салаг, жизни, гоняя по плацу. Как сами, будучи салагами не давали себя в обиду даже прапору.

– Куда путь держите, добры молодцы? – наконец поинтересовался Генка, когда все главные воспоминания были вспомянуты.

– Мы ищем черную дыру бебек.

– Бебек? – с генкиного лица вмиг слетела улыбка.– На что они вам? Это же… Они хуже нашего прапора…

– Есть у нас к ним один счетец. Должны они нам кое-что.

– Усмотришь за ними?! А леший их знает. Бебеки – народ скрытный, днем почти не появляются, разве что когда пасмурно. Я не знаю, где их искать, но я знаю, кто это знает.

– Кто?

– Помнишь Леонида Кровососова? Вы же вроде с одной деревни?

– Ну?

– Вот он однажды по пьяни чуть было в эту самую дыру не провалился – сразу протрезвел. Он спьяну хотел попробовать бебечьей крови – еле ноги унес… Он сам мне потом рассказывал…

Леший пригласил нас было к себе, и Леша не прочь был согласиться, но я наложил на это свое твердое вето – некогда нам чаи распивать (если бы чаи?!), надо дело делать.

Мы последовали дальше – вот что значит выгодное знакомство, что ни говорите, блат он и в лесу блат – по лесу нас никто уже «не водил»… за нос. По пути подкрепились – я съел бутерброд, а вампир свою любимую кровяную колбасу, после чего в нем заговорила кровь предков, и он аппетитно посмотрел на меня:

– Эх, запить бы чем?!

Я сразу понял ход его мысли и решительно его осудил, этот ход вместе с мыслями:

– Только через мой труп! И вообще, Алексей, пить чужую кровь нехорошо и аморально.

– Да мне всего ничего надо – не больше полстакана,– заныл он и решил обосновать свои притязания на мою кровь теоретически.– Согласен, пить чужую кровь нехорошо. Но ты же мне не чужой, мы же друзья. Но вы же тоже, я имею в виду не вампиров, тоже пьете кровь, только фигурально, то есть морально, а я материально. Я не вижу между нами никакой принципиальной разницы.

– А я вижу! Леш, я не позволю тебе пить мою кровь ни морально, ни материально. И учти – встать на путь исправления никогда не поздно.

Поняв тщетность своих приставаний, упырь отступил, хоть всю дорогу потом и бормотал о национальной культуре, о самобытности вампирского народа, что я «де» мешаю развитию культуры малого народа, что я «де» – русский шовинист. Быть донором вампирской культуры я не хотел, поэтому признал, что я и шовинист, и империалист, и вообще маргинал. Пришлось вампирской культуре ограничиться пресной водой – вот так погибают, вернее вымирают, малые народности.

Через полчаса мы вышли на опушку – посередине леса люди поставили деревню, а лес для этого вырубили. В результате образовалась долина, в которой находилось село.

– Это мое родное село – Вампировка,– торжественно, как на параде, объявил друг.

Мы пришли в село, зашли в дом Кровопусковых. Товарищ познакомил меня со своими родными, но на всякий случай предупредил:

– Он (то есть я) – больной, у него кровь порченая, помереть можно,– и я моментально ощутил, что интерес к моей персоне окружавших вампирок заметно угас.

Затем неутомимый упырь поволок меня на товарищеский суд в местный Дворец культуры. При входе в этот сельский храм культуры на стене я увидел объявление, написанное от руки гигантскими буквами: «Все вампиры в обязательном порядке срочно должны пройти проверку на СПИД. Неявившиеся будут привлечены к строгой административной ответственности. Санэпидемстанция».

А в зале висело другое объявление, сделанное на серьезной полиграфической основе, даже не объявление, а грозное предупреждение: «Минздрав СССР предупреждает, что кровь алкоголиков, курильщиков и наркоманов опасна для вашего здоровья! Береги свое здоровье, вампир!»

На противоположной стене располагался красочный плакат: «Товарищ! Бди! СПИД не спит! Береги честь смолоду!» Гигантского размера СПИД-монстр, похожий больше на трехголового дракона, причем все три пасти были грозно оскалены, стоял между обнаженными девушкой и юношей. СПИД-монстр как бы спрашивал: «А ты записался добровольцем в СПИД?» Зато на другом плакате ему, этому СПИДу-дракону, досталось – отважный юноша набросил на каждую из голов по презервативу: «Презерватив – твой надежный товарищ!»

«Какая порнография, какая разнузданная пропаганда секса и насилия над бедным животным!» – с отвращением подумал я, но непослушные глаза то и дело оглядывались на плакат, на изображение девушки, которую умелый художник сделал похожей на одну из известных фотомоделей мира.

Между тем в зале уже собрался народ. В президиуме сидела тройка вампиров. Один мужчина, в центре, лет сорока пяти, как я потом узнал, парторг. И две женщины – слева от него молоденькая, с комсомольским значком, активистка молодежного движения «Молодежь за перестройку», справа – профорг, с каменным лицом особа, такие лица даже в гробу не увидишь.

На скамье подсудимых сидели двое – девушка в минимальной мини-юбке и парень с максимальной макс-шевелюрой. Девушка строила глазки мужской части публики, чувствовала себя раскрепощенно, как рыба в воде. Парень же наоборот, был явно подавлен, голову опустил и старался не смотреть в зал.

– Товарищи! – начал парторг.– Сегодня на повестке дня у нас два вопроса – о Кровососове Леониде и о Прошмантовкиной Анжеле. Нет вопросов по повестке дня? Единогласно. То есть голосуем.

У парторга была скверная привычка, которая осталась у него еще с проклятых застойных времен: он все время путал, что надо прежде говорить: «голосуем» или «единогласно». Даже свежий ветер перестройки и плюрализм не могли вытравить эту привычку. К тому же он страдал еще и слепотой. Политической. В упор не замечал тех, кто голосует «не так, как надо». Даже если были воздержавшиеся, он все равно упорно утверждал: «единогласно».

– Леша, зачем ты меня сюда затащил? – недовольно заворчал я – мне не хотелось тратить драгоценнейшее время на всякую чепуху.

– Судят моего друга и одноклассницу.

Что ж, пришлось смириться.

– Товарищи, продолжал парторг и на всякий случай добавил.– Господа!

– Тамбовский волк тебе господин! – раздался ехидный возглас из зала, но Симон Петрович, а именно так звали парторга (в честь Сен-Симона – видного французского социалиста-утописта, правда, частицу сен парторг не любил: он считал все эти «де», «сен», «фон» буржуазным предрассудком – а так он был Сен-Симон Петрович), не обратил на крик по старой и еще одной вредной доперестроечной привычке никакого внимания.

– Кровососов Леонид Иванович, 22-х лет, вот, значит, обвиняется в недостойном пведении, в том, что ведет недостойный аморально-пьяный образ жизни. так, две недели назад он наглотался крови у алкоголика из Ведьмино и устроил фирменный погром в красном уголке нашего Дворца культуры – разбил бюст Маркса. Потом оправдывался, что в пьяном угаре принял его за женский бюст. Хотел, де, снять с него бюстгалтер. А десять дней назад он ворвался с пьяных глаз в колхозную радиоточку и орал непотребные слова.

– Какие? – сразу же нашлись любопытствующие. И парторг не обратил бы и на эту фразу внимания, если бы сидящие рядом женщины не поддержали зал:

– И правда, какие?

– Это неважно, главное, непотребные,– парторг даже потупил взор, не желая повторять вслух нецензурщину.

– Нет уж; скажите, не ущемляйте свободу слова,– настаивали в зале.

– Ну, Леонид, народ ждет, не испытывай терпения народа,– схитрил Симон Петрович, идя навстречу пожеланиям трудящихся.

– Я… Я… кричал,– покраснев, а потом побелев, словно в годы революции, лепетал подсудимый.– «Вся власть Советам вампирских депутатов!» и «Долой подлую хунту Пиночета!»

– Ты это на кого намекал? – взвился коршуном председатель.– Да и благо бы только это. Какие слова ты произнес в адрес нашего многоуважаемого первого секретаря обкома нашей многоуважаемой коммунистической партии? Что ты ему пожелал? А? Кто его Чаушеской обзывал? Хулиган! В 37-м да за такие слова…

Подсудимый низко опустил голову, за барьером его почти не стало видно, так он сжался, четко осознавая, как он низко пал в глазах если не мировой, то в карих глазах местной общественности, что сидела слева от парторга. Он молчал, проснувшаяся совесть протирала глаза со сна, лишая этого самого сна своего хозяина, а аппетита лишила еще утром, аккурат после завтрака.

– А неделю назад,– неотвратимо набатным колоколом гремел голос Симона Петровича.– Леонид опять перепил – ворвался в женское общежитие и стал ловить черную кошку в совершенно темной комнате. И все, что можно было расколотить в комнате, он расколотил вдребезги – стекла, зеркала, дорогие чешские вазы.

– А кошка?

– Судьба бедного животного осталась неизвестной.

– А это случайно не та самая кошечка, что рядом сидит,– раздался едкий смешок на передних рядах – Анжела была жгучей брюнеткой.

– А вчера,– невозмутимо продолжал парторг,– он смутил своего друга Лешу Кровопускова…

– Не смущал он меня, я сам смутился! – возмутился мой товарищ.

– Они напились,– парторг не заметил лешиной реплики,– высосали кровь у тракториста из соседнего колхоза. Этот бедняга доставлен в реанимацию в тяжелейшем состоянии! Леня! Мы все пьем кровь – на это мы и вурдалаки, но нельзя же до такой степени! Почти всю – и у кого – у последнего пьяницы?! Но ведь нам с ними жить, и кровь у них пить. Мы – национальное меньшинство, а не большинство. Что о нас подумают люди? Они нас должны уважать, а не бояться. Сейчас, когда по всей стране идет компания против алкоголизма, мы не можем терпеть в наших рядах этого алкоголика, матерщинника и дебошира. Надо призвать его к ответу. Этого требует время, этого требует жизнь. я требую наказать Леонида Кровососова со всей строгостью нашего справедливого советского закона и приговорить его к исключительной мере наказания – лишению тринадцатой зарплаты!

Речь парторга угнетающе подействовала на публику – никто не ожидал, что обвинитель потребует столь сурового наказания – ну, выпил человек, ну, побил малость кого-то, с кем не бывает.

– Слово имеет адвокат,– пропищала комсомолка, общественность с карими глазами.

– Дорогие товарищи, друзья! – начал адвокат.– Наша страна в эти дни переживает великую эпоху обновления. Старое, загнившее выбрасывается на свалку истории, новое, благое только-только взошло и еще не окрепло, с трудом пробивая себе дорогу к свету. На недавнем пленуме партия резко осудила свое прошлое, взяв от него, прошлого, только хорошее, и одобрила свое настоящее и будущее. В связи с этим я хочу задать риторический вопрос: «Как и почему Леня, душа-парень, работяга и передовик, дошел до такой жизни?» Прежде, чем судить, я бы спросил: «У кого он сосет кровь?» Нет, не у тружеников, не у работяг, которые отдают всю силу, весь труд Родине и партии. Нет, не у них. Он сосет кровь у тунеядцев и лентяев. Заметьте, он лишь тогда буянит, когда только выпьет кровь у буянов-выпивох. Я хочу уже нериторически задать вопрос: «Доколе?» То есть, до каких пор мы будем мириться с этим: почему пьяницы и дебоширы свободно разгуливают на нашей советской родине? Почему от этого должен страдать скромный и добрый советский паренек, который и мухи не обидит, если не выпьет. Логично и уместно спросить: а чем, собственно, он виноват? Он, поилец и кормилец собственной семьи, которая, если бы не он, прозябала бы и могла погибнуть, как ячейка для нашего социалистического общества. Леонид заботится о своей семье, любит ее своей скупой на ласки мужской любовью (Леонид наморщил лоб, пытаясь сообразить, что, собственно говоря, мелет адвокат). И в том, что произошло, нет его вины. В том, что случилось, повинна эпоха застоя, породившая пьянство, безделие и тунеядство, и Леонид Ильич Брежнев в частности. И никто другой!

В библии, а все мы христиане, сказано: «Не судите, да не судимы будете». Товарищи народные заседатели, люди, опомнитесь, что вы делаете? Вы же ломаете жизнь человеку с большой буквы, и быть может, на всю жизнь! то, что здесь происходит я не могу назвать иначе, кроме как элементарное гнусное судилище. Это не только антинравственно, это не по-христиански. Покайтесь, иначе Леонид вас, да что Леонид, история не простит. Я прошу, нет, я требую не просто оправдать моего подзащитного, но и выплатить ему денежную компенсацию за моральный ущерб, нанесенный этим судилищем, в размере трех, нет четырех тринадцатых зарплат!

Пламенная речь адвоката произвела на народные массы неизгладимое впечатление. Правда, многие не поняли, причем тут Леонид Ильич Брежнев и почему должны каяться народные заседатели, но это уже были мелочи.

Предоставили последнее слово обвиняемому:

– Я больше не буду,– как можно жалобнее протянул он, одновременно прикидывая в уме, где бы провести этот вечер и как бы найти какого-нибудь кровеобильного забулдыгу.

Поднялся шумный шум – последнее вызвало противоречивые отклики в душах людей. Суд совещался недолго (самое забавное, что Сен-Симон Петрович совмещал должности и народного заседателя, и обвинителя из-за болезни последнего) и в результате порешил – вынести Леониду Кровососову общественное порицание с занесением в учетную карточку, тринадцатой зарплаты не лишать, а лишить месячной премии. Соломоново решение!

– Я буду добиваться отмены несправедливого приговора и подам апелляцию,– гневно заявил защитник.

– А теперь переходим ко второму вопросу повестки дня…

Чем закончился суд для девушки, я так и не узнал. Леша потянул меня за руку к выходу. Там нас уже ждал Леонид:

– Значит так, я их дыру видел у Заячьей губы, это в километрах десяти отсюда.

– А ближе есть?

– Есть, но я же тебе рассказывал…– замялся бывший подсудимый,– она на Поляне Смерти, а туда я бы вам не советовал соваться.

 

 

Четвертая глава

 

ЛОВУШКИ ПЬЯНОГО ЛЕСА

 

С утра зарядил нудный дождик. Поэтому мы решили переждать и двинулись в путь лишь после обеда. Дождь прошел, но тучи по-прежнему обволакивали все небо и грозили новым дождем.

Я то и дело посматривал на клубок-компасок, но тот сохранял спартанское спокойствие. Славная штука, надо сказать, что-то вроде электронного телохранителя. До поры до времени он молчал, пока наконец как-то вдруг и резко не зашкалил, стремительно из белого стал красным. Но вокруг – тишина. Где она, эта опасность?

Мы сразу же остановились, осмотрелись: вроде бы ничего подозрительного. Осторожно продолжили путь и через минуту вышли к реке. А на берегу увидели… голых девиц с рыбьими хвостами вместо ног. Русалки отдыхали, баловались, кидали друг в дружку мелкой рыбешкой, хохотали. Дождливая погода – русалочье время.

– Ух, ты. Вот это опасность! – захватило дух у Леши.– Глаза аж разбегаются.

У меня у самого потемнело в глазах от такого женского изобилия, да еще в раздетом виде.

Вдруг Алексей неосторожно хрустнул веткой и «изобилие», завизжав диким криком, одно за другим бултыхнулись в воду. Леша, как кот за мышью, прыгнул и уцепил-таки одну из русалок за хвост. Но мокрый хвост звонко шлепнул неудачливого охотника по лицу и, ловко выскользнув, исчез в речной пучине.

– И чего они все такие пугливые? Эх, надо было твою шапку-невидимку надеть,– обиженно пробурчал Алексей. Дались ему эти русалки. По мне, что русалки, что селедки – особой разницы нет.

Река, к которой мы вышли, называлась, как сообщил Леша, Балуй. Она была заметно пошире да и поглубже Воробейки (которая, кстати, и впадала в в Балуй). Воробейка походила больше на проточный ручей, чем на речку. По ее берегам ничего, кроме травы и мелких кустов не росло. Речушка, промерзавшая зимой, в лютые морозы, почти до самого дна. Балуй же претендовал на гордое имя – река. Впадал, между прочим, Балуй в Волгу-матушку. Поэтому гордо мог именоваться ее сынком. Берега балуя заросли камышом и осокой. В некоторых местах Пьяный лес вплотную подходил к реке, и Балуй милостиво разрешал «пьяным» деревьям любоваться своим отражением. Пьяный лес и Волгин сынок дружили между собой, ведь им приходилось делить поровну все горести и напасти. Балуй давал лесу свою кристально-чистую «живую» воду, а лес заботился, чтобы злая и коварная старуха-эрозия не трогала сына Волги-красавицы.

Название свое Балуй получил недаром – весной во время паводка река озорно, в один присест, сносила мосты плотины и другие гидротехнические сооружения незадачливых покорителей природы. Правда, построенный несколько лет назад железобетонный мост оказался Балую не по зубам, но он все равно отомстил – взял и размыл дамбу, а вместе с нею и участок шоссе в одно из весенних наводнений. Кукиш вам, цари природы! Но цари природы недолго думали и нанесли сильнейший ответный удар исподтишка, в спину, построив на берегах гордого красавца целлюлозный комбинат. Грозя при этом, что если Балуй не утихомирит свой норов, построить на его берегах не то ГРЭС, не то АЭС. Причем, очистные сооружения строились в спешке, в последний момент, и не были полностью готовы. К тому же покорители природы стремились сдать комбинат под ключ досрочно, приурочив сдачу к какому-то партийному юбилею. Естественно, очистные сооружения стали давать сбои. Заболел с тех пор Балуй, стал харкать «кровью», той самой нечистью, которой заразил его комбинат. Балуй надолго задумался…

Между тем компасок продолжал неистово пищать. Мы не понимали его беспокойство, пока наконец не услышали пронзительный женский крик.

– Что это? – мы удивленно переглянулись. Охотники за хвостатыми женщинами.

Бросились на зов – и увидели жуткую картину: двое бебек, страшных и безобразных, несли в сетях очаровательную русалочку. Та судорожно билась, извивалась, пытаясь освободиться, но лишь, как муха в паутине, еще больше запутывалась. И даже если бы ей удалось освободиться, это не помогло бы – до воды уже было неблизко, а с таким хвостом далеко не убежишь. «Пауки» между тем положили сеть с пленницей на землю, а сами пошли разжигать костер.

Погода совсем испортилась, заморосил мелкий противный дождик. На всем небосводе хоть бы намек на просвет. Вот почему бебеки и решились на такую авантюру – значит, солнце еще долго не появится. Они это чувствуют.

– Ух, давно ушицы не едывал,– мечтательно протянул один из чудовищ, его дынная голова при этом мерно раскачивалась, словно маятник. Он ломал хворост, ему под руку попалась какая-то жестянка, он откинул ее в сторону, чуть не угодив вампиру в глаз.

– А эти русалки черную икру мечут? – спросил другой, рот которого больше походил на правильный треугольник вершиной вниз.

– Дурак ты, она же – такая же женщина, только хвостатая.

– Интересно, а какое у нее мясо – рыбы?

– Ни рыба ни мясо. Ну да счас попробуем. Ладно, давай потрошить ее. Чую, знатная будет уха!

Русалка плакала, в страхе закрыв лицо руками. Она совсем не хотела быть сваренной и съеденной. Она дрожала, как осиновый лист, от темени до кончика хвоста. Хвост при этом нервно подергивался.

– Отпустите меня, я вам сколько угодно рыбы наловлю, любой,– умоляла она негодяев.

Однако те не обращали на ее просьбы ровно никакого внимания. Дико и цинично хохоча, отпуская скабрезные шуточки, они стали вытряхивать бедняжку из сетей, словно там была не одна, а штук десять русалок. Девушка реки упала на землю, ушиблась, вскрикнув от боли.

– Какое красивое, розовое тело. Должно быть, очень вкусное. Слушай, может ее живьем сварить?

– Котелок маленький. Мы ее кусками – самый закусон будет!

На костре уже грелся котел. Монстры достали большие острые ножи и стали точить их. Они не спешили, зная, что никуда русалка от них не денется. Она пыталась уползти, но они только криво усмехнулись своими беззубыми ртами и вернули ее на место.

Дальше ждать было уже нельзя. Вот где пригодилась мне шапка-невидимка – подарок бабки Дарьи. С дикими криками мы выбежали на поляну. Бебек больше всего напугало, как сами собой взлетели вверх их ножи, как заплясали в воздухе котел и сети. Вот уж не думал, что чудовищ можно напугать. Можно, оказывается, и еще как. Самый трусливый сразу же дал стрекоча, теряя при бегстве все содержимое своих карманов. Другой, наоборот, упорно в одиночку сопротивлялся, но в конце концов, был побежден и прижат к земле. И не такие уж эти бебеки непобедимые!

– Где чаша?

– На Кудыкиной горе,– осклабил он свой страшный рот.

– Тебя бы сейчас за ушко да на солнышко,– упырь схватил чудовище за горло, но руки лишь скользили, как будто горло бебеки было в чем-то мыльном.

– Не видать вам вашей чаши, как своих ушей! – бебека изловчился, выскользнув из наших рук, вырвался и скрылся в лесной чащобе.

Мы освободили русалку. Не надо объяснять, как она была обрадована. Правда, немножко задыхалась – им, русалкам, без воды, ну ни туды, ну ни сюды. Какое-никакое, а земноводное.

– Спасибо вам, добрые люди,– поблагодарила она, смущенно опустив глаза. Она немного стеснялась своей наготы. И чего бы это? Мы-то ее наготы не стеснялись – непонятно.

– Ничего, ничего,– вурдалак, героически преодолевая в себе искушение укусить ее – русалка-то кровь с молоком, отвел свой хищный взор в сторону.

Мы отнесли ее на сетях к реке. Оказавшись в родной стихии, она помахала нам рукой и уплыла.

– Хороша селедка,– восхитился Леша.– Жаль только, что хвостата. А то…

Я рассмеялся – у Леши губа-то вполне умна. Так, шутя и переговариваясь, мы пошли по берегу. Если бы я взглянул на руку, то увидел бы, как клубок-компасок окрасился в голубой цвет и слабенько попискивал: «Будь осторожен!»

– Молодые люди! – вдруг окликнул нас голос из реки. Это был самый обыкновенный, нормальный водяной. В руках он вертел небольшой трезубец, время от времени почесывая им затылок. На голове, между прочим, ватерпольная шапочка.

– Вы помогли Алисе, дочке моей, спасибо вам и сердцем и душой за то, что вы, не зная сами и как там дальше,– пропел он – ого, да он знаток русской поэзии. Его окружила добрая дюжина русалок – и все смазливы, как на подбор. В их числе находилась и наша спасенная. Они толкали шикарный плот с двумя шезлонгами и столиком, уставленным различными безалкогольными напитками.

– Садитесь, подвезем, куда надо.

Мы согласились – почему бы и нет? Сэкономим время, клубок-компасок постепенно наливался красной краской, но мы этого не замечали, очарованные русалочьим изобилием.

– Ха-ха-ха,– смехом Фантомаса захохотал водяной, когда плот выплыл на середину реки, а мы беззаботно развалились в шезлонгах, попивая пепси.– Я давно мечтал породниться с настоящими людьми. Наконец-то у моей Алисы будет настоящий муж!

– Что вы хотите с нами сделать? – захолонули наши сердца.

– Не пугайтесь, ничего плохого. Вас как зовут?

– Саша.

– А меня Леша, учтите, я вампир.

– А ты мне и не нужен, вампир Леша. Мне нужен Саша. Он будет моим зятем,– ничего себе. Ну, зачем, зачем я снял шапку-невидимку. Так бы, может быть, эта русалка меня и не заметила. Нет, надо было пофорсить, повыпендриваться.

– Но я не хочу! – вот уж не было печали.

– Мало ли чего ты не хочешь, главное – этого хочу я и этого хочет моя доченька любимая Алиса.

– Папа! – закричала Алиса, ломая руки и хвост.

– Не папа! Это для твоего же счастья»

– У меня есть невеста! – наврал я, чего только не придумаешь, чтобы не жениться.

– У нас есть невеста,– поддержал и друг.

– Невеста не жена. Выйдет за другого,– цинично нарушал мои права человека водяной и, смягчив тон, обратился к моему благоразумию (лучше бы он обратился к своему).– Дурачок! Ты же будешь, как сыр в масле кататься, будешь царем воды. Сохраняя свой первозданный облик, ты будешь жить и под водой, и на земле. У тебя будут машина, дача, деньги – все, что пожелаешь!

– Но у меня нет жабр, я не смогу жить под водой,– цеплялся я за последнюю соломинку. Тоже, нашел мне Ихтиандра.

– А это уж не твоя забота. Лучше соглашайся, все равно утоплю и женю, рано или поздно. А тогда уж с землей придется проститься. Ну?

– А можно мне подумать? – мне понадобилось собрать по закоулкам души всю свою волю, чтобы решиться на такой самоубийственный ответ. Быть утопленником мне ужасно не хотелось.

– Ну что ж,– глаза водяного грозно сверкнули, я даже грешным делом подумал, что он меня сейчас утопит.– В твоем распоряжении час на размышления. Подумай! И не воображай себя Садко! Через час ты мне дашь ответ – или утопить тебя, или ты станешь моим зятем! Девочки, отбуксируйте этих молодцев в тихий чертов омут. А ты, Лешенька, не беспокойся – мы и тебе найдем подходящую русалочку. Хотя бы Матильду.

Матильда – русалка в три – четыре обхвата – скромно зарделась, не зная, куда от скромности деть свой хвост.

– Я выпью у нее всю кровь! – вампир ощерил свои клыки, но это вызвало лишь усмешку:

– О, ты не знаешь моей Мотильды! У нее бабушка была сирена. Так что мы еще посмотрим, кто у кого кровь пить будет,– водяной весело помахал трезубцем и, напевая «А мне летать охота…», уплыл.

Нас отбуксировали в этот самый чертов омут – самое глубокое и самое гиблое место во всем Балуе.

– И какой черт дернул нас спасать эту Алису? – плевался ворчливый Леша, впрочем, я думал то же самое.

Может, и в самом деле жениться, а потом сбежать. Я посмотрел в грустные глаза Алисы и понял, что не смогу так поступить. Совесть не позволит. Волшебные вещи? Что от них толку! Ну, надену я шапку-невидимку, а на кого я Лешу оставлю – этот же злыдень водяной его тут же утопит. Хмель-добрель вряд ли поможет – попробуй дотянись до носа этого водяного. Вплавь нам сбежать никто не позволит. Что ж, иного выхода нет, кроме как стать мужем этой русалки. И почему я? Что я, крайний? Что я этому водяному так дался? Что, кроме меня, больше достойных кандидатур нет? Вечно я куда-нибудь влипну со своей совестливостью. Хорошо тем, у кого ее нет, они вольны поступать так, как им вздумается. А мне что делать прикажете?

– Везет тебе, Сань. Будешь спать в одной постели с этой рыбой,– съехидничал Алексей. Я завидовал его хладнокровию.

– Я люблю тебя, Саша – призналась Алиса (и когда она успела?), взобравшись на плот.

Мне не хотелось обижать прелестную русалочку, но и жениться я не хотел:

– Любовь моя! Я не люблю тебя! – дипломатически хитро ответил я.

– Ну, почему, почему я русалка? – из глаз Алисы проливным дождем брызнули слезы.– Почему? Я не хочу быть русалкой! Не хочу! А может, стерпится-слюбится? – надежда на миг появилась в ее глазах.

– Не слюбится, Алиса, не стерпится. Ты очень хорошая ры… девушка. И если ты меня действительно любишь, то не станешь причинять мне вреда. Отпусти нас.

– Мы тебе еще пригодимся,– не утерпел и встрял вампир.

Влюбленная русалка тяжело вздохнула. Я не завидовал ее доле – безответная любовь – это несчастная жизнь на всю жизнь. Тут только два выхода: или утопиться (что для русалки, увы, невозможно), или написать письмо в газету в рубрику о неразделенной любви.

– Элла, Клотильда, Матильда, сестрички,– позвала она – рядом выплыли три симпатичные русалки.– Отвезем их к берегу.

– Ох, влетит тебе от отца.

– Везите,– настаивала она со слезами на глазах, ей-Богу, если бы не хвост, я бы женился на ней, хотя бы из одной жалости.

Однако не успели мы толком отчалить, как почти совсем рядом вынырнул мой несостоявшийся тесть и забил тревогу:

– Держи их!

– Уволь, сестричка, но мы против воли батюшки не пойдем – традиция не велит,– русалки, за исключением Алисы, оставили нас.

А водяной пустился в погоню. На поводке он держал трех матерых зубастых щук.

– Фас! – преследователь отпустил повод. Щуки, щелкая челюстями, как ракеты, ринулись вперед.

– Акулы! – запаниковал упырь.

Алиса подала нам невесть откуда взявшееся весло. Стало немного легче. Но все равно щуки стремительно настигали нас.

– Я их задержу! Саша, запомни, я тебя люблю, не поминайте меня лихом! – русалка покинула плот.

– Они разорвут ее! – я закрыл лицо.

– Тузик, Жучка, Бобик! – поманила она щук и… произошло чудо – «акулы» мигом притормозили, моментально сменив дикую свирепость на нежную ласку. Они, как малые котята, стали тереться о ста Алисы, а она трепала их за загривки, то бишь плавники. Рыбы кружили вокруг девушки и не думали возобновлять погоню. А нам того и надо. И только тогда, когда запыхавшийся водяной догнал их, отчитал Алису и замахнулся на «акул» трезубцем, те продолжили погоню. Однако за это время мы успели прилично оторваться.

– Правь к берегу! – орал на меня упырь.

– Я не могу! – чуть не плача ответил я. Плот не хотел маневрировать и несся только прямо по течению. Впрочем, даже если бы им и можно было управлять, причалить к берегу все равно было невозможно – берега в этих местах были слишком круты.

А хищники опять догоняли нас. Оскалив пасть с драконьими зубами, они выглядели страшнее Кровопускова и всей его Вампировки вместе взятых.

В воду полетели сначала шезлонги, потом столик. Но это помогло лишь на время.

– Бей их по жабрам! – заорал вампир не своим голосом, отчаянно подгребая веслом, я греб ножкой от стола. Зубы «акул» лязгали совсем рядом – еще чуть-чуть и они перевернут плот.

– Не могу! Я член общества по охране животных! – ну не мог я ударить эти милые, хоть свирепые и злобные, созданья. Пацифист.

– Но у них-то нет общества по охране тебя! – аргумент упыря был неотразим.

А щуки уже были готовы к последнему рывку, чтобы нагнать и перевернуть плот. На всякий случай я приготовил хмель-добрель, может повлияет. Но ни с того, ни с сего щуки неожиданно повернули назад. Водяной что-то гневное кричал нам вслед, но погоню прекратил. Что за черт!

Мы удивленно переглянулись – посмотрели на берег и увидели предостерегающую табличку на русском и английском языках: «Внимание! Минводстрой предупреждает водяных и русалок о том, что здешние водоемы опасны для здоровья! Будьте осторожны!»

Где-то впереди виднелись две сточные трубы, из которых в Балуй вытекала девственно-чистая, но далеко не безвредная вода. О, слава нашей могучей и несокрушимой промышленности! Экологически нечистая, она, она, не зная сама того, спасла нас.

– Ого-го, она же чистая, и чего они испугались? – удивился вурдалак. – Давай скупнемся?

Он стал раздеваться, а когда хотел прыгнуть, я остановил его:

– Подожди, компасок показывает: «Будьте осторожны!»

– Ну и что, не бойся, водяной не утащит. Знаю я эти компасы: север от юга не отличат.

– Дай хоть глубину проверю,– я взял длиннющий шест, обмотанный металлической проволокой, и погрузил в воду. Шест ушел под воду почти полностью, но так и не нашел дна. Вытащив шест, мы увидели, что проволока вмиг свернулась – окислилась. Алексею почему-то сразу расхотелось купаться.

Наконец мы причалили к берегу. Бросив плот, мы поспешили дальше.

– Отсюда до Заячьей губы километра три – четыре,– объяснил Леша.

– А до Поляны Смерти?

– Да…– Леша огляделся и осекся на полуслове.– Мы, собственно говоря, на ней и находимся.

– Чего в ней смертельно опасного – поляна как поляна. Черной дыры, кстати, нет нигде. Ох уж эти мне людские страхи.

Мы очень устали от этих всех передряг, поэтому решили, что ничего страшного не произойдет, если минут десять отдохнем. Лес остался где-то в стороне – перед нами расстилалась равнина. С одной стороны равнину окаймлял отравленный Балуй, с другой – Пьяный лес. Скорее, это был большой луг, заросший сорняками и разной прибрежной травой. Вот где было бы приволье домашнему скоту, но хозяева боялись гонять скот в эти места. Частенько пропадали не только животные, но и сами пастухи.

Погоня нас настолько утомила, что мы от усталости буквально как подкошенные, рухнули в траву. Хотелось про все на свете забыть, а только лежать, смотреть в небо да жевать травинку.

Я согнул стебелек вики, по нему медленно в направлении к моим пальцам ползла божья коровка, но потом раздумала, выпустила крылышки и улетела по своим делам. Под тихим ветерком грустила трава. Стояла первобытная тишина, ну не считать же в самом деле шумом стрекотанье насекомых и шелест травы. Господи! Зачем вся наша суета? Все казалось чепухой, кроме вот этой чудесной поляны. Где-то над нами на своем языке негромко переговаривались полевые птахи. Я боялся пошевелиться, боялся потревожить эту тишину даже небольшим неловким движением. Под рубашку залез шмель и стал щекотать спину. Осторожно, легким движением, я взял его в руки и стал рассматривать. Кто сотворил такое чудо? Все наши примитивные злые поделки не шли ни в какое сравнение. Какая красота, Боже ж ты мой! Разве люди могут сотворить такую красоту?! Не может сотворить такую красоту злобное завистливое существо. Например, такое, как человек.

Но вот пролетел самолет – в душе что-то оборвалось. Этот самолет вернул меня к реальности. Те же чувства, по-моему, испытывал и Алексей. А тут еще стал раздаваться еле слышимый звук какой-то эстрадной песнюльки. Цивилизация возвращала к жизни. Своей жизни.

– Что это? – на горизонте я заметил странную передвигающуюся точку – музыка неслась оттуда.

– Не знаю,– пробормотал вампир, пожав плечами – он был занят своими мыслями.

Точка с каждой секундой увеличивалась в размерах, с очень большой скоростью мчась нам навстречу. Вскоре мы различили молодых людей, которые, взявшись за руки, весело отплясывали и таким манером передвигались по местности. Вдруг хоровод как-то странно взбрыкнул и выбросил из своего круга мертвеца.

– Пляшущая смерть! Бежим! – очнулся наконец Леша и дико заорал.

Он потащил меня к реке. А я, как последний болван, как глупый кролик на хищного удава, заворожено глядел на страшный хоровод. Из оцепенения меня не мог вывести даже все нарастающий писк клубка-компаска. Танцоры, одетые в какие-то странные однотипные пестрые комбинезоны из джинсовки, отплясывали… под песни Майкла Джексона. Я словно прирос к земле. Ну и догляделся!

Леша вдруг отскочил от меня, я не успел ничего понять, как оказался внутри ужасного хоровода. Алексей в отчаянии закрыл лицо руками, и я понял только сейчас, что меня ждет.

А меня ждала верная гибель. Пляшущая смерть настигала неосторожных одиноких путников, втягивала их в хоровод, где бедняги танцевали до тех пор, пока не падали замертво.

– Потанцуем! – ко мне подскочила неописуемой, в самом деле, красоты плясунья. Черные глаза неистово блестели и смеялись, очаровательный ротик расплылся в прелестной улыбке, смоляные волосы, но, по-моему, некрашеные, развивались в такт музыке. Плясунья то и дело откидывала головку назад, чтобы волосы не мешали танцу. Ее стан гибко извивался, стройные загорелые ножки лихо отплясывали. Комбинезон только подчеркивал всю изящность, всю красоту ее тела. А небольшой пушок под губой придавал ее лицу еще большую привлекательность. И я… забыл про все на свете. Моя голова пошла кругом от ее черных, чуть раскосых восточных глаз, от ее лукавой улыбки… Да и под такую заводную музыку нельзя было не танцевать. Никогда в жизни не танцевал с такой красивой дивчиной. Я был обречен, но не понимал этого.

Тем временем Леша прыгал возле хоровода, то отскакивая, то опять приближаясь, все время рискуя быть втянутым в жуткий круг. Он что-то мне отчаянно кричал, делая какие-то знаки, но я в музыкальном угаре ничего не замечал. Только прекрасные черты лица незнакомой плясуньи…

И вот уже мои силы были на исходе. Ноги отказывались повиноваться, сердце бешено колотилось – вот-вот выпрыгнет из груди, голова кружилась.

– Я не могу,– просил пощады мой язык.

– Танцуй! – глаза красавицы недобро вспыхнули.– Танцуй!

Я, как мог, замедлил ритм танца, она же устали не зала. Колдунья! И я продолжал отплясывать под ее дудку. Краем глаза увидел, что танцор слева упал, и что остальные безжалостно затаптывают его тело. Это ждало и меня. Но музыка дурманила, как очень сильный наркотик, и я танцевал, танцевал, чтобы не погибнуть, зная, что если упаду – меня растопчут. Меня обуял страх. Такого страха я еще никогда не испытывал – ни ночью при встрече с бебеками, ни на Балуе. Пытался пробиться к краю круга, но смазливые танцовщицы постоянно оттирали меня к середине, не давая вырваться:

– Танцуй!

Пощады просить было бессмысленно. Пляска смерти продолжалась в бешеном темпе. Я задыхался. Мной овладело страшное безразличие – хотелось лечь на землю и будь что будет. Но я сумел превозмочь себя и все же кое-как пробился к краю и вытянул руки. Меня толкали обратно, но я не отступал. Моя визави на мгновенье потеряла меня из виду, но сумела отыскать и схватила за руку, видя мой порыв убежать от нее.

– Пощади!

– Танцуй!

Но той секунды хватило Алексею, чтобы успеть схватить меня за другую, вытянутую руку. Красавица тащила меня со своей стороны, не желая никому уступать свою жертву. Сам же я уцепился за спасительную руку упыря. Рывок – и я на свободе. Алексей не испугался тлетворного влияния легкомысленной западной музыки, не побоялся сумасшедшей «пляски смерти» – честь и хвала ему. Но вместе со мной он выдернул из хоровода и упрямую танцовщицу.

– А-а,– она кинулась было за своими коллегами, но догнать не смогла. Пляшущая смерть, сменив мелодию на отечественный «Ласковый май», стремительно удалялась в поисках новой жертвы…

– Куда вы? А я? – она села на землю и заплакала от обиды.

– Кто ты? – мы подошли к ней, еле сдерживая свой гнев.

– Кикимора я,– всхлипнула девушка.– Света, Светлана.

Вот уж не предполагал, что кикиморы могут быть такими симпатичными.

– И тебе не стыдно?

– Стыдно, очень стыдно. Я больше не буду. Не убивайте меня, пожалуйста – она просила о пощаде так, как малыш просит у матери прощения за глупый поступок.

– Ты же могла меня убить?! – после бешеной пляски я никак не мог отдышаться, а ей, заразе, хоть бы хны.

– Я не хотела, честное слово, но ведь танцы – это прекрасно! – она была сама невинность.

– Сколько ж путников ты погубила?

– Ни одного, честное слово, ни одного,– она посмотрела на наши недоверчивые лица умиляющим взглядом.– Я на пляске новенькая, сегодня первый день, ты должен был быть моей первой жертвой. Я исправлюсь.

Она посмотрела на меня и смутилась – похоже, ей в самом деле было стыдно.

– А ты, кроме как плясать, что-нибудь еще умеешь?

– Да, конечно, меня учили,– закивала она головой,– красть детей, пугать до смерти про…

Она осеклась на полуслове, поняв, что говорит что-то не то.

– Славные у тебя занятия,– покачали мы головой.

– Я перестроюсь, я начну новую жизнь, честное слово,– уверяла нас кикимора.– Только не убивайте меня, пожалуйста.

– Мы не убийцы! – гордо ответствовал я.

– Мы – карающая длань справедливости,– вампир оскалил свои прелестные зубки и я, кажется, понял, что он захотел сделать.

– Не убивайте меня, пожалуйста,– заплакала танцовщица. Мне стало жаль ее, и почему-то показалось, что она сдержит свое слово, что-то в ней было светлое и хорошее.

– Молилась ли ты на ночь? – Леша принял боевую позу.

– Нет,– Света побледнела, не поняв, что вампир лишь хочет утолить жажду и не хочет ее крови, в смысле убивать совсем не собирается.

Она медленно пятилась, потом споткнулась и упала на спину. Леша решил не упускать благоприятного случая пососать кровушки. И тут я встал между ними, Леша остолбенел:

– Ты чего – рехнулся? Она же тебя убить хотела!

– Леш, кровожадность тебя до добра не доведет,– я подал девушке руку и помог подняться. Она этого совсем не ожидала.

Мое всепрощенчество смутило вампира – он, как минимум, рассчитывал попить из нее кровушки, но не вышло.

– Либерал,– кинул он мне сердито.

«Либерал», – вздохнул я.

 

 

Пятая глава

 

ДОМ С ПРИЗРАКАМИ

 

Смеркалось. Нам меньше всего хотелось провести ночь в лесу, под открытым небом. Тем более, в таком богатом опасностями лесу, как этот. Клубок-компасок, правда, не видел никакой беды, но искушать судьбу – дело неблагодарное. Не было бы счастья… Кикимора Светлана, горя желанием исправиться, решила нам помочь.

– Я знаю один дом – совсем пустой. Только…

– Великолепно! – не дослушав, воскликнул я.

– Только он с призраками.

Алексей зашептал мне на ухо:

– Ты ее пощадил – она тебя не пожалеет. Давай ее хотя бы свяжем. Зачем она увязалась за нами? Подозрительно. Если она врет и готовит нам ловушку – что тогда?

– Я не думаю,– я немного растерялся, а вдруг Алексей прав? Эта особа действительно не спешила покидать нас, проплутав вместе с нами в поисках черной дыры весь остаток дня. Неспроста это. Но с другой стороны, я не видел в ее глазах той злобы, той ненависти, которая была несколько часов назад. Странное удивительное превращение!

– Тогда уговор,– продолжал нашептывать вампир,– если это ловушка, то я ее кровушки досыта испью, а ты мне мешать не будешь. Идет?

– А если нет там никакой ловушки?

– Ну, на нет и суда нет,– вурдалака, похоже, мучила жажда. Мало ему тех приключений. Бедовый парень.

Вскоре Светлана привела нас к дому, вернее, роскошному особняку. В лучах заходящего солнца, выглянувшего к вечеру из-за туч, дворец был прекрасен и таинственен.

Это был двухэтажный дворец, построенный неизвестным умельцем посреди Пьяного леса. Совсем близко протекал Балуй. Вокруг дворца – самых невообразимых конфигураций клумбы – с розами, астрами, тюльпанами. Я подивился – дом бесхозный, а клумбы ухожены, газоны подстрижены. Сам особняк огораживала аккуратная, невысокая, для воробья, изгородь с незапирающейся калиткой. Она даже не скрипнула, когда мы отворили ее и вошли на территорию дворца.

Вообще-то, вилла как вилла. Максимум роскоши, минимум удобств. Точь-в-точь как у нашего директора завода. Однако, несмотря на уют, особняк был абсолютно пуст. Создавалось впечатление, что хозяин отлучился куда-то на минутку и вот-вот должен вернуться. Белоснежная аккуратно заправленная постель. Деревянные часы-ходики, сделанные без единой железки, показывали время точнее электронного. И полное отсутствие пыли.

Резные балконы были увиты лианами, которые кто-то заботливой рукой время от времени подрезал.

Вся эта обстановка навевала на нас странную сентиментальность. Мое недовольство людьми немного развеялось – значит, и мы, люди, чего-то стоим. Достаточно посмотреть хотя бы на цветы.

А картины? Каких только полотен здесь не было?! Венецианов, Тропинин, Крамской, Ге… В основном, портреты. Добрые, скромные, ласковые женские лица. Обаятельные благородные мужские портреты. Сейчас таких лиц не увидишь. Неужели у нас остались лишь прокуренные, обильно накрашенные толстым-претолстым слоем косметики хамоватые бабы? Именно бабы, а не женщины. И мужчины: вечно пьяные матерщинники, которых ничегошеньки в жизни не интересует, кроме выпивки да таких же, как они, нетрезвых баб.

Да, красиво жили люди в свое время, не то что нынешнее племя… Впрочем. Где-то и сейчас живут…

– А чей это особняк? – спросил вампир, вальяжно развалясь в старинном, времен Екатерины Второй, кресле. Похоже, он и думать забыл о своих подозрениях.

– Его владелец, князь Ромодановский, сбежал за границу еще в 17-м, а чтобы коварные большевики не тронули ничего, оставил охранять имение фамильных привидений. Простых путников они не обидят, а вандалов и воров прогоняют. Даже большевики не рискнули здесь грабить. Так что лучше ничего не трогайте! – предупредила кикимора.

– Это и есть призраки? – кивнул я на картины.

– Нет,– мило улыбнулась Света, от злобной танцовщицы не осталось и следа – поразительная метаморфоза.– Это частная коллекция их хозяина.

Уже стемнело. Мы закрылись на все мыслимые и немыслимые запоры. Электричество в особняке отсутствовало. Вместо него на потолках висели роскошные свечевые люстры. Кроме того, на стенах располагались великолепные канделябры, сделанные в виде разных зверюшек и человечков.

Мы только было зажгли свечи в гостиной на первом этаже и собрались ужинать, как вдруг раздался сильнейший стук в парадную дверь.

– Привидения,– хмыкнул Леша и притих.

В воздухе повисла тревожная напряженность. На улице не было видно ни зги. Вампир опять запыхтел мне на ухо о кознях танцовщицы, но я отмахнулся от него. Открывать – не открывать – мы были в замешательстве. Кто знает, что там за дверью?! Наконец я догадался взглянуть на клубок-компасок – тот светился ровным белым светом. Значит, ничего опасного нет. И мы с Лешей потащились открывать.

– Кто там? – спросил Алексей не своим, и даже не моим голосом.

– Эй, хозяева, можно заночевать одинокому путнику?

– А вы кто такой? – спросил вампир, пробурчав под нос: «Вот еще накачался на нашу голову, приперся…»

– Я – Объедало Женуарий Евгеньевич.

– А чем докажешь? Паспорт покажи – просунь в щелочку,– с опаской потребовал осторожный упырь.

– Ох, ну зачем же мне врать? Вы не беспокойтесь, я заплачу за постой,– путник просунул в почтовую щель свой «серпастый-молоткастый». Посмотрели: точно – Объедало Женуарий Евгеньевич. Только поразились пятой графе. Там черным по белому была записана его национальность – «бочка бездонная».

– А разве есть такая национальность? – вроде бы я достаточно образован, но про таких не слыхал.

– Если написано – значит есть.

Мы распахнули дверь, и в дом вкатился, да-да, именно вкатился, полненький тщедушный человечек с пухловатым улыбчивым лицом.

– Здравствуйте,– он пожал наши руки потной ладонью, а светланину руку даже поцеловал.

Одет он был обыкновенно – серые брючки и светлый свитер с темными поперечными полосами, на ногах обыкновенные кеды. За плечами спортивная сумка.

– Входите, заходите, проходите,– забормотали мы.

– Мы ведь не хозяева, а тоже вроде гостей,– ляпнул я и получил сильнейший толчок в спину от вампира.

– Осел! Кто тебя за язык тянет? – скупой кровоед позарился на плату за постой, но мой язык, лешин враг, все испортил.

– А где же хозяева?

– Хозяева этого дома – страшные призраки,– Леша брал гостя на испуг.

– Призраки? – улыбнулся круглый человечек.– Чепуха! Нет ничего страшнее в мире советской бюрократии! Она похлеще всяких там призраков.

– Это да,– с этой истиной трудно было не согласиться.

– Вот наш председатель горисполкома – он сто очков форы даст этим призракам и победит за явным преимуществом. Вот это настоящий призрак, никогда его не найдешь. Кто-то где-то его видел, а где он точно, никто не знает,– признался гость.

Он был приглашен к столу. Женуарий любезно согласился и вынул из своей безразмерной сумки марочный коньяк, бутылку «Столичной», красную и черную икру, батон колбасы «Докторской», что-то еще, от чего у нас троих окончательно помутился разум. Чудеса! Наши скудные припасы на этом фоне выглядели жалкими объедками.

– У вас необычная национальность,– сказал я, улучив подходящий момент.

– Почему необычная? Обыкновенная национальность. Нас, бочек бездонных, по миру еще много – у нас диаспора большая: в Америке, в Африке, в Австралии. Нас везде полно,– усмехнулся Женуарий.– У нас, как и у всех нормальных народов, есть своя историческая родина. Я, кстати, туда как раз собрался, к родственникам.

– А где она, ваша историческая родина?

– Наши ученые до сих пор не пришли к окончательному решению, все спорят. Одни говорят: в Антарктиде, другие: в Конго. Но я больше доверяю третьим: в 10 веке, до нашей эры еще, мы вышли из Западной Европы.

– А почему именно оттуда?

– Все очень просто, у нас национальный нюх – в Западной Европе много сортов колбасы, в Антарктиде и Конго такого нет. Следовательно, наша историческая родина – Западная Европа. Логика, друг мой, обыкновенная логика. Ты знаешь, что почти все знаменитые люди были бочки бездонные, только по некоторым причинам стеснялись об этом говорить.

– Так кто же, например?

– Например, Наполеон Бонапарт. Мать его – корсиканская бочка бездонная. У Ленина бабушка по отцу была православная бочка. А великий Александр Македонский? Мать его бочка бездонная, а Петр Первый вообще был стопроцентный бочка!

– Погодите-погодите, он же вроде бы Романов.

– У вас устаревшие сведения. Как таковой династии Романовых вообще, понимаете, вообще не бы-ло. Корень фамилии Романов восходит к древнебочковому «раманава», что означает «красивый, аристократический». Да я подозреваю, что и ты, Саша, тоже бочка, только утерявшая свои национальные корни. Ты же знаешь, что русские испокон веков проводили политику насильственной русификации.

Я обомлел, все-таки как-то непривычно узнавать о себе правду.

Алексей тем временем в одиночку приканчивал бутылку «Столичной».

– Леша, не пей много,– пытался одернуть я друга, но вурдалак не слушал – дорвался до водки, как до крови.

– Алексей, кажется, перепил,– заметил и бочка бездонная, он больше налегал на коньяк.

Вампира действительно развезло, как тогда в Вампировке. Он все время старался укусить свету, ворча: «Ты – не женщина, ты – убийца!» Та поначалу пыталась молча от него отодвинуться. Но упырь упрямо тянулся к ровой ладной ручке девушки. Наконец центр тяжести переместился, и он с грохотом свалился вместе со стулом к ногам кикиморы. Та взвизгнула и отскочила.

– Я, это, Саш, ик, я…– в доску пьяный вампир встал, пошатываясь, как маятник, уселся опять на стул, раскачиваясь из стороны в сторону. Кикимора предусмотрительно отодвинулась, оказавшись у меня под боком.

А бочка бездонная, полный до краев национальной гордости, налил себе остатки водки и опрокинул все залпом.  После этого он вдруг расплакался и поведал нам свою жизненную историю, полную невзгод и несчастий.

– Знаешь, Саша, не могу я больше молчать, сил моих больше нет. Скажу вот только тебе, да вот свете, да Леше,– при упоминании своего имени вампир красиво, с каким-то колокольным звоном стукнулся лбом о стол. В течение всего разговора вурдалак время от времени звонко ударялся головой, пока наконец кикимора не догадалась положить на стол подушку.

– Родился я,– начал Женуарий,– в первопрестольной, в семье простого советского партаппаратчика. С детства был головастый (тем временем я мельком взглянул на стол и охнул: мы, трое вместе взятые, съели втрое меньше, чем наш ночной гость – он уничтожил не только свои, но и наши продукты, причем весь недельный запас, который мы по великой своей глупости выставили на стол). Учился хорошо – школу окончил с золотой медалью. Поступил в институт – стал физиком, и послали меня в эти края в секретный институт. Но сейчас он уже не секретный – Тьмутаракань-13, знаете небось? Вот туда. И вот, когда железный занавес открылся, точнее, чуть приподнялся, к нам на стажировку приехала делегация иностранных студентов-физиков. И среди них-то и была Она, моя любимая и ненаглядная. Звали ее Грация Колбасини. И знаешь, тоже бочка.

– Бездонная?

– Ну, разумеется. Она такая, она такая! – рассказчик не находил слов для описания писаной красотки.– Ну, сам понимаешь, какая! Полюбил мы друг друга – я с первого, она со второго взгляда. Я ее и в кино водил, и мороженым кормил – все чин чинарем. Договорились пожениться. Стали решать – что, где, когда. У нас или у нее. Я долго размышлял, колебался, мучился – все-таки хоть и уродина, но родина, пусть и неисторическая. Но когда она сказала, что у них в магазинах, с ума сойти, сто сортов колбасы и никаких очередей, я отринул все сомнения. Ведь я ее так люблю.

– Грацию?

– Колбасу. И вот не менее любимая Грация уехала, а мне разрешения в ОВИРе не дают. Говорят, секретный физик. Хотя мы к этому времени все свои секреты успели уже по миру пустить. Стал я добиваться правды – обо мне даже «Голос Америки» сообщал. Бестолку. И третий год уже эта канитель. Отказник я.

– Интересно,– шепнула мне на ухо света, обдав ароматом приятных для моего обоняния духов.– А кого он больше любит: свою любимую Колбасини или свою любимую колбасу?

– Но вы не думайте,– Объедало словно угадал наши мысли,– да, я люблю поесть, не скрою, но я никогда не делаю из еды культа. Есть древняя бочковая пословица – много есть – с голоду умереть. Можно подумать, без еды нельзя прожить?! Я однажды даже голодовку протеста объявлял, когда мой начальник Горынычев Степан Захарович в результате биосинтеза превратил мою лаборантку Василису Краснову в лягушку и хотел на опыты пустить. Он сексуально домогался ее, к сожительству принуждал. Она отвергла его домогательства – и поплатилась. Ну, тогда вообще вся общественность на дыбы поднялась. Листовки протеста выпускали. Времена-то были уже другие.

– И сколько дней ты голодовал?

– Часов четырнадцать, если не пятнадцать. И если бы не призывы общественности сохранить себя для науки, я бы постарался до двадцати часов дотянуть,– признался Женуарий.

Мы со Светой (Леша уже храпел, положив голову на стол) поразились мужеством, стойкостью и отвагой этого неординарного человека.

– А что с Василисой? – спросила Светлана.

– Обратно девушкой стала, только долго еще после этого не ходила, а прыгала и скакала. А Горынычева уволили, вернее перевели на другой секретный объект, вроде бы в Чернобыль. Говорили, что это он тамошнюю АЭС взорвал…

За окном бесновался ветер, мелкий накрапывающий дождик напоминал о приближающейся осени. Возле дома кто-то медленно ходил и стучал зубами, словно на дворе был не теплый август, а зябкий декабрь. Жутковато.

– А где же ваши хваленые призраки? – пробормотал Женуарий.

Только он это произнес, как на верхнем этаже раздались душераздирающие вопли. Разумеется, душа моя «разодралась» на мелкие кусочки, а ее верный соратник гражданский долг силком потащил меня наверх. Кикимора пыталась меня удержать:

– Это привидения балуются, ничего страшного.

Но как, скажите на милость, можно усидеть на месте, когда на верхнем этаже поднялся такой ор. Разве можно было не обращать на это внимания. Это вам, дорогие читатели, хорошо, вы сидите в уюте и тепле, в квартире, где кроме тараканов, больше никакой нечисти нет.

Я поспешил на зов о помощи. Свете ничего не оставалось делать, как последовать моему примеру. Женуарий, нетвердо покачиваясь на своих двух, также покатился за нами. Но, закон подлости, только мы поднялись на второй этаж, вопли утихли. Как их и не было.

– Дорезали,– вздохнул бочка бездонная.

И тут же раздался еще один крик, похожий на первый, на этот раз внизу.

«Леша!» – мы стремглав понеслись вниз, но не успели спуститься, как крик опять возник наверху. Мы опешили. Раздался дикий хохот. Над нами явно потешались.

– Я тебе говорила – они шутят.

– Ну и шуточки, идиоты! – не стерпел я издевательств.

Тут же с полки взлетел веник и со всего размаху налетел на меня. Вслед за ним взлетело ведро, благо еще оно было пустое, и спикировало на нас. Со своего места поднялась и эскадрилья столового серебра: ложки, вилки и, что самое опасное, ножи. Мы бросились наутек – Женуарий вмиг протрезвел. Наши скоростные данные явно уступали атакующей домашней утвари.

– Надо попросить прощения, а то они не оставят нас в покое,– отбиваясь от ударов, посоветовала Света.

– Ладно, хватит, я больше не буду! – взмолился я.

Опять раздался тот же идиотский смех, подлетевшие было ножи застыли в сантиметре от нас. Затем все нападавшие предметы как-то сразу задним ходом вернулись на свои прежние места дислокации. Да так, словно и не двигались.

Перепуганные, мы возвратились в гостиную – Леши нигде не было! Вампир бесследно исчез. Неужели бебеки? Или это опять проделки местных привидений? Мы заметались по комнатам, пока наконец не догадались заглянуть под кровать в хозяйской опочивальне. Леша был там, вместе с подушкой, но та почему-то лежала под ногами. Вместе с Женуарием мы выволокли пьяного сонного упыря из-под кровати и уложили на постель.

И тут неожиданно стали мерцать свечи, как будто подул невидимый ветер, но какой может быть ветер в комнате с наглухо закрытыми окнами! Чертовщина какая-то. Опять призраки!

Женуарий остался в опочивальне, где стояла еще одна кровать, и через минуту захрапел. Я решил вернуться в гостиную – там Светлана прибиралась после ужина. И только я вышел в коридор, как свечи, словно по команде, все разом погасли.

– Снова эти призраки, черт их… не возьми, не возьми,– вовремя поправился я, едва не выругавшись.

На ощупь прошел по коридору, но вскоре понял, что потерял ориентир – пришлось остановиться. Гробовая тишина. Куда идти, ума не приложу. Сзади послышались чьи-то шлепающие шаги и неровное дыхание. Сам я сделал несколько шагов вперед и… вдруг на меня сзади кто-то набросился, повалил на пол и стал душить.

Бебеки! Не было печали! Я ощутил на своем горле противные, холодные пальцы и никак не мог от них освободиться. Отчаянно сопротивлялся – в багровом свете, вырывающемся из глазниц и рта чудовища, удалось разглядеть перекошенную злобой морду-дыню. Он держал меня мертвой хваткой. Монстр был гораздо сильнее меня – еще чуть-чуть и я отдам Богу душу – все, смертушка моя пришла! Из моего рта вырывался какой-то нечленораздельный глухой хрип – я задыхался, перед глазами поплыли эскадрой пестрые круги, но мне недосуг было их рассматривать. И в этот момент кто-то осветил нас светом фонарика.

– А-а! – бебека отцепил руки и с воем откатился в сторону. Фу… Я еле перевел дух. Кому же я был обязан спасением? Посмотрел и обомлел. Это была кикимора Света, она кинулась мне на помощь и помогла подняться. Я еле стоял на ногах.

– Когда погас свет, я заволновалась и пошла искать тебя. Ты в порядке?

– О, да,– у меня перед глазами еще двоилось.

– А где Женуарий?

– Он,– в горле у меня еще першило,– он давно храпит в хозяйской спальне.

Пока Светлана помогала мне, то выпустила чудовище из зоны света, оно немедленно этим воспользовалось и быстро скрылось в одной из комнат. Было лишь слышно, как оно мечется – но через минуту все стихло.

– Спа-асибо,– наконец догадался поблагодарить я кикимору. Вот уж от кого я помощи не ждал, так это от нее. За один день такая перемена! Нет, такое возможно только в сказках!

Она отдала мне фонарик, и мы осторожно побрели по комнатам – надо было прикончить монстра.

– Как он проник в дом? Мы ведь заперли все двери? – недоумевал я – не мог же он сквозь стену пройти.

– Видимо, он знал другой ход.

Зайдя в одну из комнат, по-моему, это была детская, мы увидели, что бебека лежит без движения на полу. Посветил на него – никакой реакции. Наступила его первая смерть. На наших глазах кожа чудовища стала медленно светлеть, грива с головы просто-напросто отвалилась, да и смао тело как-то заметно съежилось. Как будто бебека за эти минуты сбросил килограммов двадцать – так он похудел. Мы со Светой приникли к стенке и не шевелились. Фонарик выключили – глаза достаточно привыкли к темноте. Но вот процесс первой смерти закончился. Бебека еле-еле зашевелился, по телу прошло что-то вроде судороги. Глаза слабо, не то что до первой смерти, вспыхнули. Чудовище встало, выплюнуло остатки зубов, что-то прошепелявило и покачиваясь, как спьяну, захромало к двери. В нашу сторону оно и не смотрело!

Мы включили фонарик и направили его свет на чудовище. Бебека повернулся, сделал слабый шаг по направлению к нам – глазницы его ярко вспыхнули, но тут же погасли, как перегоревшая лампочка. Изо рта вырвался еле слышимый стон и бебека, как подкошенный, рухнул у наших ног.

Один из бебек был повержен!

Когда мы со Светой возвращались в гостиную, призраки зажгли свечи, а неведомый голос извиняющимся тоном произнес:

– Молодцы! Вы уж извините нас за те глупые шутки. Мы не со зла, мы только хотели вас испытать.

– Да ладно, чего уж там.

Дело близилось к полуночи. При всей своей роскоши, в доме обнаружилось всего три кровати. Одну занял Алексей, а на другой уже дрых Женуарий. Я великодушно отдал оставшуюся кровать девушке – ведь как никак она спасла мне жизнь. Сам же сел в кресло и попытался уснуть.

– Саш,– позвала меня Света.– Там ведь неудобно – может, на кровати ляжешь?

– А ты?

– Так ведь она широкая, оба уместимся – валетом.

– Ну, хорошо,– легкомысленно согласился я и даже по своей наивности предположить не мог, чем это может для меня кончиться. Мне просто очень хотелось спать, за день столько всего произошло, что иному хватило бы на целую жизнь. и я, не раздеваясь, сняв лишь обувь, лег и тут же заснул.

Под утро же, проснувшись, нашел, что спим мы отнюдь не валетом, а я отнюдь не в одежде, впрочем, кикимора тоже была не в комбинезоне. Хотя, если назвать одеждой костюмы Адама и Евы, то… Интересное кино получается. Кикимора бесцеремонно прильнула к моему плечу, полуобняв одной рукой, слава Богу, хоть поверх одеяла. Я пытался отстраниться от нее, хотя поймал себя на мысли, что мне не очень-то хотелось этого. Вот ведьма, околдовала-таки… Она открыла глаза и прошептала:

– Сашенька, мой любимый.

Ну, это уж чересчур:

– Мадемуазель, вам не кажется…– я осекся на полуслове, потому что поглядел на нее и понял, что не могу оттолкнуть ее от себя. Забавно, еще вчера утром она едва меня не убила. Но как это, черт возьми, было давно! Или – вообще не было: Вот уж поистине от ненависти до любви один шаг. Господи! Как она красива!

– Саша, послушай меня, не перебивай, пожалуйста,– быстро-быстро заговорила она, заметив мое замешательство.– Я, наверное, неисправимая дура! Я ведь вчера чуть не убила свою любовь. Ты только не перебивай меня, хорошо? Меня нашла в лесу старая лешачиха – тогда мне было годика три. Я – подкидыш. У нас в лесу было очень мало настоящих людей. А уж мужчин и подавно. Все злые образины – вислоухие, у кого сучок вместо носа, у кого вместо… (слово, вымаранное самоцензурой). От них слова доброго не услышишь. Понимаешь? Старая лешачиха, единственное доброе существо, до поры до времени прятала меня от чужих глаз. Но когда она умерла… Я осталась совсем одна – как раз в это время школу закончила. А неподалеку жил один лешак по прозвищу Репей. Еще когда лешачиха живая была, предупреждала меня: бойся его! а когда лешачиха умерла, стал он меня домогаться. Благо бы один, а то и друзей своих подговаривал. Много раз пытались они меня заманить в глушь, но не получалось ничего у них. Тогда он стал распускать обо мне грязные слухи. А люди доверчивы, им только шепни – и стала я «развратницей» и «блудницей». И зачем я такая красивая? Остальные кикиморы стали завидовать мне, обходить меня стороной, у меня не было настоящих подруг. Однажды они встретили меня и очень сильно избили. И никто за меня не заступился, никто меня не защитил. Я возненавидела всех людей и поклялась, что ни один мужчина не прикоснется ко мне. И вот тут-то я нашла Пляшущую смерть, или она нашла меня – не знаю. Там все такие, все за что-нибудь, но ненавидят людей. Там не было доброты. Вчера был первый день, испытательный день – я должна была пройти традиционный ритуал – убийство первого человека. Кто не был повязан кровью, того изгоняли из круга и убивали за предательство – вешали за ноги на дерево, а на голову одевали мешок с муравьями. Мне рассказывали, что однажды одна плясунья отказалась убить путника – он ей понравился – так ее тут же затоптали с тем же человеком. А кто переступил через первую кровь, тот мог свободно переступить и через вторую, мог убивать, а значит становился своим. Вот и я должна была стать своей. Мы протанцевали километров пять, пока не наткнулись на вас, а так как ты выглядишь, не обижайся, похилее Леши, выбрали тебя. До этого танцоры убили двоих, но те были покрепше и мне их не дали. Поверь, Саша, я не виновата в их смерти, на мне нет крови. Когда круг захватил тебя, мне поручили твое убийство. Поверь, Саша, я тогда тебя никак не воспринимала. Мне хотелось побыстрее пройти ритуал. Я даже не видела твоего лица, для меня ты был предметом, который должен был упасть. Если бы не твой друг, я, наверное, убила бы тебя. Я не хочу врать тебе.

– Танцоры не вернутся за тобой?

– Не знаю, но они мстительны.

– Но они же не круглые сутки танцуют?!

– Нет, конечно. Это очень равнодушные люди, они никого не любят, кроме как себя. Я тоже хотела стать, как они. Ведь так гораздо легче жить, раз ты никого не любишь, у тебя нет чувства долга и ответственности, совесть чиста…

– Не всегда то, что легче, лучше,– глубокомысленно заметил я, переврав, по-моему, чье-то мудрое изречение.

– Да, конечно. Когда вы меня поймали, я решила, что вы убьете. Но когда ты защитил меня от своего друга, который хотел меня убить…

– Леша не хотел тебя убивать, его мучила жажда, и он просто хотел отпить у тебя немного крови. И все.

– Да? – кикимора была немного удивлена.– Я тогда взглянула на тебя и поняла, что… что…

Она смутилась, я почувствовал, как она дрожала всем телом.

– Поняла, что ты мой. Как я себя проклинала.

– Ты не вернешься в Танцующую Смерть?

– Если ты не полюбишь меня…

– Но тебя же убьют.

– Мне теперь все равно.

Люди, человеки добрые, что мне оставалось делать? Я и сам, кажется, влюбился в нее по уши. Влюбиться в кикимору, пусть и симпатичную, вот уж чего я не ожидал от себя. Да, своя душа – такие же потемки, как и чужая.

Я осторожно обнял ее – она скорее инстинктивно прижалась ко мне еще крепче:

– Как же я люблю тебя, Санечка мой! – она обвила мою шею руками.

– И я тебя, Светочка моя, веточка ты моя, Светлячок,– я потерял голову. Вот уж точно сказано: любовь зла – полюбишь и кикимору.

Я целовал ее шею, красивую, ослепительно-белую грудь. Я, наверное, повторяю эпитеты всех знаменитых писателей, но ее губы, глаза, шея, грудь… Боже мой, как это было прекрасно. Самый прекрасный грех на земле! Любить и быть любимым. Когда любимые губы целуют тебя, когда любимые руки обнимают тебя, когда твоя любимая дрожит в неге от твоих прикосновений. Банальные слова не могут выразить этого. Ничего не выглядело пошлым, развратным, низким, все было прекрасно! И как я сразу не разглядел ее?! Что-то волшебное, сказочное, таинственное было в том, что меня смогла полюбить такая красавица. Что она во мне нашла – внешности никакой, силы тоже – всю жизнь от физкультуры отлынивал, и частенько был бит более сильными, ум – вот уж чего у меня отродясь не было, так это ума – самые глупые поступки, самые необдуманные решения, так это мои. Все мои знакомые девушки выскакивали замуж за богатеньких «Буратин», я же был вечным неудачником… И вот… Я боялся спугнуть свою мечту. Бедняжка Эммануэль свихнулась бы от зависти, узнав о нашей любви.

Света уже давно спала на моей груди, а я не мог уснуть – надолго ли мое счастье? Завтра встретит заморского принца (а в этих краях все возможно) и… Эх, будь что будет, решил я и заснул сном праведника.

 

 

Шестая глава

 

НА КУДЫКИНОЙ ГОРЕ

 

Утром всех раньше встал Женуарий Евгеньевич Объедало. После плотного завтрака, который добил все наши съестные запасы, он объявил, что ему пора. Перед уходом он заявил, что бочками бездонными были Христофор Колумб и Джордж Вашингтон, а также по секрету сообщил, что бочковский язык – праматерь всех языков мира. И только после этого ретировался.

Алексей встал с похмелья – смотрел на нас со Светкой осоловелыми глазами и ничего не понимал. Увидев останки бебеки, присвистнул. Все утро он хищно поглядывал на стройные ножки кикиморы, но культура и воспитание брали в нем верх над животным основным инстинктом.

Наконец наша компания отправилась в путь. Я рассказал Свете о цели нашего путешествия, и она охотно присоединилась к нам. Я видел, как недовольно что-то про себя бухтел вампир, но он был поставлен перед свершившимся фактом.

Через минут двадцать мы остановились у таблички: «Кудыкина гора. Высота над уровнем моря – 666 метров – 2 километра».

– Там кто-нибудь живет? – спросил я у Светы – она ж местная, должна знать.

– Туда лучше не ходить, там живет внук Прокруста – отравитель Крокодилов.

– Кто?

– Отравитель Крокодилов. Всех, кто мимо идет – всех травит.

Мы с Лешей поежились:

– А еще кто-нибудь поблизости живет?

– Живут, но… Леший знает, но не скажет, его в 37-м году НКВД пытал – но он и им ничего не сказал. Да его и не найдешь – ужасно людей не любит…

– Пошли к Крокодилову, может, и не отравит?! – махнул рукой Леша.– Не завтракать же мы у него будем.

Конечно, надо было у кого-то узнать о местонахождении черной дыры. Но с другой стороны, бочка бездонная нанес сокрушительный удар по нашим съестным запасам, уничтожив все до последней крошки сегодня утром, пока мы нежились в барских постелях. Дело усугубляло то, что мы не были святыми и не могли питаться святым духом.

Что представляла из себя Кудыкина гора? Большой, высокий, с крутыми склонами холм, заросший высокой травой. Со всех сторон его окружал Пьяный лес, за исключением неширокой просеки, по которой мы и пришли. Пьяный лес не покушался на холм, сам же Крокодилов время от времени скашивал для своего хозяйства часть «пьяной» травы.

Кудыкина гора существовала со времен царя Гороха, который правил незадолго до Гостомысла. По легенде, на этой горе когда-то жил князь, не то мордовский, не то татарский, не то варяжский. Звали его Кудык. Зверь был, не человек. Облагал округу непосильной данью, причем сам был скуп донельзя – скупился даже посылать свою дружину за данью, если в этом не было острой необходимости. Он обязал самих жителей нести ему дань (кстати, с тех пор и повелось на Руси говорить – иду на Кудыкину гору). Для этого у склона горы стояли специальные котлы, которые охранялись дружиной Кудыка.

Лютовал он сильно: бросал связанного пленника в яму, забрасывал хворостом и поджигал. При этом стоял на краю ямы, рискуя быть опаленным огнем, и любовался мучениями жертвы. Кроме того, брал у должников в зачет долга жен, дочерей, сестер и отдавал их на поругание своей дружине, а после этого, если долг не уплачивался, бедняжку сажали на кол. Вот и не выдержали смерды и однажды подняли восстание. Кудык заперся на своей горе с дружиной в крепости. Восставшие подпалили гору, благо лето было жаркое и засушливое. А времена-то было стародавние – крепости строились сплошь деревянные. Сдалась кудыкина дружина на милость победителю, а сам Кудык, как сквозь землю провалился, за лютость свою необузданную. Поговаривали, что провалился злобный князь в Преисподнюю. Нечистым с тех пор стало это место. Вечером и утром у подножия горы скапливался туман, смешивался с болотным газом, так что вечером и утром появляться здесь было небезопасно.

На самой горе после Кудыка до нашего времени никто не рисковал поселиться. До Крокодилова. Тот не побоялся – построил на вершине шикарную дачу, развел хозяйство. На какие средства – одному Богу известно.

Мы взобрались на гору, запыхавшись от тяжелого подъема. Взобрались и увидели виллу, так похожую на дачи наших высокопоставленных чинуш, только без охраны и забора.

– Вот здесь он и живет.

– А что он за шишка?

– Рассказывают, что он раньше в райисполкоме работал – там всем жизнь отравлял. Потом общепитом заведовал – там и поднаторел отравлять уже не морально, а всамделишно. А после того как не перестроился, был уволен по собственному желанию в связи с ухудшением состоянием здоровья. Говорят, что кого-то не того, кого надо, отравил. А сколько невинных душ он здесь загубил, злодей, не сосчитать. Травит и травит.

– Ты сама-то сколько загубила, смерть танцующая?! – съязвил Алексей.

Света съежилась, а мне захотелось дать Леше по уху. Ну, было, ну и что? Что ж теперь, всю жизнь девчонку упрекать за один глупый поступок? Был бы я вампиром, сам бы из Леши выпил кровушки. Однако в этот критический для нашей дружбы момент навстречу нам вышел приятной наружности мужчина лет шестидесяти в светлой рубашке-безрукавке, в джинсовых шортах и кроссовках фирмы «Рибок». На глазах – темные солнцезащитные очки. Он слащаво улыбался. Я даже подумал: ну не может такой приятный человек с такой доброй улыбкой губить людей – что-то Светлана напутала.

– О, да ко мне гости! Давненько-давненько у меня не было гостей,– хозяин гостеприимно раскрыл свои объятия и готов был облобызать в этот момент, по-моему, даже жабу.– Проходите, дорогие гости, милости прошу. Рад, так сказать, приветствовать нашу славную молодежь в вашем, так сказать, лице. Имею честь, так сказать, представиться – Крокодилов Варфоломей Иосифович.

Нам ничего не оставалось делать, как назвать свои имена.

«Врет Светка, сама злодейка и других злодеями считает»,– не унимался Леша.

«Алексей, оставь Светлану в покое, а то…» – обиделся я. Света, похоже, слышала наши перешептывания и побледнела. Я ее простил, вампир нет.

– Ох, вы, наврное, устали с дороги. Отдохните у меня. Вы не представляете, как я, так сказать, рад гостям. Все один да один. Недобрые люди про меня всякую гадость рассказывают – завидуют моему достатку. А я человек, так сказать, простой. Я рад, очень рад.

– Нет-нет. Вы нам скажите только, как пройти к черной дыре бебек,– я взглянул на клубок-компасок – тот постепенно наливался красной краской. А говорливый хозяин Кудыкиной горы не хотел слушать наших отговорок:

– Конечно, скажу, больше того, провожу, только отобедайте. В кои-то веки пришли и сразу уходить – нехорошо. Так нельзя. Вы отдохните с дороги, отобедайте со мной, стариком. А то я все один, некому слова доброго замолвить. Посмотрите, какой я обед приготовил, пальчики, так сказать, оближешь, а то, поди, какой день без нормальной еды?

Алексей потянул носом и, толкнув меня в бок, прошептал:

– Может, он и не отравитель вовсе, может, зря люди болтают?!

Ох, уж этот вампир! Он словно угадал мои мысли – я ведь тоже хотел есть. Проклятый основной инстинкт!

– Не ходите! Саша! Ради меня! – умоляла Светлана.

Клубок-компасок предостерегающе запищал, однако чувство голода заглушило в нас чувство осторожности и самосохранения. Да, что не сделаешь в жизни ради еды – коммунизм будешь строить!

– Ну, решайтесь – сосиски московские, свиные, а? – змей-искуситель в лице Крокодилова сломил нас.– Кофе бразильский «Пеле», пельмени по-вятски, колбаса «Докторская» как в свежем, так и жареном виде, стерлядка копчененькая. Ну, уважьте старика.

«Старый мафиозо, и где он все достает?» – припертый к стенке весомыми пищевыми аргументами, я проклинал свой желудок и Варфоломея Иосифовича. Нельзя, нельзя потакать низменным инстинктам – а не будешь потакать – помрешь с голоду.

– Ладно, уговорили,– русское авось сыграло с нами в дальнейшем злую шутку. Мы не знали, что за час до нашего прихода здесь побывали бебеки и подговорили Крокодилова любой ценой уничтожить нас. «Это мой гражданский долг»,– скромно ответил Крокодилов.

Хозяин усадил нас на открытой веранде за богато обставленный стол. Чего здесь только не было. Я таких продуктов отродясь не видывал. Всем содержимым можно было накормить до отвала роту солдат. Коммунизм на отдельно построенной даче, да и только!

– Живут же люди! – позавидовал вурдалак.

– Ешь только то, что знаешь,– на всякий случай посоветовала кикимора. Этот совет, похоже, касался только меня, но упырь не замедлил огрызнуться:

– Не первый день замужем,– он потерял всякую осторожность.

Хозяин Кудыкиной горы удалился, вопреки своим обещаниям, сославшись на какие-то неотложные дела. Сказал только, что уже пообедал и пожелал нам приятного аппетита.

Леша взял большой шмоток сала, а я – куриную ножку. И только мы это поднесли ко рту, как Светлана закричала:

– Нет! Что вы делаете? Стойте! – она сама не притронулась ни к единому продукту.

– Едим,– ухмыльнулся упырь, отправив добрую половину этого самого сала себе в рот.

– Смотрите! – она буквально содрала с моей руки клубок-компасок и поднесла к тому, что мы ели. Тут же на световом табло на красном фоне появилась надпись: «Осторожно! Сильнодействующий яд!» Все содержимое лешиного рта еще недожеванное вмиг вылетело метеором на паркет крокодиловской веранды. Одна смелая птаха, залетевшая на веранду, тут же склевала часть пищи и уже через минуту лежала лапками вверх.

Стали проверять другие яства: абсолютно все было отравлено – даже заморить червячка было нечем. Чтобы хозяин не догадался о раскрытом подвохе, часть еды пришлось выкинуть в мусорный ящик.

Наконец Крокодилов вернулся, окинул пристальным взором стол. Кажется, он не заметил обмана, потому что довольно ухмыльнулся:

– Покушали? Приятного вам, так сказать, было аппетита. Как угощеньице? Понравилось?

– Спасибо большое, все было очень вкусно,– сказал я, а у самого под ложечкой нестерпимо покалывало от голода. Леша радостно добавил:

– Особенно курица под соусом из циани…– чуть не проговорился он.

– Так, через пять минут, даже меньше,– удовлетворенно пробормотал отравитель и глянул на свои японские часы фирмы «Сейко».

– Что: через пять минут?

– А разве я что-то сказал? – спохватился Крокодилов.– Нет, что вы, вам показалось.

– Вы нам обещали показать черную дыру,– напомнили мы.

– Что? Какая дыра? – хозяин думал о чем-то своем.

– Черная.

– Ах, черная! В космосе, где же еще? – весело ответил прокрустов внук, но вдруг его лицо резко помрачнело, мы даже грешным делом обрадовались – может, сам себя по нечаянности отравил, чего-нибудь перепутал и отравил. Но нет – отравитель страдальчески произнес:

– Жалко мне вас. Честное, так сказать, слово.

– Почему?

– Ведь отравил я вас, гадина я такая, мерзавец окаянный – через пять минут, даже меньше, вы умрете. Мне ужасно, так сказать, стыдно. Вы уж простите меня, старого греховодника. Человек ведь должен уметь прощать. Извел я вас, а вы ведь такие молодые и красивые, вам бы жить да жить, а я… Сволочь я порядочная,– оказывается, у Крокодилова была скверная привычка каяться в своих грехах своим жертвам, участь которых была предрешена. И сейчас он добросовестно лил свои крокодиловы слезы.

– И вам не стыдно?

– Стыдно, очень, так сказать, стыдно. Поверьте. Честное, так сказать, слово.

– Так зачем же вы нас отравили?

– Я не мог поступить иначе, поймите же вы, я так воспитан. Проклятое наследие проклятого прошлого. Кроме того, у меня этого яду невпроворот. Зачем же зря пропадать добру? Нужно, чтобы все было оприходовано. По безотходной, так сказать, технологии. Экономика должна быть, так сказать, экономной. У хорошего хозяина ничего зазря не пропадает. Крыс и мышей я давно вывел. Вот и приходится травить, так сказать, кого попало.

Отравитель все тревожнее посматривал то на часы, то на нас.

– А почему вы не умираете? По моим расчетам у вас сейчас должны быть предсмертные судороги, так сказать, агония. Неужели яд старый?

– Нас отрава не берет! – самодовольно заявил вурдалак.

– Ну и слава Богу, могилу копать не надо, а то с ней столько мороки, да к тому же на горе почти места свободного не осталось. Где ни копни – почти везде могила. Давеча хотел червей для рыбалки накопать – так раз десять кости выкапывал,– с неожиданным для нас облегчением вздохнул Крокодилов.– Слава Богу, еще не зима. А то на улице мороз, а ты, как, так сказать, неприкаянный какой-нибудь , заступом могилу долбишь. Да и очень, так сказать, страшно и жутко смотреть, как умирают люди. Помню: был у меня один ботаник, так сказать, ученый, в очках. Все меня о травах выспрашивал. Эх, хороший был человек! И зачем я его отравил?! На глазах моих скончался – схватился за горло и лицом о стол со всего размаху – очки, так сказать, вдребезги. Да они ему и ни к чему уже были – закрылись его глазоньки умные навсегда. Или супружеская пара, так сказать, молодожены. Свой медовый месяц проводили. Вы бы видели, как они друг на друга смотрели – насмотреться не могли! Эх, любовь, молодость! Вы не думайте, что я зверь какой? Я их, так сказать, вместе в одной могилке схоронил, в лучшем месте. Что я, нехристь что ли какой? Не безбожник – я и поминки справил, в церкви свечку за упокой поставил. А может, вы еще что-нибудь скушаете, так сказать, на десерт.

– Нет уж мы сыты по горло.

– Покажите нам черную дыру бебек, иначе вам плохо будет,– оскалил зубки вампир.

– Да хоть сейчас…– попятился потомок Прокруста. Вампир почувствовал запах крокодиловской крови – я и не думал заступаться. Крокодилов понял, что дела его плохи и дал стрекача. Да какого, это в его-то возрасте. Вампир устремился за ним. Мы со Светой не успели даже переглянуться, как они исчезли из поля нашей видимости. Поспешили за ними: интересно, догонит Алексей этого мерзавца или нет? И что же мы увидели: вампир стоял возле телеграфного столба и крыл злодея отнюдь не первыми словами русского языка. Злодей же сидел на самом верху и слезать не намеревался.

– Слезай, подлый трус! – далее последовала такая Ниагара ругательств, из которых цензурными были только знаки препинания.

– Может, его чем-нибудь сбить? – предложил я.

– Да ну его, время еще на него тратить.

– Где черная дыра?

– Не скажу, у меня руки заняты,– Крокодилов был не первый, кто поразил меня оригинальной логикой.

– Так слезай, если скажешь – не тронем.

– Не слезу – вы плохие гости, обижаете хозяина.

Так и не добившись вразумительного ответа, мы плюнули на него и покинули Кудыкину гору, а вслед нам еще долго неслось:

– Приятно было, так сказать, познакомиться! Приходите еще! Милые вы мои, как я вас люблю!

 

 

Седьмая глава

 

ДВЕРЬ ДЬЯВОЛА

 

– Посмотрите, что я в доме отравителя нашел! – торжественно провозгласил вурдалак у подножия проклятой горы. Он вынул из-за пазухи какой-то обмусоленный клочок бумаги.– Это карта!

Это действительно была карта, между прочим, не самодельная, а отпечатанная в какой-то типографии. Карта нашего района. На ней было обозначено практически все: и Поляна смерти, и омут водяного, и что самое главное – черные дыры. Самая ближайшая находилась буквально в ста шагах от Кудыкиной горы. Причем рядом с ней был указан еще один странный объект. Значок с черепом и костями и надпись: «Дверь Дьявола».

– Неужели и эта исчезла? – испугались мы.

Но наши опасения на этот раз не оправдались: все, что мы хотели найти через сто шагов – нашли. Черная дыра была в целости и сохранности.

Вблизи черная дыра не выглядела такой уж страшной и неприступной. Обыкновенный небольшой земляной холмик с лазом посередине. Лаз большой, почти в полный человеческий рост, сразу после входа коридор резко уходил вниз. Что ж, риск – благородное дело, да и у нас не было другого выхода. Чтобы вернуть чашу, надо было пробраться в самое бебечье логово. Внутри также особенно ничего страшного не оказалось. Было темно, сыро и тихо. Ни шороха. И ни оного бебеки. Мы осторожно шли по темному длинному коридору, освещая путь электрическим фонариком. То и дело поглядывали на клубок-компасок, но тот никакой опасности не замечал. По дороге у стен нам то и дело попадались полурассыпавшиеся скелеты, в основном, в сидячем положении. После крутого поворота мы в растерянности остановились. Дорога вывела нас к большой зале, освещаемой одной-единственной тусклой свечой. В центре на небольшом возвышении стояло что-то вроде ложа, кругом в беспорядке разбросаны кости, подозреваю, в том числе и человеческие. Клубок-компасок упрямо молчал.

– Они были здесь, но потом ушли,– догадался Алексей. Это было одно из пристанищ ужасных чудовищ. И они его покинули не так давно: свеча еще не успела догореть. Мы обошли зал по периметру, но никакого выхода не обнаружили. Какой же дорогой они ушли? Если ночью по поверхности, то за это время свеча бы давно потухла. Значит, здесь где-то есть еще один ход. Только где? Вот незадача – с таким трудом обнаружить черную дыру, чтобы оказаться в тупике. Мы обшарили всю залу – нет, никакого выхода не нашли. От обиды хотелось расплакаться.

– Я сейчас чихну,– предупредил упырь и чихнул. Да так, что провалился куда-то вниз. Мы было испугались, но вмиг успокоились, когда услыхали его веселый бодрый голос:

– Ого-го, да здесь еще один лаз!

Мы со Светой спрыгнули вниз и пошли по новому коридору. Леша уверенно шел впереди, самодовольно заявляя, что его интуиция подсказывает ему, что бебеки где-то рядом. Шли мы, шли, пока не уткнулись в широкую железную дверь, которая при нашем приближении со скрипом, нет, дорогой читатель, ее скрип не был зловещим, как ты мог подумать, приотворилась, словно от ветра. Хотя какой ветер может быть в подземелье?

Наше внимание привлекла надпись над дверью. Она как бы фосфоресцировала неярким светом. Надпись была сделана на каком-то неведомом языке. При этом знакомые буквы русского алфавита перемешались со странными буквами, которых я не встречал ни в латинском, ни в греческом алфавитах.

Моя Светлана… стала что-то медленно шевелить губами – она читала! Хотя Алексей по своей нетерпеливой привычке тянул нас в дверь.

– Ты знаешь, что здесь написано? – удивился я.

– Когда я была маленькой, я много раз слышала об этом подземелье, но не думала, что сама когда-нибудь попаду сюда. Этого подземелья боится даже нечистая сила. Это дверь Дьявола.

– Та самая?

– Да, говорят, что где-то здесь вход в логово бебек, который охраняет злой дракон. По легенде, кто победит дракона, сможет вернуться обратно живым и невредимым.

– Это и написано? И… откуда ты знаешь, что написано? – Господи, я еще мог к этому времени удивляться.

– Меня учили,– загадочно улыбнулась кикимора.– Это древний, очень древний язык, праматерь всех языков – индоевропейский. Здесь написано: «Смерть дракона в его хвосте».

Впервые за все наше подземное путешествие клубок-компасок подал о себе знать, слабо заверещав. Но мы, привыкшие к этому времени, к чувству постоянной опасности, уже не обратили на это особого внимания. Нам отступать было никак нельзя.

И только переступили порог, как дверь с сильным скрежетом, словно от сквозняка, захлопнулась. Мы кинулись обратно, да не тут-то было. Дверь закрылась наглухо и не хотела выпускать нас обратно. Мы оказались пленниками черной дыры.

Дальнейший путь – от двери и далее – был еле-еле освещен. Дорожка стала гладкая и хорошо утрамбованная, как асфальтовая. Кроме того, дышалось намного легче – будто работала невидимая вентиляция. Под ногами ощущалась странная легкость: мы взглянули вниз – дорожка медленно, но верно двигалась. Сама. Как эскалатор в метро.

Чем дальше мы продвигались, тем светлее становилось. Не поймите меня превратно, но нам все чаще и чаще стали попадаться скелеты, кости, черепа и т.д. Далее на стенах коридора мы стали замечать «наскальную живопись». И не только рисунки каких-то монстров и звероподобных существ, но и надписи, причем на современном русском языке. Один скелет полулежал у стены. Его полуистлевшая рука держалась на стене, на которой бурой краской (скорее всего, кровью, побуревшей со временем) было написано: «Дальше смерть!» череп был сметен начисто и валялся где-то в стороне.

Писк клубка-компаска напоминал уже вой пожарной, милицейской и скорой помощи машин вместе взятых.

Узкий коридор постепенно расширялся. В конце концов он стал настолько широким, что походил на широкий проспект. И как же здесь не обойтись без таинственного и волшебного слова «вдруг» (или «неожиданно») – слова-спутника всех авантюрно-приключенческих романов. Хотя лукавлю, что-то в этом роде мы ожидали. Попасть в переделку нам, конечно, мало хотелось, но иногда приключения сами находят нас, если… знают, что мы ищем их.

Сначала мы увидели бебек, которые, заметив нас, и не подумали скрыться – наоборот, смело пошли нам навстречу. Мы приготовили было фонарики – бой так бой. Но тут на наших глазах произошло невероятное: бебеки, сгрудившись в кучу, стали сливаться в одно целое. Это нечто стремительно увеличивалось в размерах, пока, наконец, не приняло форму огромного, с двухэтажку, дракона. А превратившись, и не подумало вступать в драку. Дракон вальяжно лежал посреди дороги, в метрах ста пятидесяти от нас. Это было гигантское черное создание с чешуйчатой кожей. Его длинный хвост нервно отбивал чечетку. Поначалу у «превращенца» был полуоткрыт лишь один глаз. Но почуяв нас, его глаза, размером с добрый телевизор («Спектр», «Фотон», «Березка», «Панасоник» – выбирайте по вкусу), быстро-быстро открылись и налились багрянцем. Дракон нервно встрепенулся и зевнул, обнажив огромную клыкастую – в три ряда остро отточенных зубов – пасть. Он как бы нехотя поднялся на свои огромные трехпалые лапы и вдруг сделал мощный прыжок в нашу сторону.

– Он нас слопает! – заорал упырь.

Как пить дать. У меня подогнулись коленки – разве убежишь от такого чудовища?! Я увидел, как вся сжалась и побледнела Света.

– А, может, он травоядный?! – наивно пролепетал я, как будто бы от этих слов плотоядное чудовище могло стать травоядным. Но вечно мы. Люди, говорим не то, что видим, а то, что хотим увидеть. А потом мучаемся из-за последствий.

– Вот-вот, только закусит нами и станет травоядным,– бедный упырь, ему не помогут даже его кровососущие способности, он дико, как загнанный охотниками зверь, озирался вокруг, выискивая место для убежища. Но, как назло, вокруг было равнинно и пустынно, не считая пары – тройки скелетов. Да еще эта проклятая дорожка медленно вела нас в пасть дракона. М-да, это не бебеки и даже не отравитель Крокодилов.

Но не надо так быстро опускать лапки перед опасностью – надо бороться до конца, даже если бы этот конец и был смертным. Мы бросились бежать со всех ног назад, заведомо зная, что впереди закрытая дверь, но все равно на что-то надеясь. Так уж устроен человек. Закон подлости, ловушка не оставляла нам и этого призрачного шанса. Двигающаяся навстречу дракону дорожка все наши усилия сводила на нет – она убыстряла свой ход ровно настолько, насколько ускоряли свой бег мы. Попробовали было свет фонарей, но, превратившись в дракона, бебеки стали неуязвимыми.

А дракон лениво, будто его кто-то насильно заставлял, вразвалочку догонял нас. Все равно, мол, никуда не денетесь. Из его огромной – почти огненной – пасти лилась ручейками слюна. Он вытягивал свой гигантский коричневый язык и на лету ловил ее.

Наконец он нагнал нас, но к трапезе приступать не спешил. Все они, злодеи, хороши – все бы им жертв своих помучить. Дракон обогнал нас и хитро поглядел – ну, сопротивляться будете или сразу в пасть пожалуете.

– Может, ему хмель-добрель под нос сунуть? – заикнулся было я.

– Пока ты до его носа дотянешься, он десять раз тебя слопать успеет,– задыхаясь, ответил вампир.

Я пытался было уговорить Светлану надеть шапку-невидимку и спастись, но упрямая кикимора наотрез отказалась, более того, пыталась эту самую шапку мне насильно на голову натянуть. Ну да, хорош бы я был – сам спасся, а друзей в пасть чудовища отправил.

Мы кинулись в другую сторону, но дракон опять нагнал нас. Так, гонял он нас не раз и не два. Злоехидное животное играло с нами, как кошка с мышкой. Да, оказаться в шкурке мышки, доложу я вам, не очень-то и сладко. Нелегкая судьба у этой зверушки.

Чудовище легонько подтолкнуло Лешу в спину – тот кубарем полетел на землю, распластался и затих. Вслед за ним настала моя очередь – чудовище схватило меня своей трехпалой лапой и подняло в воздух. Но перед тем, как отправить к себе в пасть, стало внимательнейшим образом разглядывать. Потом подбросило в воздухе – мое сердце замерло, как замирает сердце у конфеты или голушки, подброшенной едоком вверх, для того чтобы затем ловко поймать ее ртом. Но нет, я только перелетел из одной лапы в другую. Голова моя закружилась – пусть подавится, ненасытная скотина, пусть я у тебя в горле комом встану, пусть тебя понос прошибет, пусть…

Лучше бы дракон меня не трогал. Сердить женщину – неблагодарное дело, а дракон рассердил Светлану не на шутку. Девушка забарабанила кулачками по хвосту зверя. Но дракон легко отбросил ее в сторону – мол, не мешай и до тебя дело дойдет. Светлана покатилась по дорожке, как клубок ниток. Но не потеряла присутствия духа – поднялась на одно колено – в ее руках очутился флакончик хмеля-добреля. С отчаяния она со всего размаху запустила им в дракона.

Чувствуя всем телом смертельные объятия чудовища, я приготовился к самому худшему: сейчас хрустнут под острым зубом мои косточки и алая, второй группы, с положительным резусом кровушка обагрит пасть дракона. Так в пасти страшного дракона, а если быть совсем точным, на его зубе, и закончится моя жизнь.

Но в тот момент, когда дракон хотел уж было закусить мной, произошло нечто невероятное. Хмель-добрель угодил дракону в хвост. Какая, казалось бы, малость. Но дракон как-то по-детски взвизгнул и выпустил меня из лап. Я, как мешок… с картошкой, плюхнулся на пол, проклиная все и вся и еще не веря в чудесное избавление.

Хвост дракона взлетел в воздух и попал в пасть прямо к своему хозяину. Челюсти сомкнулись и… чудовище стало пожирать само себя. Это было что-то невозможное. Дракон завертелся в невообразимой карусели. Перед моими глазами закружился какой-то небольшой смерч, в котором нельзя было разобрать решительно ничего. Наконец смерч стих, и на месте дракона я увидел небольшое мокрое место. А рядом – волшебную чашу гномов.

– Саша, милый мой,– бросилась ко мне на шею Светлана.

Мы подошли к вампиру и с трудом привели его в чувство. Первую минуту он ошарашено оглядывал нас, затем вздрогнул:

– А где он?

– Кто?

– Ну он – дракон?

– А разве он был? – меня разобрал нервный смех.

Приведя себя в порядок, мы подошли к чаше. Она была в целости и сохранности. Этим тупоумным бебекам было не под силу разгадать ее секрет. Зачем, спрашивается, только крали?

Вот, естественно, и все. Да, чуть не забыл, дверь Дьявола перед нами открылась, как по мановению волшебной палочки. Подозреваю, что это – действие волшебного камня Грааля, который служил основанием чаши и который по преданию может служить универсальным ключом к любой преграде.

Короче, мы вернулись в Кулички в полном здравии. Даже немного обидно было, что все так быстро завершилось. Правда, потом поговаривали, что не все бебеки погибли, что часть из них укрылась в Преисподней и грозилась вернуться. Но о следующем нашем путешествии в Ад, рассказ особый, об этом как-нибудь в другой раз.

Ведь кто верен Любви, кто верен Богу – тот победит любое зло, преодолеет любое препятствие, того Бог никогда не оставит. Даже у черта на Куличках…

 

 

●