Королевская охота

 

Олег КОРШУНОВ

Люта

Рисунок Юрия БазееваСлушатель: «А если я увидел не морду рыси, а улыбающееся лицо непонятного существа, – что-то среднее между рысью и человеком?»

Селидор: «Значит, вы увидели демона рыси, – Люта...»

Из беседы на семинаре по славяно-горицкой борьбе.

 

...лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною опрокинул.

Поучение Владимира Мономаха.

 

Оксана шла по лесной тропинке. Тесно сплетенные над головой ветви могучих деревьев, их густая листва почти не пропускали солнечного света, создавая здесь свой неповторимый изолированный мир. В этом мире глухой чащобы царили сумрак, запах лесной прелой сырости и постоянное ожидание чего-то, что должно вот-вот произойти. Ожидание неизвестного рождало тревогу, Оксану не покидало чувство, что кто-то неотрывно смотрит ей в спину немигающим нечеловечьим взглядом. Хотелось обернуться, но было страшно, – вдруг увидит за спиной нечто ужасное. Тревога неумолимо росла...

...Неприятно дребезжащий звонок будильника заставил вздрогнуть, – шесть утра. Вставать не хотелось. Нужно собираться в институт. Несмотря на все, нужно идти в институт. Ей не хотелось НИЧЕГО. Промучившись еще минут пять в полудремотном забытье, она заставила себя подняться. По привычке умылась, но это прибавило ей немного бодрости. Поставила чайник. Родителей дома уже не было, – они уходили на работу рано.

Вчера он сказал: «Знаешь, нам нужно расстаться, наши отношения достигли той критической точки, когда обыденность берет верх и кончается все. Я не собираюсь теперь до конца дней жить такой жизнью. Ну, поженимся, ну, дети, бытовуха, серость, – это не для меня. Человек должен быть свободным. Прощай! Не звони мне».

Целый день она ходила сама не своя, никак не могла поверить, привыкнуть. А вечером Оксана пошла к нему домой, чтобы укорять, упрашивать, плакать, унижаться, чтобы вернуть все, как было. Идя по его улице, она увидела издалека: Игорь шел навстречу по другой стороне, но он не увидел ее, – он вообще ничего не видел вокруг, потому что рядом с ним шла высокая стройная блондинка, и ее мини-юбка отнюдь не скрывала прелести точеных ножек. Игорь обнимал ее за талию и что-то увлеченно тараторил, не переставая и не видя ничего вокруг. Они смеялись и были счастливы.

Оксана проревела полночи в подушку. Родители так и не добились от нее ни слова. Она не помнила, как заснула. И вот теперь, несмотря на все это, нужно еще идти в институт!

А она мечтала, – «дура!», – что у них будет семья, двое, нет – трое детей. Она часто думала о том, как будет носить в себе первенца, постигая великое таинство зарождения новой жизни, наконец, наступит радостный и пугающий момент неизбежного, и она даст жизнь новому человеку, крохотному существу, нуждающемуся в ее заботе и ласке. Она представляла, как ухаживает за малышом, не спит ночами, кормит грудью, пеленает, первые шаги, первые слова... и всегда, всю жизнь, рядом будет Игорь, на крепкое плечо которого она сможет опереться всегда, что бы ни случилось! Он такой сильный, самостоятельный, нежный, красивый, – настоящий мужчина! Со всеми ее мечтами о семейной жизни он искренне соглашался и обращал такие разговоры в шутку, и она смеялась вместе с ним.

Все рухнуло в один миг. И разрушил все тот, кто и составлял ее счастье, тот, от которого меньше всего ждала, кому отдавала всю себя. Кто она теперь? Не любовница, не жена, а так...

Полчайника выкипело, в кухне стоял сырой горячий пар, окна запотели. Оксана выключила газ, распахнула форточку. Нет, сегодня она НИКУДА не пойдет.

Содержимое аптечки она высыпала на стол с глухим шелестом таблеточных упаковок. Оксана редко болела, не любила таблетки, а если когда и бывала высокая температура, то жаропонижающие таблетки всегда давала ей мама, которая в отличие от Оксаны была в этой области большим специалистом. Она регулярно принимала сердечные капли и сно-
творное, а также таблетки от болезней печени и разные другие, и любила говорить: «Я уже тридцать лет лечусь, уж я то знаю в этом толк, а ты меня не слушаешь!»

Оксана перебирала пачки с причудливыми названиями, – вот, кажется, снотворное. Она разрывала пачки и выдавливала таблетки на стол одну за одной: «так, теперь добавим этих и еще этих из упаковки с красными буквами». Горка разномастных таблеток быстро росла. Это занятие даже несколько увлекло ее: «Пожалуй, мне всего этого не впихнуть в себя, хватит и половины». Она задумчиво перемешала эту фармакологическую россыпь: «Полагается написать прощальное письмо». Несколько мгновений она размышляла, но слова не шли: «Ничего писать не буду, и так все ясно». Оксана знала, что это грех, но она не была убежденной верующей и серьезно об этом не задумывалась, даже в церковь она практически не ходила. «Может быть, зря?» – мелькнула мысль.

Она налила воды в стакан, подумала, налила еще два бокала и поставила рядом на столе. «Прости, Господи! Простите, родители!» – сердце сжала мысль, какое это будет горе для матери и отца, но Оксана отринула ее.

Оксана положила несколько таблеток на ладонь: «Нет, лучше по одной». Она глотала одну за другой, запивая водой: «Если их раздавливать, то быстрее подействуют». Она начала их разжевывать, морщась от отвращения. Было очень противно на вкус, но она продолжала без остановки, пересиливая себя. «Все, не могу больше!» Она легла на диван и стала ждать.

Скоро ей стало невыразимо дурно, ее тошнило. Дыхание участилось, сердцу стало тесно в грудной клетке, и оно бешено колотилось и пихалось, стремясь вырваться наружу. Потолок качнулся, виски сжало, в глазах замелькали темные точки, закололо в правом подреберье. Лежать было невыносимо тошно, внутри все зудело, ныло и пылало, стало жарко. Хотя силы убывали, она зачем-то поднялась и пошла куда-то. Руки и ноги повиновались с трудом, она двигалась, словно преодолевая сопротивление вязкой среды. «Я под водой» – мелькнула мысль в перекошенном мозгу. Предметы в комнате причудливо меняли свои очертания и размеры, а потом и вовсе все расплылось перед глазами. Она шла на ощупь вдоль стены, но стена оказалась ненадежной опорой, – она качалась вовсю. Оксана что-то свалила, звук падения отдавался в ушах многократным эхом. Все меркло, силы покидали, наваливался непреодолимый сон, веки стали тяжелыми. Стало трудно дышать, она вдыхала полной грудью, но никак не могла вдохнуть, сколько нужно, воздуха не хватало. Лицо ощутило касание чего-то гладкого и холодного. «Это лед. Я задыхаюсь под водой, а лед не дает мне выплыть на поверхность! Нужно разбить лед!» – подсказал инстинкт жизни.
Под руку попалось что-то тяжелое, Оксана бросила этим, ее оглушило звоном. Все...

Солнечным сентябрьским утром привычную суету спешащих на работу людей прервал звон разбитого окна. На асфальт грохнулась хрустальная ваза и разлетелась тысячей брызг! Прохожие замерли, подняв взоры к разбитому окну четвертого этажа. Что это? Семейная ссора? Но в окне никто не показался, не было слышно криков. Просто так окна не бьют хрустальными вазами.

–Нужно вызвать милицию!– озаботился кто-то из прохожих.

–И скорую помощь, – подсказала пожилая женщина.

...Была тьма, было движение. Впереди забрезжил неяркий свет. Темнота сменилась сумраком. Оксана шла по лесной тропинке. Спиной она чувствовала чей-то взгляд. Ей хотелось обернуться, но что-то останавливало ее, как бы предлагая выбор: обернись и узнаешь нечто новое – тайну следящих глаз, или не оборачивайся – так и пройдешь свою дорогу с этой тревогой, и все останется по старому, ведь неизвестно, что тебя ждет, когда обернешься. Неизвестное пугает. Оксана обернулась... И увидела, кто смотрел, – в развилке древесных ветвей сидела огромная рысь, сжавшись в комок перед прыжком и смотрела прямо на нее зелеными кошачьими глазами. По спине Оксаны пробежала дрожь. Рысь прыгнула... На нее... Огромные лапы вытянутых в прыжке передних ног за-
крыли весь свет...

Оксана вздрогнула. Все пространство заполнял гул. Она хочет открыть глаза, но не получается. Она понимает, что говорят люди, но не различает голосов в этом гуле, и вдруг откуда-то издалека, отдаваясь эхом, донеслась только одна фраза, четко понятая ею: «Будет жить».

Оксана была девушкой малообщительной, поэтому однокурсницы с филфака не расспрашивали о случившемся, а лишь бросали на нее многозначительные взгляды. Оксана рассказала обо всем лишь двум своим подругам Юле и Кате. Те слушали, вытаращив глаза и покачивая головами. Ей стало немного легче.

Потом была депрессия. Ни с кем не хотелось разговаривать, порой даже видеть никого не хотелось. Оксана, и так-то не особо любившая всякие дискотеки и тусовки, теперь вовсе замкнулась и не ходила ни на одну вечеринку, которые устраивались в институте, как ни тянули ее Катька с Юлькой: «Пойдем, развеешься! Тебе нужно сейчас отвлечься, чтобы все позабыть!» Она полюбила гулять одна под дождем. Укрывшись зонтом, она отрешенно бродила по улицам и аллеям города без всякой цели.

Однажды она шла по «тропе здоровья» – асфальтовой дорожке для бега, – через сырой октябрьский лес. Дождливая погода распугала редких в эту пору любителей бега. На тропе было одиноко. Опавшие листья почти сплошь засыпали дорожку. Полуголые деревья с пожухлыми остатками листьев, обступавшие «тропу здоровья», навевали щемящую тоску. Оксана остановилась, слушая тишину осени. Она смотрела на безжизненный лес, и ей казалось, что ЭТО ее родное, ее дом, ей хотелось забрать ЭТО с собой, чтобы оно было с ней всегда, ей хотелось навечно остаться здесь, раствориться в этом лесу, стать его хранительницей. Оксана свернула с асфальтовой дорожки на одну из многочисленных тропинок, уводящих в лес, и побрела, невзирая на раскисшую грязь, хлюпавшую под ее аккуратными туфельками.

Забросив занятия, Оксана уехала на неделю в деревню и каждый день бродила по лесу, чем постоянно внушала беспокойство своей бабушке, которая каждый раз выговаривала Оксане за ее продолжительные прогулки в одиночестве.

Оксана вернулась в город. На душе была все та же неприкаянность, но что-то изменилось в ней, – грусть, тоска и безнадежность теперь мягче лежали на ее сердце.

Оксана совсем забросила учебу, ей ничего не хотелось, было все равно. У сокурсниц началась предсессионная лихорадка, а Оксана оставалась равнодушной и безучастной, проваливая одну контрольную за другой.

Приближалась зачетная неделя, и настал момент, когда Оксана спросила себя: «Что же дальше? Если продолжать в том же духе, я не смогу сдать сессию. Бросить институт, пойти работать? Можно прожить и без высшего образования, как живут миллионы других. Нет! – почему-то уверенность в том, что ей надо учиться, была твердой. – Пора взять себя в руки!»

...Сбитая с ног мощным толчком, Оксана лежала на земле и смотрела на переплетение ветвей вверху: «А где же рысь, что прыгнула на меня?»

Оксана резко поднялась, не ощутив никаких усилий, и это ее движение было подобно разгибанию сжатой пружины, но... Она, вдруг, поняла, что не может встать на ноги, – она просто не умеет этого делать! Да и зачем, ведь на четырех гораздо удобнее! Взглянув на свои руки, она увидела огромные кошачьи лапы вместо них, – она сама стала рысью! Переступая всеми четырьмя лапами, она двинулась по тропинке. Вот здорово! Какая свобода движений! Какая легкость в теле! Ее уши наполнились морем звуков, обоняние улавливало тончайшие запахи, глаза различали мельчайшие детали в сумраке леса. Она свернула с тропинки и не спеша двинулась, легко пробираясь через непролазный кустарник, в глубь леса, приглядываясь, прислушиваясь и принюхиваясь.

Густая сумрачная чащоба леса больше не казалась враждебной, пугающей, таящей угрозу, она была здесь хозяйкой и хранительницей этого леса. Она носилась с невероятной быстротой через невероятные чащобы и буреломы, играючи совершала прыжки, легко взмывала на вершины самых высоких деревьев, прыгала с дерева на дерево. Глаза, уши, нос и еще какое-то неведомое чувство рассказывали ей о том, что происходит в лесу в радиусе нескольких десятков метров вокруг нее! Она наслаждалась свободой, движением, ловкостью, неутомимостью!

Уши уловили шуршание в вервях, сфокусировав зрение, она разглядела птицу. Оксана не знала, как называется птица, но тело рыси знало, как к ней подкрадываться. Ближе, еще ближе... Почувствовав неладное, птица забеспокоилась и улетела, взмыв на несколько метров вверх, рысь перехватила ее на взлете и мгновенно расправилась с ней... Это было не убийство... Она не чувствовала ненависти к своей жертве, она не желала смерти этой птицы. Просто она была рысью. Только человеческий ум разделяет вещи и поступки на хорошие и плохие. Почему, чтобы жить, хищник должен лишать жизни других?! Это не убийство, – великая загадка природы...

Оксана проснулась удивительно отдохнувшей и бодрой. Давно она не высыпалась так хорошо! Сегодня воскресенье. В понедельник зачет. Ей нужно проштудировать гору конспектов и пару учебников. Раньше только сам факт этого ввергал ее в уныние, но сегодня на душе было на удивление легко. Оксана одела спортивный костюм и вышла на первую в своей жизни пробежку. Она не принуждала себя, просто ей вдруг захотелось движения, и поэтому ей бежалось легко и радостно. Морозный декабрьский воздух наполнял тело бодростью, приятно опалял лицо прохладой. Она вернулась домой освеженной, полной сил и принялась за свои дела.

Оксана успела сдать все зачеты до начала экзаменов, а затем один за другим сдала экзамены на «хорошо» и «отлично». Это была самая легкая сессия за все время учебы в институте. Оксана сама себе удивлялась, – она понимала учебный материал гораздо быстрее и свободнее чем раньше, и он запоминался сам собой. У нее появился какой-то азарт, ей стало интересна эта жизнь в напряженном темпе, чего раньше не было. У нее появилась неукротимая энергия сделать дело. На экзаменах она волновалась гораздо меньше. Она часто устраивала пробежки и прогулки в лес, и возвращалась отдохнувшей и набравшейся сил. И еще, иногда ее снились чудесные сны, в которых она была хозяйкой девственного дикого леса, большой сильной кошкой, свободной рысью. Да она всегда ей была, просто раньше не знала.

После сессии она уехала на все каникулы в деревню. Там она достала с чердака старые лыжи двоюродного брата и открыла для себя радость еще одного нового вида движения, а, приехав в город, упросила родителей выделить ей денег на покупку собственных лыж.

Оксана записалась в секцию каратэ. Месяц занятий ее учили двум стойкам, трем блокам и двум ударам. На каждой тренировке шлифовались одни и те же приемы. Такая система тренировок не давала раскрыться ее внутренней сути, а, напротив, подавляла ее. И Оксана бросила каратэ.

Была суббота, веселый мартовский день. Закончились занятия в институте, и Оксана не спеша брела по улице с наслаждением вдыхая сырой весенний воздух, подставляя лицо ласковому солнышку. Грязный мартовский снег и мутная вода ручейков вещали о неизбежном торжестве жизни, приходящем на смену к гибельным холодам зимы.

Оксана без всякой цели остановилась перед афишной тумбой, увешанной обрывками объявлений, хаотически наклеенными друг на друга. Взор скользнул по обыденным «куплю», «продам», «сниму», «сдаю», к старой афише театра и зацепился за причудливую вязь строчек, выполненных под древнеславянское письмо. Оксана вгляделась внимательнее: «Клуб Древнерусских Ратоборств приглашает посетить соревнования по славяно-горицкой борьбе, номинация – штурмовой бой». На афише стояло сегодняшнее число. Спешить некуда, завтра выходной. Оксана была заинтересована обилием не совсем понятных слов, раньше она о таком ничего не слышала. Адрес места проведения соревнования был указан на афише.

Увиденное поразило Оксану настолько, что она сразу забыла обо всем. Бойцы бросались друг на друга, непрерывно атакуя градом ударов; сцепившись, падали на пол и продолжали бой. Здесь не было места искусственности, условности, лжи, лицемерию, цинизму, – только беспощадная правда рукопашной схватки, простая как жизнь. Оксана ощутила, как что-то пробудилось внутри, что-то первобытное шевельнулось упругим кошачьим телом, дрогнуло веко, приоткрыв желтый кошачий глаз, блеснув оскалом игольных клыков.

Позже, на тренировках, Оксана узнала, что в языческой древности у каждого русского воина был тотем-покровитель, – животное, которое давало силы выходить из самых сложных ситуаций. Рысь по-древнерусски называлась люта.

Солнечный луч коснулся лица Оксаны, она проснулась, глянула на циферблат будильника, – прозвенит через пять минут, – нажала на кнопку выключения звонка. Позади третий курс филфака, позади сессия, зубрежка, бессонные ночи перед экзаменами, – все это позади, на душе легко, свободно и радостно, впереди лето – любимая пора. Сегодня они едут за город, на лесной пруд. Едут втроем, – Оксана и Катька со своим Женей.

Денек выдался солнечный. Отдыхающих было пруд пруди. Искупавшись по несколько раз, вдоволь наплававшись, нарезвившись в воде, отдохнув на бережку, немного перекусив, друзья принялись ставить палатку, – ведь они приехали с ночевкой!

По мере того как угасал долгий летний день, отдыхающие разъезжались, и к десяти часам вечера на берегах пруда остались только тройка друзей да компания молодых парней, расположившаяся метрах в пятидесяти дальше по берегу около своих двух автомобилей. Оттуда доносились грохот магнитофонной музыки, совсем неуместной здесь в это время, да пьяные выкрики с матерным отголоском.

Эта психо-звуковая какофония, – побочный продукт социума, – казалось, заняла здесь главенствующее положение, отодвинув на второй план естественные природные звуки. Но это только казалось. Природа молча сносила надругательства человека над ней. Она всегда молчит, до поры...

Настал момент, когда у пьяной компании возникло желание разбавить спиртное чем-нибудь более пикантным, тем более, что они давно заприметили неподалеку возле костра у палатки двух представительниц другой половины человечества – прекрасной, но слабой в сопровождении какого-то студента. Кореша почувствовали себя несправедливо обделенными и, дернув еще по стопке, не спеша, двинулись наводить справедливость.

– Привет, девчонки, айда к нам, у нас водка есть, пиво, посидим, музыку послушаем, потанцуем, а то заскучали
совсем.

– Спасибо, нам не скучно, мы и здесь поседим, – выпалила Катька.

– Да че вы ломаетесь, мы вас не обидим, оттянемся по-человечьи, завтра вас домой подвезем.

– Никуда мы не пойдем, – категорично заявила Катька, стараясь казаться как можно решительней, несмотря на противную дрожь во всем теле.

– Да ладно, тебе понравится, – Толстый неожиданно, с глупым хихиканьем, схватил ее за талию и потянул к себе.

Женя понял, что пора уже что-то делать, до этого он молча стоял с угрюмым мрачным видом.

– Не трогай ее! – Женя подскочил к Толстому и вцепился в его руку, пытаясь освободить Катю. Катя вырвалась, Толстый оттолкнул Женю:

– Эй, пацан, ты не много берешь?! Две бабы на одного тебя! Делиться надо!

Родители, воспитатели и учителя с детства твердили, что драться нехорошо, конечно, он и сам думал также, – но что хорошего в том, что человека унижают, бьют по лицу, разбивают в кровь нос и губы, ломают ребра, а могут ведь и вообще... убить! Женя также знал, что мужчина должен защищать женщину от всяких там грязных посягательств, а также защищать человеческое достоинство себя и других людей. Но он как-то никогда не задумывался, что эти два
утверждения противоречат друг другу, и, принимая одно из них, нужно обязательно пересмотреть свое отношение к другому. Сейчас этот вопрос встал перед ним со всей своей безжалостной актуальностью.

– Не трогай ее! Уходите отсюда...– Жене показалось, что это выглядит жалко и смешно, он беспомощно замолчал, не находя больше слов, и тут же получил увесистый удар в челюсть. Женя выставил перед собой кулаки (так делают боксеры и крутые герои боевиков) и попытался ударить одного из обидчиков, но его неуверенные тычки не достигли цели. На Женю накинулось сразу трое и били всерьез. И вскоре он уже ничего не мог сделать, как только закрываться от ударов судорожными движениями рук. В конце концов его сбили на землю и продолжали бить ногами. Катька с воплями хватала бьющих за одежду, но ее постоянно отпихивали. Оксана чувствовала, как на нее находит оцепенение, – она не могла ни кричать, ни бежать, ни делать что-то еще.

Трое из пьяных парней были увлечены избиением Жени, один, главарь, лидер, изучающе внимательно смотрел на все это, уперев руки в бока, затем его взгляд упал на Оксану, и он кивнул пятому:

– Витек, держи эту.

Витек схватил Оксану, она дернулась вырваться, но он грубо повалил ее и сам навалился сверху, выдыхая перегаром в лицо.

Трое перестали бить Женю и переключили свое внимание на Катю, – окружив, стали оценивать ее прелести на ощупь, цинично обмениваясь впечатлениями. Женя, на которого уже не обращали внимания, приподнялся, зацепил длинную жердину, валявшуюся неподалеку, и, стоя на коленях (подняться на ноги уже не было сил) перепоясал одного из троих поперек спины. Агрессоры всколыхнулись и с новым остервенением принялись пинать восставшего Женю. Просто ушибами дело явно не ограничилось.

– Сделайте, как следует, чтобы больше не высвечивал! – скомандовал главарь, рывком за волосы, свалив Катю на землю.

Оксана, содрогаясь от отвращения, отталкивала от себя ладонями пьяную небритую харю, вдруг она почувствовала, будто у нее внутри щелкнул переключатель, хотя в какой именно момент это произошло, она не заметила. Хаотическое метание мыслей в голове прекратилось. Ей удалось подтянуть к животу одну ногу, немного отжав колено наседавшего Витька, она подтянула вторую и, перебирая ногами, словно крутя педали велосипеда, отпихала грузное тело нападавшего. Оторопевший Витек (он-то уже думал, что красавица у него в руках) двинулся обратно навалиться сверху, но получил такой удар двумя ногами в низ живота, что не сумел устоять и по пологому бережку скатился прямо к воде. Оксана, легким движением вскочив на ноги, кинулась по тропинке в темнеющий лес.

– Ты че, бабу не мог удержать?!

– Ладно, Эдик, она бешеная какая-то, – отозвался из темноты незадачливый насильник.

– Ладно, сиди, я сам догоню! – Эдик побежал вслед за Оксаной. Неожиданное сопротивление девушки возбудило в нем азарт и одно из инстинктивных желаний.

Оксана легко, едва касаясь земли, бежала по тропинке. Резко свернув в сторону, она без усилий взмыла на раскидистое дерево, навесившее свои ветви над тропинкой. С недавних пор Оксане очень нравилось взбираться на деревья в лесу, но та легкость, с которой она сделала это сейчас, удивила ее саму. Она притаилась, прильнув к стволу. Ее уши заполнили шорохи ночного леса, ее переполнил океан запахов, которые она раньше не ощущала, запахи воспринимались не только обонянием, она их просто чувствовала. Оксана огляделась. Было близко к одиннадцати часам ночи. Долгий летний день почти совсем погас, а под сенью леса было и вовсе темно, но Оксана видела каждый отдельный листочек на деревьях в лесу, а вон пара птах прикорнула на ветке, прижавшись друг к другу! Нет, цвета были неразличимы. Но она видела все до мельчайших деталей! Она чувствовала себя точно так же, как в своих снах. Ощущение нереальности происходящего не покидало ее: «Может быть, все это всего лишь сон?» Она была рысью – лютой, большой кошкой, хозяйкой сумеречного леса.

Приближались шаги преследователя. Оксана взглянула на свою руку, – «о Боже!», – она увидела огромную кошачью лапу с выпущенными когтями, глубоко впившимися в кору дерева! Она ждала свою жертву. Вот он поравнялся с ее деревом, замедлив бег, прислушиваясь и вглядываясь в темные заросли:

– Где ты, моя кошечка, покажись, я знаю, что ты где-то здесь!

Бедный, он и не подозревал, как был прав! Он не мог бы сейчас разглядеть ее, слившуюся со стволом дерева даже с двух шагов. Люта прыгнула!

Эдик не успел понять, как оказался на земле, придавленный кем-то тяжелым, прыгнувшим ему на спину. Его дыхание сбилось от удара при падении. Он так и не смог ничего предпринять, как несколько тяжелых ударов по затылку «отключили» его.

Люта била лапой. Она могла бы легко сломать человеку шею или разорвать горло, но сейчас в этом не было необходимости, – есть его она не собиралась, больше он не мог причинить ей вреда, и она оставила его лежать без сознания.

Катя сидела, съежившись, как забитый зверек, и ждала своей участи, одежда порвана в нескольких местах, лицо в ссадинах, губы разбиты в кровь. Женя валялся в бурьяне жестоко избитый. Четверо «победителей» стояли вокруг Кати и курили.

– Слышь, Крючок, ты че ей губы разбил, – весь товарный вид испортил, – сказал Витек.

– А ты ей на рожу не гляди, и все нормально будет, – ухмыльнулся Крючок.

– Что-то Эдик долго не идет, не догнал ее что ли?– сказал Толстый, и сплюнул в костер.

– Догнал, поэтому и не идет, – с видом знатока заявил Витек.

Вдруг, все неожиданно увидели Оксану метрах в трех от себя. Никто не слышал, как она подошла. Девушка продолжала медленно приближаться. Это событие оживило пьяную компанию:

– Ты глянь-ка, сама вернулась!

– Что, страшно в лесу-то?! Правильно, девочка, иди к нам, мы тебя и согреем, и развеселим!

– А где Эдик потерялся?

– Ты че, не понимаешь? Она его за... до полусмерти, ей мало, и к нам пришла...

Все разом замолчали, оборвав свой галдеж на полуслове, – Оксана вступила в круг, освещенный пламенем костра. Двигалась она совершено бесшумно, словно бесплотный призрак. Вся ее фигура была какой-то напружиненной, будто она готовилась прыгнуть. Но не это поразило всех. Ее глаза... Нечеловеческие, они не смотрели ни на кого конкретно, но, казалось, видели всех разом, не упуская ни одного малейшего движения. Безжалостные глаза хищника, готового к броску. В ее лице что-то неуловимо изменилось, придав ему кошачьи черты. Губы растянулись в какой-то неестественной улыбки, обнажая зубы, нет это не улыбка – это оскал, похожий на улыбку.

Витек любил на досуге смотреть фильмы ужасов, попивая пивко. Только вчера он насмотрелся их до не хочу. «Она вампир», – первое, что пришло в голову. Неприятный холодок дрожью пробежал по спине, волосы встали дыбом, да не у него одного!

Всеобщее оцепенение прервал Костян. В компании все его считали самым крутым, да и не зря. Он никогда не показушничал, выдавая мнимые достоинства за настоящие, как это любили делать другие, но в критических ситуациях всегда действовал решительно и жестоко. Костян шагнул к Оксане и хотел схватить ее, но девушка пихнула его с такой силой, что он перебирая ногами, пятясь перебежал через костер и упал.

– Хватай ее!– Толстый широко размахнувшись, хотел ударить ее по лицу, но удар провалился в пустоту.

Люта кинулась на них, не дожидаясь следующего нападения. В последующие пять секунд все трое получили по несколько чувствительных ударов и отшатнулись в стороны, зажимая оцарапанные лица. Вскочивший с земли Костян ударил ногой, целя в голову девушке (когда-то он четыре года занимался кикбоксингом), но она успела уклониться, подставив руку под удар. Костян не успел опустить ногу на землю, как получил молниеносный удар открытой ладонью в лоб. Не устояв на одной ноге, он снова упал. Крючок попытался схватить девчонку за шею сзади, но она, резко развернувшись, локтем сбила его руки и зацепила его по лицу скрюченными пальцами, оставив кровоточащие борозды. Удар ногой поддых согнул Крючка крючком.

Откинувшись назад, опираясь на руки, Костян сидел на земле и пытался понять происходящее. Объяснения он так и не нашел, но уступать он не привык с детства. Сунув руку в карман, он извлек нож – выкидуху. Сухой щелчок, – лезвие тускло блеснуло, придавая уверенности. Уже дважды в жизни он пускал нож в ход: один раз в уличной разборке, другой, когда они втроем подстерегли ночью прохожего, а тот заартачился, не захотел отдавать деньги.

Костян бросился на Оксану с твердой решимостью убить. Несколько выпадов не достигли цели, девушка резкими движениями уходила от ударов ножа в последний момент.

После очередного выпада люта вцепилась когтистыми лапами в вооруженную конечность и в миг прокусила кисть, сжимавшую нож. Костян взвыл от боли и выронил оружие. Люта бросилась на другого.

Боль в прокушенной кисти вызвала приступ бешеной злобы. Костян подобрал нож левой рукой и ударил снова, и снова ему не удалось избежать цепких лап. От резкого рывка его рука вылетела из плечевого сустава.

Недавние хозяева положения, считавшие себя хозяевами жизни (в том числе и жизни других людей) за полторы минуты этой схватки утеряли весь свой гонор и теперь мечтали только о том, чтобы их больше не трогали, – кто-то лежал на земле, боясь поднять голову, кто-то на четвереньках уползал в камыши, но люта не щадила ни кого, – настигая уползавших, она несколькими ударами подавляла волю ко всякому сопротивлению.

Катя была сама не своя от пережитого и от так неожиданно и резко изменившейся ситуации. Оксана волоком вытащила Женю к костру, побрызгала водой на его лицо. Тот никак не мог прийти в себя, бормотал в забытьи что-то несвязное. Тогда Оксана подошла к одному из несостоявшихся насильников, больше других подававшему признаки жизни, – его всего трясло крупной дрожью. Это был Витек. Оксана перевернула его за шиворот лицом
к себе.

– Можешь водить машину?

– Д-д-д-д-да, – у Витька зуб на зуб не попадал.

– Успокойся, сейчас повезешь нас в больницу, – его, – она указала на Женю, – и этого, – Оксана кивнула в сторону Костяна, лежавшего без сознания от болевого шока.

 

* * *

Свежий снежок наконец-то покрыл ноябрьскую грязь. Это было похоже одновременно и на смерть, и на освобождение от гнетущей тоски поздней осени.

Бабушка говорила Оксане:

– Теперь в лес не ходи – у нас рысь завелась, видели два раза.

Но Оксана не послушалась.

Снег резал глаза своей белизной, наполнял воздух первой зимней свежестью, нежно похрустывал под ногами. Оксана медленно шла по лесной тропинке, по еще никем не тронутому снежному покрывалу. Лишь в одном месте ей попались свежие следы, пересекающие тропинку, – отпечатки огромных кошачьих лап. Цепочка следов петляла между древесных стволов, теряясь в лесной чаще.


Мария Сакович

 

Рисунок Юлии Артамоновой

Сказки Мшанского леса

(о любви и не только)

 

Расскажи им о любви

 

...где-то бродят твои сны, королевна;

далеко ли до весны в травах древних...

только повторять осталось –

               пара слов, какая малость –

просыпайся, королевна,

                    надевай-ка оперенье...

 

Я спала, как всегда, крепко. Во сне я видела, что лечу над какими-то потрясающими горами и равнинами, исполненными удивительных красок, которые никогда не увидеть в жизни. Крылья мои, полные ветра, отливали сталью – еще бы, ведь я не ангел, чтобы взмахивать белоснежными перьями! – но скорость потрясала, а легкость полета заставляла задуматься о необходимости возвращения на грешную землю. Внезапно что-то мелькнуло прямо перед глазами, я попыталась остановиться на полной скорости, но получилось плохо, слишком велико было сопротивление воздуха, и я в высоте столкнулась с каким-то легким и небольшим телом. Однако силы столкновения вполне хватило, чтобы мы вместе с виновником происшествия начали медленно планировать вниз и наконец очутились на берегу заводи, которая образовалась невдалеке от потрясающего водопада как естественный бассейн. Я сложила крылья за спиной – к слову сказать, выглядела я точь-в-точь как кречет, поежилась – от водопада даже сюда долетало облачко мельчайших брызг – и оглянулась на того, по чьей вине мне пришлось прервать этот удивительный полет. Это была маленькая птичка неизвестной мне породы, по глазам которой я догадалась, что птицей, равно как и я, существо не является. Очередная человеческая душа, принявшая на время удобный для полета во сне и наяву облик.

– Спишь? – спросила я.

– Нет, – прощебетала птичка, поправляя выбившиеся перышки.

Я удивилась:

– А что тогда?

– Умерла я, – беззаботно откликнулась пичужка, переступая маленькими лапками на мокром камне, словно боясь соскользнуть в воду.

– Как это? – я обескураженно уставилась на птичку. Первый раз за тысячи полетов я встретила не спящую душу, а – страшно подумать! – мертвую. Я догадывалась, что души мертвых иногда обретают тело, чтобы вершить какие-то свои, недоступные нашему понимаю дела, но в первый раз сподобилась личной встречи, и хотела понять, почему именно в моем сне произошло это невероятное почти событие.

– Я ребенок, девочка. Погибла в теракте, недавно совсем. Нас таких много по свету летает.

– Господи...– прошептала я, отступая от птички. Ужас охватил меня. Говорят, если встретишь во сне покойника, то это ведет к неприятностям. К каким же неприятностям должна привести встреча с невинно загубленной террористами душой? Но сквозь волны эгоизма и продиктованное инстинктом желание улететь отсюда за тридевять земель незаметно просочилась жалость и сочувствие... явно эта девочка – судя по размерам данного на время тела – была совсем маленькой, ничего на свете не видела и уже, скорее всего, никогда не увидит. Никогда ей не пройти по брусчатке Красной Площади, не увидеть «Лебединое озеро» в Большом театре, не отдаться воле волн в Черном море, не подставить лицо ветру с Финского залива на Стрелке Васильевского острова... Никогда больше этому существу не улыбнется летним утром мама, не задует она 15 свечей на очередном деньрожденьском торте, не получит заветную валентинку от того первого мальчика, который станет для нее самым прекрасным рыцарем на долгие годы... И несмотря на то, что птицы не умеют плакать, мое соколиное тело таки родило маленькую, почти незаметную слезу от переполнявшей сердце мучительной боли – ведь ничем помочь ей я не могу...

А птичка беззаботно грызла коготок на крошечной лапке. Я тихо спросила ее:

– Тебе было очень больно?

– Нет, – казалось, птичка даже рассмеялась, – я и не почувствовала ничего. Не успела. Повезло, кстати, потому что тем, кто пришел после нас, было очень тяжело. Переход они восприняли как облегчение.

– А ты скучаешь по маме? – задала я самый больной вопрос.

– Нет, я каждую ночь к ней прихожу, разговариваю с ней. Во сне, конечно. Только очень уж мне ее жалко, плачет она все время. Но это пройдет, скоро у меня появится маленький братик, он поможет ей утешиться.

Я не знала, о чем можно еще говорить с ней, какие вопросы задавать. Вся безмерность произошедшей трагедии встала передо мной, и вся ненужность задаваемых мною вопросов отчетливо осозналась. Как я могу понять эту грань между жизнью и смертью? Вот она, маленькая жертва взрослых разногласий – стоит передо мной, и ей абсолютно все равно, почему и за что она умерла. Она почти ничем, кроме размера, не отличается от меня – а ведь я жива и сейчас мирно сплю в своей кровати. И утром я проснусь и буду снова ждать вечной любви, дружбы и счастья – а она уже не проснется никогда, потому что тело ее засыпано землей, а душа... а душа парит в виде маленькой птички в чужих снах, между жизнью и смертью...

Предчувствие рассвета кольнуло меня в сердце. Это всегда так бывает – необходимость вернуться в родное тело отзывается такой жуткой сердечной болью, что хочется плакать в голос. Я повернулась к птичке:

– Мне пора. Иначе я не смогу вернуться к своей маме.

– Лети скорей! – засуетилась малышка, взмахнула маленькими крылышками в знак прощания. – Передай привет своей маме!

Не зная, что ответить, я взмахнула крыльями, резко оторвалась от земли и, рассекая воздух, стремительно понеслась по направлению к дому. На душе было мутно, тяжело, больно, хотелось скорее попасть в свое тело и обнять маму – единственного человека на свете, который может преодолеть грань между жизнью и смертью своего ребенка силой любви. Вдруг я услышала тонкий голосок птички, которая, мельтеша в воздухе маленькими крыльями, торопливо догоняла меня, выбиваясь из сил. Я затормозила и зависла в воздухе, поймав крыльями восходящий поток.

Птичка догнала меня и заговорила, стараясь перекричать шум ветра:

– Я совсем забыла! Я хочу попросить тебя кое о чем!

– Все, что хочешь, – в этот миг я была способна исполнить любое ее желание.

– Я ведь совсем маленькая и ничего не умею. Могу только к маме летать да в чужие сны заглядывать...

– Говори, я сделаю все, что ты скажешь.

– Знаешь, мне только теперь стало понятно, что люди очень многого не знают, не видят, не чувствуют. Они словно слепые и глухие, живут как во сне, и нельзя им ничего объяснить. Но есть люди, которые могут говорить о рассветах и закатах, о боли чужих сердец и шуме ветра за окном. Такие, как ты. И я хочу попросить тебя... ведь мне уже ничего этого сделать нельзя. Расскажи им...

– О чем? – я чувствовала, как боль в сердце разливается по телу, что говорило о том, что мне пора проснуться как можно скорее. Но прервать разговор я не могла, я была обязана выслушать ее.

А птичка задумалась, как будто не решаясь взять на себя ответственность о теме, которую поручит мне. И наконец сказала:

– Расскажи им о любви.

И стремительно бросилась прочь, словно боялась, что я откажусь. Но у меня и в мыслях не было противоречить ей.

Вопреки ожиданиям, сон этот я не забыла. Утром проснулась с раскалывающейся головой, собралась на работу и весь день проходила, словно в бреду, не слыша распоряжений начальства и думая только о том, чтобы побыстрее настал вечер и я смогла сесть за компьютер. Но когда клавиатура оказалась в моем распоряжении, я, тупо глядя на мерцающий монитор, с ужасом осознала, что не знаю, с чего начать...


Сказка про принца и лань

 

...мне ль не знать, что все случилось

не с тобой и не со мною,

сердце ранит твоя милость,

как стрела над тетивою...

 

Жил-был один принц, и был он прекрасным охотником. Больше всего на свете он любил уйти в лес еще до рассвета, и бродить по чаще весь день с ружьем наперевес. Он никого не боялся, потому что был смелым, отважным юношей и к тому же прекрасным стрелком. А уж красив принц был просто божественно – открытое мужественное лицо, огромные глаза и кольца смоляных кудрей до плеч. Если прибавить сюда широкие плечи, стройные ноги и прекрасный звонкий голос, рыцарственный дух и умение играть на флейте, то портрет принца можно считать вполне законченным. Одним словом, воплощение мечты каждой мало-мальски соображающей принцессы и зазноба всех окрестных девиц, этакий юный фавн среднеевропейских равнин, достойный снисхождения самой Артемиды.

А в лесу жила и горя не знала прекрасная серая лань с громадными сверкающими черными глазами, стройными быстрыми ногами, трепетными ноздрями, золотыми копытами и большим чутким сердцем. И сердце это было навеки похищено принцем без единого выстрела, причем сам охотник об этом даже не догадывался. И вот целые дни проводила влюбленная лань у кромки леса, вглядываясь в окна далекого замка, а когда выходил на охоту принц, она неуловимой тенью скользила за ним по лесу, не зная усталости и почти умирая от счастья.

Однажды принц, гуляя по лесу, попал под дождь и простудился. Отец-король, волнуясь о здоровье сына и наследника престола, надолго приказал ему оставаться в постели, принимать лекарства и не выходить на воздух. А несчастная, истомленная неведением лань, изнывая от тоски, простаивала дни и ночи у кромки леса, напрягая зрение до слез, пытаясь разглядеть, не открываются ли знакомые ворота и не выходит ли оттуда стройная фигура возлюбленного принца. Но фигура не появлялась, так как лежала под грудой одеял под пристальным наблюдением отца, и послушно сморкаясь в шелковые платки, мысленно проклинала всех докторов на свете.

Несчастная лань перестала есть и пить, исхудала, стоя днями и ночами у опушки, едва прикрытая тенью дубов. А потом и стоять не смогла, пришлось лечь на сухую траву. А принц все не появлялся, лань все смотрела безотрывно на окна, не отходя ни на шаг, даже чтобы поесть, и, наконец, ослабла настолько, что перестала различать в сумерках ворота замка.

Поняв, что ничего почти не видит и вполне может пропустить выход принца, лань поднялась на подкашивающиеся ноги и неверной походкой двинулась в сторону замка. Она не могла позволить себе упустить долгожданное появление любимого, и всякая осторожность от тоски была забыта. Лань подошла почти вплотную к воротам, но путь ей преградил ров с водой. В прежние дни она бы легко его перепрыгнула, но сейчас сил хватило лишь на то, чтоб не съехать по сырому склону земляного вала прямо в воду. Она аккуратно и бесшумно переплыла ров и еле вылезла на другую сторону, потеряв последние силы и извозившись в грязи так, что заметными остались только громадные печальные глаза.

Наконец, дрожа всем телом, отчего на шелковистой шкурке мерцали под светом луны капли воды, лань подошла к самым воротам. Створки были закрыты наглухо, но из щелей дул теплый сухой ветер. Лань опустилась на холодную землю, прижалась боком к одной из самых широких щелей и задремала. Ей казалось, что среди сотен незнакомых и чуждых запахов она чувствует аромат тела любимого принца... Проснулась она от ужаса – ей приснился самый ненавистный для лесных зверей звук – лай собак. Лань вскочила на ноги и отпрыгнула от ворот, чуть не упав. Но лай становился все слышнее, и лань с ужасом поняла, что собаки находятся за территорией замка, между воротами и рвом, для пущей безопасности обитателей.

Она бросилась в противоположную сторону, поскользнулась и упала на колени передних ног. Боль пронзила все ее хрупкое истощенное тело, она попыталась подняться, но все было тщетно. Лань оглянулась, изогнув изящную шею, и увидела приближающиеся медленно, как в кошмарном сне, громадные собачьи морды с горящими глазами. Из последних сил она рванулась, поднялась на ноги и бросилась в противоположную сторону, но застыла, не сделав и двух шагов – из-за поворота вышли еще две громадные псины и, высунув жадные языки, медленно направились к ней. Лань застыла, понимая всю тщетность попыток бежать, и только закрыла глаза. Над крышами башен и самим замком висела тишина, собаки не торопились, лань стояла перед ними, дрожа и не пытаясь бежать.

Вдруг во рву бездумно квакнула лягушка, пробуя голосом перед вечерним концертом, лань вздрогнула, дернулась в сторону, и собаки, как по команде, бросились на нее. Почувствовав острые, словно кинжалы, клыки, вонзившиеся в ее истощенное тело, беспощадно терзавшие, рвавшие на части ее нежную плоть, она закричала почти человеческим голосом, заметалась, но цепкие клыки впивались все глубже, доставали почти до кости, псы рычали, огрызались друг на друга и ужасающе лаяли. Она упала на бок, тело ее топтали мохнатые лапы озверевших собак. Прощаясь с жизнью, лань краем выпученного, залитого кровью глаза заметила какую-то возню в воротах.

Очнулась она на чем-то мягком и душистом, попыталась шевельнуться, но не получилось. Открыла глаза и увидела, что лежит на чем-то золотистом и нежном, пахнущем зноем, цветущими пряными травами и медом, вся связанная какими-то белыми вонючими тряпками, из-за чего не может пошевелиться, а любимое лицо выздоровевшего принца склоняется прямо к ее израненной морде. Увидев, что лань открыла глаза, красавец-принц улыбнулся и сунул ей в рот соску, полную молока. Лань в жизни не пила ничего вкуснее, а уж близость любимого существа была для нее высшим счастьем, о котором она и мечтать не могла под сенью леса, на воле.

Она быстро встала на ноги, поправилась и стала почти ручной. Король-отец иногда заглядывал к любимице сына и трепал лань по нежной длинной шее. Принцу нравилось брать ее с собой в лес и видеть, как она резвится на полянках, даже и не помышляя удрать от него в чащу, резво прискакивая по первому же его зову. Она ходила за ним по пятам как собачка, спала у него в комнате на бархатной подушке, периодически тыкалась шелковым носом ему в ладонь, требуя ласки, а он кормил ее с рук сахаром и соленым хлебом, целовал в прекрасные глаза и трепал мягкие уши. Они были счастливы, как только могут быть счастливы два любящих существа на этой грешной земле.

Но ничто в этой жизни не длится вечно, и на исходе лета принц внес в замок на руках красавицу жену. Свадьба пела и плясала, лань заперли в саду, чтоб не мешала, и она покорно улеглась под яблоню, на любимую клумбу принца, отгоняя грустные мысли и не слушая громко и тревожно стучавшего сердца. Постепенно над замком повисла ночь, лань начала мерзнуть, и встала на ноги, чтобы размять затекшие конечности. Вдруг сверху послышался какой-то шорох, лань подняла голову и похолодела – на балконе, прямо над ее головой, ее возлюбленный страстно целовал молодую жену, а та обнимала его за шею и шептала на ухо какие-то глупости. Лань смотрела, как руки принца спускаются все ниже, и наконец, истомленный страстью, он подхватил жену на руки и унес в спальню, а та смеялась звонко и счастливо.

Лань опустила голову, переступила изящными ногами и побрела к забору. Подойдя к изгороди, она подняла голову и взглянула на звезды. По щекам ее катились огромные бриллиантовые слезы и сверкали в лучах горящей прямо над головой Венеры. Внезапно она услышала почти рядом и чуть сбоку оглушительный собачий лай, и внезапная мысль осенила ее. Легко перемахнув через изгородь, она танцующей походкой направилась вдоль стены замка на звук. Грызшиеся собаки, увидев ее, замерли и насторожились. Они много раз видели эту дичь рядом с принцем и теперь, когда она так долго находилась под его охраной, не смели ее тронуть. Но она гарцевала прямо у их морд и вожделеющих ее крови клыков, а потом легонько, но очень обидно задела одного пса по носу. Тот взревел и бросился на лань, сбил ее с ног и впился зубами в шелковистый бок. Другие псы поддержали товарища. Лань лежала молча, бриллиантовые слезы стали рубиновыми, и никто, кроме Венеры, не услышал ее последнего вздоха.

 

Сказка о солнце, ромашке и незабудке

 

...и это все, и больше нету ничего –

есть только небо, вечное небо...

 

Росли на полянке два цветка – незабудка и ромашка. Росли, цвели и горя не знали. Просыпались с рассветом, умывались каплями росы, распускали волосы-лепестки и поворачивались к солнцу, немного щурясь и покрываясь румянцем, они были очень застенчивыми, и неприкрытая страсть солнца их немного смущала... Росли они, значит, росли, расцветали с каждым днем все пышнее, а дни становились все жарче и длиннее, все оглушительнее стрекотали сверчки, а облака с неба совсем пропали. Бесстыдное солнце поднималось быстро и висело на небе долго-долго, разглядывая ромашку и незабудку совсем открыто и даже нахально. А ромашка с незабудкой, хорошея с каждым днем, становились все откровеннее и тоже не стеснялись больше смотреть солнцу прямо в рыжий смеющийся глаз, более того – смотреть, красуясь и поворачиваясь под горячими ласкающими лучами то одним боком, то другим...

А солнце с каждым днем распалялось все больше, светило все жарче, пылало все ярче, и, наконец, у ромашки с незабудкой перед глазами все закружилось в лучащемся вихре страсти, бабочки слились в сумасшедшем танго, кузнечики сбились с ритма и заорали вразнобой, поток лучей становился все горячее, начал обжигать, цветы задыхались от переполняющей их любви к миру и... наконец... задохнулись... Когда они пришли в себя, небо заволокло тучами, прохладный ветерок коснулся их пылающих щечек, покрывая холодящими поцелуями дрожащие лепестки. Ромашка и незабудка подняли головки в небо, постепенно приходя в сознание, и вдруг увидели необыкновенной красоты бабочку – огромную, с пламенными крыльями и золотыми усиками, которая, осыпая их радужной пыльцой, медленно кружила над ними. Бабочка все кружила, опускаясь ниже и ниже, а цветы, предчувствуя чудо, склонили головки друг к дружке, обнялись листочками и зажмурились. Наконец что-то большое и теплое накрыло их с головой, и сладкое чувство покоя и блаженства закачало их на своих медлительных медовых волнах. Сколько времени это продолжалось, они не знали, но бабочка наконец вспорхнула в воздух, а цветы поежились, очутившись на ветру. Темнело. Их клонило в сон, и они задремали, не разжимая объятий. На следующее утро они проснулись, умылись и с опаской взглянули на солнце. Но оно улыбалось им немного грустно и с безграничной нежностью. А воздух становился все прохладнее, и через несколько дней цветы начали мерзнуть от ветра, а солнце проводило все меньше времени на небе, иногда хмурилось, и чаще с тоской смотрело на дрожащие под небом от холода цветы.

И вот наступил день, когда умывание холодной росой переросло в продолжительный душ под пронзительно ледяной водой, а солнце не выглянуло вовсе. Цветы пригорюнились, прижались друг к другу, а ромашка даже потеряла лепесток и горько заплакала. Незабудка как могла поддерживала подругу, но надолго ее не хватило, и она зарыдала вместе с ней. Казалось, жизнь кончилась. Но внезапно их осыпало знакомой пыльцой и накрыло теплыми крыльями. Нежный, ласкающий голос зашептал: «Я полюбило вас сразу, как только увидело, Я солнце и по закону природы должно покинуть вас, а без меня вы умрете. Но я не могу расстаться с вами, поэтому предлагаю – пойдемте со мной. Правда, я сожгу вас, но дам вам взамен другие тела и вы станете частью меня. Согласны?» Цветки закивали головками, и теплые крылья налились жаром и оглушили их. Они вознеслись в необозримые дали, наблюдая за удаляющейся землей сквозь живое пламя поглотившего их солнца. Земля становилась все меньше, а жар солнца все привычнее и ближе. Но радость, переполняющая цветы, рвалась наружу, и наконец вырвалась, превратив их в маленькие островки света, легкие, подвижные и игривые. Они стремительно кружились вокруг огромного улыбающегося солнца, потом ринулись на далекую землю, садились на лобики детей, вызывая у них счастливые улыбки, играли в прятки и целовали плачущих младенцев в макушки. Так продолжается и до сих пор, правда, имена у них изменились. Мы с вами называем их солнечными зайчиками.

 

Глаз дракона

 

...и янтарные очи дракона

отражает кусок хрусталя...

 

Меня зовут Ольга Тихонова, я кандидат филологических наук. Темой докторской диссертации, над которой я работаю, является мифология и народное творчество средневековой Англии. В процессе подготовки практического материала мне пришлось неоднократно посетить любимую страну, и именно с последним моим визитом и связан этот рассказ.

В сентябре прошлого года я в поисках народных сказаний отправилась на родину Робин Гуда, чтобы повыспрашивать у местных жителей о том, какие предания и легенды сохранила народная память. Мой научный руководитель по большому секрету рассказал мне, что в городке Л. ...ского графства до сих пор живы легенды о драконе, который охраняет какой-то неведомый никому клад, и у меня есть все шансы провести хронологическую параллель между темным средневековьем и современностью. Шанс, для меня просто уникальный. Я мигом собралась и отбыла на Туманный Альбион.

Вооруженная диктофоном, рюкзаком с теплой одеждой, термосом с какао и фотоаппаратом, я в ту памятную мне среду очутилась среди осенних полей любимой мною Англии. Сырой воздух был плотным и довольно промозглым, на коже моих ботинок сверкали капли измороси, куртка стала влажной, нос моментально засопливился, но, даже через час блужданий по пустынным проселочным дорогам, я не нашла никаких признаков Л. До городка, а вернее, деревеньки, не ходил никакой колесный транспорт, а со станции мне, видимо, неправильно указали дорогу, и я снова и снова меряла шагами неприветливую по осени английскую землю. Внезапно дорога разделилась. Одна ее ветка направлялась прямо и исчезала в полях, где по-прежнему не видно было никаких признаков жилья, а вторая ныряла в темный сырой лес и пряталась под ветвями гигантских папоротников. Я подумала, осмотрелась и тоже свернула в лес, который, впустив меня в свое тихое святилище, мгновенно погасил все звуки полей. Только эхо моих шагов отражаось от мокрых стволов исполинских деревьев. Мне стало жутко, и я, чтобы не бояться, начала напевать что-то непонятное, но затем в памяти всплыл текст, и я запела уже в полный голос песню любимой группы «Мельница» о сонном рыцаре. Шагать стало веселее, дорога перестала казаться непреодолимой, и я бодро углубилась в лес.

Однако репертуар через какое-то время иссяк, я проголодалась, а чтобы не думать о еде, стала напевать песни по второму кругу. Но и он скоро закончился. Тогда, практически не думая о тексте, я запела песню «Дракон», а поскольку слова знала плохо, всунула в уши наушники плеера. Неожиданно лес расступился, и я вышла на прекрасную вересковую пустошь. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались все те же необъятные поля, а невдалеке возвышался высокий холм, на вершине которого живописно расположились несколько валунов. Любому туристу эти камни показались бы просто случайно попавшими туда булыжниками, но я как человек, интересующийся историей, мгновенно распознала в камнях руины когда-то венчавшего холм здания. С удвоенной энергией я влезла на холм и принялась блуждать среди камней. Судя по их расположению, здание было огромным и величественным, скорее всего, что-то вроде крепости или замка. Но странное дело – камни казались обгоревшими, обугленными, оплавленными как-то сверху. Мне припомнился эпизод из Библии о гибели Иерихона, я поежилась, попятилась от казавшегося еще теплым валуна и провалилась в пропасть.

Собственно, это была не пропасть, а какое-то замковое подземелье, как я поняла позже. Ударилась я при падении довольно сильно, но быстро поняла, что ничего не сломала, и села, ощупывая то, что волею судьбы оказалось подо мной. Похоже, металл, какие-то камни, стекляшки... я встала и взглянула вверх. Так, провалилась я вон из того отверстия, в котором виднеется кусочек серого низкого неба. Однако, высоковато. Что же делать? Я опустила голову и замерла от изумления. Глаза привыкли к сумраку подземелья, и я разглядела наконец этот металл и эти стекляшки... Монеты, ровным слоем покрывающие пол от стены до стены громадного подземелья! Какие-то украшения, тускло мерцающие самоцветами! Доспехи, щиты, латы, кубки, рога в драгоценных оправах! Я опустилась на колени, чтобы поближе разглядеть валяющийся прямо под ногами кубок, взяла его и поднесла к глазам. Старинное потускневшее золото было украшено резьбой и россыпью прекрасных камней. Я повертела кубок в руках, потом положила его на место и обескураженно уселась прямо на монеты, растерянно окидывая взглядом подземелье. Господи, сколько тут было богатств... но какой от них прок? Хотя, если постараться взгромоздить вот эти доспехи один на другой, можно попробовать дотянуться до края той дыры, в которую меня угораздило рухнуть.

– Даже не пытайся, – сказал низкий певучий голос.

От ужаса я заорала и вскочила на ноги. Голос раскатисто засмеялся.

– Кто здесь? – крикнула я в темноту, чувствуя, как волосы на голове начинают шевелиться.

– Я. Оглянись, да не ори так, уши закладывает, – ответил голос.

Я послушно оглянулась и лишилась дара речи. В дальней от меня стене подземелья был, видимо, выход наружу, и оттуда на меня смотрела морда какого-то зверя, больше всего похожая на драконью – громадные янтарные глаза, широкие трепетные ноздри, из которых шел пар, небольшой толстый рог на носу, и странные, шевелящиеся перепонки в районе ушей. Все это великолепие было покрыто какой-то темной и, как мне показалось, твердой чешуей, похожей на броню. Чувствуя, что ноги предательски дрожат, я снова опустилась на колени, не издавая ни звука.

– Только не вздумай падать в обморок, я не умею делать искусственное дыхание, – насмешливо буркнуло существо, с интересом разглядывая меня янтарными глазами, а потом добавило ехидно – то есть я могу попробовать, но, боюсь, тебе это не очень-то придется по вкусу.

– К.. к... кто вы? – заикаясь, пробормотала я.

– Господи, ты еще и гугнивая, – вздохнуло существо, – и за что мне такое счастье?

– Я не з... з... заикаюсь, просто испугалась.

Существо довольно вздохнуло – видимо, мысль о том, что оно может напугать до полусмерти бедную девушку, вполне его удовлетворила – и повернулось ко мне правой стороной морды. Потом, наоборот, левой. Потом уставилось напрямик, изучающее разглядывая меня немигающими очами. Я села поудобнее и повторила вопрос:

– Так кто вы?

– Твои варианты?

– Больше всего вы смахиваете на дракона, но...

– Но?

– Но драконов не существует!

– Хм... – сказала морда, задумчиво глядя на меня, – значит, меня не существует? Но я чувствую себя на редкость здоровым и покидать этот свет пока не входит в мои планы. Так как?

– Драконы не существуют в реальности, это сказочные персонажи!

– Во-первых, не сказочные, а мифические, ты что, не осознаешь разницы? – обиделась морда. Я отрицательно помотала головой. Морда вздохнула и пояснила:

– Сказки – это то, чего не может быть, совсем. А мифы – это то, что было очень-очень давно и вполне может повториться еще раз. Конечно, все эти исторические данные сдобрены изрядной щепоткой вымысла, но... вуаля, перед тобой миф не просто оживший, но даже и не умиравший. Вот он я, сижу перед лицом твоим и удивляюсь не меньше тебя.

– Чему? – глупо спросила я.

– Ты меня видишь, так? А между тем никакой опасности я не чувствую. Может, ты переодетый мужчина?

Секунд через пять морда, видя мое, изумление, снизошла до пояснений:

– Меня может победить только девственница, а замужние дамы не могут меня видеть, таково заклятие.

Я поняла, почему дракон удивлен. В те далекие времена, когда он появился на свет, мир не знал такого явления, как гражданский брак, в котором я состою вот уже три года. Но как объяснить ящеру, что такое «незарегистрированное сожительство мужчины и женщины по обоюдному согласию»? Скорей всего, он, не разобравшись, сожрет меня, как блудницу, и по законам своего времени будет, в общем-то, прав, как это ни печально. Не докажешь ведь ему, что в наше бесстыдное время такое явление суть обычная ситуация. Я поспешила сменить тему:

– Как вас зовут?

– Что в имени тебе моем? – усмехнулся дракон, и я в который уже раз опешила – ну откуда рептилия может знать и цитировать творчество классиков?

– Зря ты, между прочим, обзываешься, я по уровню образования ничем от тебя не отстаю. Вот ведь не удивляешься же ты, что разговариваю я с тобой на русском языке. А мы ведь в Англии, родине Шекспира и Байрона, а отнюдь не Пушкина с Лермонтовым. Так почему мне не цитировать классиков?

Действительно, морда вела эту отнюдь не светскую беседу на русском, а я и не заметила с перепугу.

– Но откуда вы знаете русский? И как можете быть образованны?

– У меня обширные связи в среде волшебников и чернокнижников, – похвастался дракон, – вот по знакомству и установили мне тут нечто, – он перевел взгляд огромных глаз на левую стену. Там, тускло мерцая, висело огромное, в его рост, зеркало.

– Вот на этом, с позволения сказать, экране, передо мной и проходит история.

Первый испуг прошел, нервное напряжение начало спадать, и я почувствовала, что замерзаю. Заметив, что меня бьет легкий озноб, дракон вежливо поинтересовался, автоматически и довольно издевательски переходя на «вы»:

– Вы позволите мне выйти из укрытия и обеспечить вам более комфортную обстановку?

Я кивнула. С легким шорохом дракон начал выползать из отверстия в стене, и я с ужасом и восхищением смотрела на длинное тело, мощные когтистые лапы, сложенные на спине кожистые крылья, похожие на крылья огромной летучей мыши, на великолепный гребень и длинный волочащийся хвост. Воистину это был прекрасный экземпляр этого невиданного доселе существа. Тем временем дракон выполз в подземелье, несколько раз дохнул на стены, и в нишах вспыхнули факелы. Когда колеблющийся свет разлился в помещении, я вскрикнула от восхищения – кругом мерцали драгоценные камни, переливались алмазы, тускло блестели доспехи, сверкали монеты. Но высящийся среди всего этого великолепия дракон был просто невозможен в своей ужасающей красоте. Все тело его покрывала панцирная чешуя цвета
рубина, переливавшаяся всеми оттенками свежей крови, и весь он был похож на изваяние какого-то древнего языче-
ского божества, украшенное с варварским изяществом. Дракон гордо повернулся ко мне и сказал:

– Сядь вон на тот доспех и укройся этим гобеленом, ты замерзла. Что у тебя в этой суме? – он носом указал на рюкзак.

– Так, ничего особенного, пара бутербродов и термос с какао, – ответила я, пытаясь натянуть на себя тяжелый гобелен.

– Возьми и ешь, – милостиво разрешил мне дракон и улегся у противоположной стены, не спуская с меня глаз и наблюдая, как я разворачиваю бутерброды и наливаю какао в крышку от термоса. Из вежливости я предложила ему присоединиться к моей трапезе, но он гордо мотнул головой. Молчание продолжалось довольно долго, неожиданно дракон сказал:

– Значит, вот как нынче выглядят красавицы...

От неожиданности я чуть не выронила бутерброд и поперхнулась какао. Откашлявшись, я сквозь слезы взглянула на него и спросила:

– Кто вам сказал такую чушь?

– Чушь! Да как ты смеешь обвинять Мерлина, величайшего волшебника всех времен и народов, в том, что он говорит чушь! – загремел дракон на все подземелье. Один факел потух, дракон с гневом выдохнул в него целую струю пламени, как из огнемета.

– Простите, но даже волшебники могут ошибаться, – осторожно сказала я, – я никакая не красавица и никогда ею не была. И не буду, – добавила я с тоской.

– Похоже, ты права, – протянул дракон. Будь он мужчиной, я бы, без сомнения, обиделась насмерть, но с таким существом решила не шутить. Да и прав он был – с короткой стрижкой, вставшей от переживаний дыбом, с тоненькими ручками и всунутая в брючки цвета детской непосредственности, я вполне казалась и дракону, и себе, мягко говоря, лядащей. Но думать о неприятном не хотелось, к тому же так многое хотелось узнать! И я решилась.

– Можно вопрос?

– Отчего нет? – изумился дракон. – Спрашивай.

– Сколько вы тут живете? Кто вы?

– Кто я, ты и так видишь, – вредничая, ответил он, но сбить меня с толку у него не получилось.

– Насколько мне позволяют полученные знания, я догадываюсь, что драконами не рождаются. Как вы им стали? Кем были до этого?

– Ой, вот только не надо притворяться драконоведом! – он даже махнул когтистой лапой в мою сторону, задев валяющийся рядом шлем, тот с жутким скрежетом откатился в сторону.

– Я не драконовед, я изучаю мифы средневековья и кое-что знаю о драконах. Потому и спрашиваю.

– Тебе на самом деле интересно, или ты спрашиваешь просто так, для продолжения беседы? – почти кокетливо и немного подозрительно осведомилось чудище. Я кивнула, и тогда он, вздохнув, начал рассказ:

– Я был всего лишь рыцарем Серого замка. Правда, рыцарем, что называется, многообещающим – писал стихи, слагал баллады, играл на флейте, неплохо сражался на турнирах и даже заимел три раны – на предплечье, на щеке и на бедре, чем очень гордился, ведь шрамы, как известно, украшают мужчину. У меня даже прекрасная дама была. Правда, по прошествии лет я осознал, что как раз прекрасной-то она и не была, ну да в семнадцать лет где уж тут разглядишь. Да я и видел-то ее всего раз на балконе ее замка, вполоборота. Кусок щеки, нос и угол глаза показались мне достойными поклонения, и понеслось... я слагал прелестные вирши на французском языке, защищал бедных и слабых от себе подобных, носился в полном доспехе по окрестностям, чем окончательно достал своего коня, и он разок сбросил меня прямо в поле. Целый час я лежал на спине, как таракан, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, и проклинал упрямую клячу на чем свет стоит. Правда, потом крестьяне нашли меня, помогли подняться и привели коня, а приехав в замок, я слег, потому что в голове гудело и тошнило. А пока лежал, я обдумывал, как покорить сердце моей дамы, и придумал – решил добыть клад. Недолго думая, отправился на поиски клада. Как видишь, добыл, – дракон усмехнулся.

– Неужели клад был заколдован? – ужаснулась я.

– Натурально. А поскольку рубинов в нем было немеряно, то и чешуя у меня стала рубиновой.

– И как можно снять заклятье?

– Никак. Пока, по крайней мере.

– То есть?

– Ну ты и любопытная! – досадливо пробормотал дракон. – То есть имеются два варианта! Один – меня можно убить, но вряд ли кто-то из современных господ сможет рискнуть здоровьем даже ради таких богатств, – он окинул взглядом подземелье, – а второй – я могу умереть от времени, но только в том случае, если клад потеряет свою ценность. А вот это вряд ли.

– Почему?

– Потому что чем больше живу, тем сильнее становлюсь. Кстати, раз уж ты из этих, из современных, – дракон замялся.

– Я вся внимание, – осторожно ответила я.

– Ответь на один вопрос – почему клад не теряет ценности? Ну кому нужны ржавые доспехи? Устаревшие, вышедшие из моды драгоценности?

Да, похоже, он понятия не имеет о том, что такое антиквариат. Да и откуда темному рыцарю знать такие тонкости. Со своей точки зрения он прав – для воина ржавый доспех средневековья не имеет никакой ценности, работающая базука или бронежилет куда ценнее. А вот для историка, коллекционера... попытаюсь ему объяснить.

– Видите ли, господин дракон... есть на свете такие абсолютно ненормальные люди, которые копят старинные вещи, и готовы заплатить за них большие деньги. Их называют коллекционерами. А есть еще такие учреждения, которые хранят предметы старины, чтобы новые поколения смотрели на них и восхищались. Эти учреждения называются музеями.

– Да уж, – гордо промолвил дракон, – нам есть, чем гордиться. Теперь такого не делают, а то, что делают – прямо смех!

– Откуда вы знаете? – изумилась я.

– Да был тут один... рыцарь, – я ручаюсь, дракон хихикнул! – я прям чуть от смеху не умер, на него глядючи. Весь как консервная банка, в железе, да в каком! Я б такое и спьяну не надел – ни инкрустации, ни защиты от него. А на голове, ей-богу, ведро! И вся эта несказанная красота в белую тряпку замотана, с черным крестом. И называется сей персонаж этим, как его... забыл, вот ведь напасть какая.... Забавно еще так... то ли троглодит, то ли тарантас... а, вспомнил! Рыцарь ордена трамплинов! – и дракон рокочуще засмеялся.

Похоже, дракон узрел в «видении сонном» одного из так называемых тамплиеров. Вот только как его сюда занесло, несчастного рыцаря без страха и упрека? Они вроде во Франции обитали в основном, да и давно это было...

– И где же он теперь? – поинтересовалась я.

– Как тебе сказать... – дракон хитро прищурил янтарный глаз.

– Как есть.

– Не знаю.

– В смысле? – удивилась я.

– Понимаешь, я повел себя ну прямо по-дурацки, если честно, так смеялся, что даже заплакал. А голос-то у меня ой-ой какой, если в полную мощь. Так он в кастрюле, что у него вместо шлема была, оглох напропалую и ушел, куда глаза глядят. А уж куда они у него глядели, мне неведомо. Щелочки-то в шлеме такие, что сам себя в зеркало, поди, не видит, – и дракон снова затрясся от хохота.

Бедный тамплиер... наверное, затерялся в бескрайних полях... станет теперь, как в песне – сонный рыцарь.

– А что случилось с замком?

– Печальная и долгая история, – сказал дракон, всем своим видом выражая нежелание пускаться в изложение подробностей, но я настаивала:

– Мы, кажется, никуда не торопимся. Во всяком случае, у вас точно века и века в запасе, – не без ехидства подначила я.

– Ну, хорошо, хорошо! Только молчи и не перебивай! – дракон горестно вздохнул и продолжил: – Я долго жил вдали от друзей и любимого замка, но однажды не выдержал и полетел, аки тать в нощи, просто взглянуть одним глазком на дорогие моему сердцу стены. Прилетев, я увидел жуткую картину – мои товарищи воевали с врагами, и, похоже, отнюдь не выигрывали битву. В гневе я ринулся на замок с высоты птичьего полета, изрыгая пламя... – он замолчал. Я, памятуя о том, что перебивать нельзя, молчала тоже. Наконец он продолжил:

– Погибли все, никого не осталось в живых. Кроме, естественно, моей дамы, которая к тому времени уже поселилась в лесу и училась колдовскому мастерству. Вот тебе и пример любви спасающей, – дракон горько усмехнулся.

Я, пораженная, молчала, забыв даже про какао. Но любопытство взяло все-таки верх над благоразумием, и я поинтересовалась:

– Скажите, а почему вас... ну, никто не нашел из ученых? – этот вопрос возник у меня сразу, как только я оправилась от первого страха, но задавать побаивалась. Однако после рассказа о тамплиере ужас перед драконом улетучился. Он, похоже, весьма забавный тип...

– Так я же говорю – у меня обширные связи. Мерлин стер из летописей и памяти людей все упоминания о Сером замке, чтобы его и в голову не пришло никому искать, и поставил завесу на лес, специальную. Пройти через него нельзя никому из живущих.

– А как же я? И этот рыцарь?

– А я вас сам пустил. Его потому, что никогда такой забавной твари не видел, посмотреть поближе хотел. А тебя... пела ты хорошо, – дракон улыбнулся, обнажив огромные сверкающие зубы. Мне стало нехорошо.

– Правда?

– Нет, конечно. Но орала ты так пронзительно, да еще обо мне, что я внял твоим мольбам и впустил в святилище, – дракон коварно стрельнул в меня глазами и опустил голову на передние лапы, обернув их хвостом, как кот на завалинке.

– И что же вы будете со мной делать? – я похолодела от страшной догадки – небось сожрал тамплиера, недаром про консервы упоминал. А теперь и меня сожрет...

– Дуры все-таки бабы, – разочарованно протянул дракон, – не потому, что дуры, а потому что бабы. Ты же говоришь, что специалист по драконам?

– Нет! – почти закричала я. – Я мифологией занимаюсь! Средневековьем!! Песни, баллады, танцы!!! – слезы брызнули у меня из глаз.

– Чего орешь и сырость разводишь? – строго сказал дракон. – Мне тут вода ни к чему, доспехи заржавеют. Есть мне тебя не с руки, потому как наше, драконово племя, не ест вообще. В принципе.

– Как это? – сказала я, почуяв дуновение надежды.

– Так! – гаркнул вдруг дракон. – Отравиться боимся! Сожрешь вот такую дуру, а вдруг глупость заразна? И будешь потом века куковать, дурак дураком!

– А что вы со своими жертвами делаете? – опять полюбопытствовала я.

– Кто как поступает, – неожиданно миролюбиво поведал дракон, – вот сосед мой ближайший, тот сжигал всех и вся. Другой – зеленый был, красивый – в море бросал. А я отпускаю. Да всего-то ко мне за семь веков трое и пришло. Ты третья.

– Я, рыцарь и кто еще?

– Хи-хи, – сказал дракон грустно, – моя прекрасная дама наведалась. Я чуть не умер, когда ее увидел, так сказать, в натуральную величину. Правда, ей тогда уже 56 лет стукнуло, в колдовство она ударилась после моего исчезновения. Оказывается, тоже меня полюбила. Вовремя я смылся, а?

– Да уж. А где она сейчас?

– Померла, уже лет 300 как.

– Как же так? Ведь колдунья...

– Из всей нечисти драконий век самый долгий, – дракон отвернулся. В голосе его почувствовалась тоска, усталость и боль. Мне стало жаль его. Но тут он повернул громадную голову ко мне и изрек:

– Ты вот не больно-то опытная колдунья, тебе бы у нее поучиться.

– Я вообще не колдунья, – я даже рассмеялась.

– Глупость говоришь. Каждая женщина колдунья. Иначе чего бы твой невенчанным с тобой три года жил?

Я задумалась. Пожалуй, в чем-то он прав. Внезапно я поняла, как безумно соскучилась по моему любимому, оставленному в далекой России, по милому уютному, хоть и тесноватому гнездышку, по серому коту Мурзику... слезы навернулись на глаза. То ли дракон их увидел, то ли я ему просто надоела, но он тихо сказал:

– Тебе пора.

Я засобиралась. Дракон объяснил мне, как выйти через проход в стене, как выбраться из леса, и мы стали прощаться. Я попросила разрешения поцеловать его в шишковатый нос, он усмехнулся и пробормотал:

– Хоть ты не прекрасная и даже не дама, но все равно приятно...

Я чмокнула его в теплую рубиновую броню у горячей ноздри и уже почти вышла, когда вдруг вспомнила о фотоаппарате. Как ни странно, дракон разрешил себя запечатлеть, вытянувшись во всю длину на сокровищах, и даже распустил крылья три раза в разных ракурсах. А на прощание он сказал очень странную фразу:

– Желаю тебе не встречать больше никаких драконов, кроме сказочных.

Я почти вышла из подземелья, когда мельтешащий на задворках мозга вопрос наконец оформился в слова и застучал в висках. Почти бегом я ворвалась в пещеру и чуть не налетела на морду дракона, который лежал прямо у входа и, казалось, мирно спал. Услышав меня, он лениво приоткрыл правый глаз и, глядя мне в лицо янтарным взором, ласково поинтересовался:

– Ну, что еще?

– Скажите, пожалуйста... – я замолчала, пытаясь отдышаться.

– Пожалуйста, – вежливо изрек дракон и обдал меня теплым паром из ноздрей. В воздухе повис запах серы, – это все? Однако же, ты непритязательна, – он закрыл левый глаз и отверз правый.

– Нет, конечно. Можно последний вопрос? – я наконец отдышалась.

– Валяй, – дракон шевельнул хвостом, тот заскрежетал по монетам.

– Вы умеете читать мысли?

Страж подземелья закрыл оба глаза и, казалось, умер. Только легкий дымок, поднимавшийся от ноздрей, говорил о том, что рептилия жива и здорова. Прошла целая вечность, пока янтарные очи не открылись и, озаряя теплым сиянием повисший в подземелье мрак, не остановили взор на мне. Дракон долго сверлил меня теплыми глазами, а потом вздохнул и ответил, очень тихо, почти шепотом:

– Нет, просто я очень долго живу.

В Россию я вернулась через неделю, счастливая, нагруженная кучей информации, с кипой материалов, и принялась срочно обрабатывать полученные сокровища народного фольклора. Про встречу с драконом я никому не рассказывала, потому что боялась – не поверят. Решила – вот сделаю фотографии, и обязательно поделюсь с любимым. Но по какой-то непонятной причине фотографии не вышли. В каждом кадре переливалось всеми оттенками свежей крови нечто, похожее на северное сияние, и больше ничего. Правда, была одна фотография, на которой очень четко получился огромный янтарный глаз с продольным узким, похожим на змеиный, зрачком. Любимый, к тому времени ставший мужем и готовящийся стать отцом, спросил, что это такое. Я долго смотрела на фотографию, вспоминая прекрасные янтарные глаза рубинового стража сокровищ, а потом сочинила, что это эскиз старинного медальона, принадлежавшего, по преданию, Ланселоту Озерному, и называется он «Глаз дракона». Когда я ехала в родильный дом, муж надел мне на шею этот медальон, сделанный по фотографии на заказ и казавшийся на удивление теплым. Роды прошли успешно.

В Англию я попала только через год. Ни того леса, ни холма с руинами Серого замка я, конечно же, не нашла. Да и в летописях о Сером замке не сохранилось ни одного упоминания.


Королевская охота

 

...но ты знаешь, ведь гончие взяли

                                      мой след,

твои серые гончие взяли мой след,

королевские гончие взяли мой след

и не знать мне ни сна, ни покоя...

 

Вид ее мне сразу не понравился – несмотря на красоту и утонченность черт, выглядела она неважно. Воспаленные красные веки, лихорадочно блестящие зеленые глаза, бледная до синевы кожа и огромные темные круги под глазами. Она нервно повернулась в мою сторону, когда я открыл дверь купе, окинула меня изучающим взглядом и снова отвернулась к окну. Я поднял нижнюю полку, бросил под нее рюкзак и вышел из вагона на перрон, чтобы купить пива и чего-нибудь на закуску. Заодно покурил прямо у подножки, перебрасываясь ничего не значащими игривыми фразами с проводницей, симпатичной крашеной блондиночкой моего возраста. И, когда поезд наконец тронулся, завис в тамбуре, не понимая, почему мне так не хочется возвращаться в купе, где в угол жмется стройная красивая девушка, наедине с которой я чувствую себя на удивление некомфортно, будто она прячет за пазухой нож или в кулачке – увесистый камень.

Однако возвращаться все же пришлось. Я осторожно открыл дверь и в последнем свете дня, меркнущем на глазах за пыльным окном купе, увидел, как вздрогнула моя спутница. Почему-то извинившись, я сел за столик, откупорил бутылку пива, предложил ей, но она молча качнула головой в знак отрицания. Я посидел немного, полюбовался видом из окна – мы проезжали как раз какую-то весьма живописную равнину, напомнившую мне пейзаж Рохана из «Властелина колец» – потом решил послушать музыку, встал с полки и вытащил рюкзак. Когда я рылся в вещах, чтобы выудить со дна рюкзака почему-то ухнувший туда плеер, на пол упала книга, которую я намеревался дочитать в пути – Зигмунд Фрейд, лекции по психоанализу. Не успел я нагнуться, как соседка неуловимым, почти змеиным движением подняла книгу с коврика, подержала в руках и неожиданно красивым низким голосом сказала:

– Зигмунд Фрейд... Великий психоаналитик, занимавшийся, в числе прочих, анализом и расшифровкой сновидений... Просто старый дурак.

И она протянула мне книгу. Я обалдело взял Фрейда и уставился на девушку, которая снова гипнотизировала взглядом картину за окном. В глаза бросилось лихорадочное неравномерное биение тоненькой голубой жилки на шее, словно какой-то очень маленький зверек пытался вырваться на волю из-под кожных покровов. Я спрятал книгу, вытащил наконец-то плеер и все-таки решил завязать беседу:

– Простите...

Она медленно отвернулась от окна и взглянула на меня в упор. От пристального изумрудного взгляда мне стало не по себе, но я продолжил:

– Могу я узнать, почему Вы так неуважительно отозвались о Фрейде?

– Можете. Если Вам это действительно интересно. Но сначала я тоже кое-что хочу узнать, – ответила она, глядя на меня завораживающими зелеными глазами, обволакивая тайной и не давая времени одуматься. Сердце мое тоскливо сжалось, но я решительно шагнул в пропасть:

– Спрашивайте, я отвечу.

– Хорошо, – она замолчала, как мне показалось, на целую вечность, но наконец продолжила:

– Вы верите в психоанализ?

– Не очень, – искренне ответил я, – но это любопытно.

– То есть вы знакомитесь с бредом Фрейда исключительно из любопытства, не являясь его сторонником? – уточнила она. Я кивнул.

– А во что же Вы верите?

Я задумался. Можно, конечно, отбазариться общими словами о вере в себя, в свою звезду, в высший разум... но ни во что подобное я не верил. Много раз в жизни приходилось убеждаться, что ты сам можешь изменить себе гораздо чаще, чем хотелось бы, что никакой «твоей звезды» не существует и все получается хорошо только потому, что ты очень и очень стараешься, а высший разум... я не брал на себя ответственности заявлять, что его не существует, но ни разу не встречал в действительности подтверждения его наличия и влияния на земное существование человечества. Поэтому, раз уж я решил быть честным, то надо следовать избранной линии поведения, и я мужественно ответил:

– Не знаю. Честно.

Она продолжала смотреть на меня, а потом неожиданно широко и мило улыбнулась. Сразу вся загадочность и нервозность слетели с нее, и я увидел, что она молода – вряд ли больше двадцати – что над губой у нее презабавный пушок, а возле носа дремлют тоненькими черточками мимические морщины, говорящие о том, что еще недавно смеялась она много и наверняка заразительно. Все еще улыбаясь, она спросила:

– Как вас зовут?

– Игорь.

– Варвара. Очень приятно.

– Взаимно.

Представившись, она снова перевела взгляд на окно. Там почти стемнело, и в сумерках за стеклом стремительно пролетали тенями деревья сгущающегося леса. Внезапно она резко повернулась ко мне:

– Кажется, Вы хотели угостить меня пивом?

– Да, конечно, угощайтесь, – я неловко засуетился, вытащил из-под столика бутылку, откупорил ее, облился пеной и протянул ей. Она взяла ее за горлышко – я заметил, что ногти на руках у нее коротко подстрижены, не покрыты лаком, а на пальцах виднеются сходящие мозоли. Она проследила за моим взглядом и ответила на немой вопрос:

– Я играла на гитаре. Раньше. Теперь, знаете ли, не до того.

Потом немного отпила прямо из горлышка и продолжила:

– Я cпросила Вас про Фрейда потому, что сама психолог. Когда-то мне казалось, что я знаю о психоанализе все, но если бы Вы могли себе представить, как я ошибалась! Я знала теории Фрейда наизусть и на них основе даже чуть не основала собственное учение. Конечно, с моей стороны это было ничем не оправданным бахвальством, ведь лет мне было тогда всего двадцать пять, – заметив мой вопросительный взгляд, она уточнила: – Сейчас мне двадцать семь, – я изумленно уставился на нее – надо же, а когда смеется, выглядит максимум на двадцать два! – а она между тем продолжала: – Я готовилась защищать кандидатскую, зачитывалась массой заумной литературы и мнила себя сверхспециалистом в области человеческих отношений. Но я была самоуверенной дурой.

Она усмехнулась, отпила из бутылки, бросила быстрый взгляд в окно и продолжила:

– Но, что называется, недолго музыка играла. Я встретила на своем пути человека, который сломал мне жизнь. Он был моим ровесником и человеком в высшей степени удивительным, совершенно для меня необъяснимым. Он любил то, что я ненавидела – опасность, риск, бьющий через край адреналин – и жить без этого не мог. И, несмотря на это, мы были удивительно похожи. Это как второе я – абсолютная идентичность и в то же время полярная несхожесть. Я боялась боли – он ее презирал. Я обожала комфорт – он его отрицал. Я быстро простужалась – его, казалось, не брала никакая зараза. Он смеялся в лицо всему, я вечно думала о том, как бы не потерять лица. Я не могла без него жить – он появлялся и исчезал, не вспоминая обо мне месяцами. Я страдала, устраивала истерики – он называл меня лапочкой, целовал в лоб и лишал способности соображать. Это безумие длилось два года.

Она замолчала. Я почти не видел ее в темноте, но понимал, что включить сейчас свет было бы верхом бестактности. Она опять отпила пива, но молчания не нарушала. Я тоже сидел тихо, чтобы не вспугнуть ее. О синдроме случайного попутчика я много слышал, но столкнулся в реальности впервые, и бесценным было это столкновение. К тому же история, несмотря на ее обыденности, казалась интересной. Наконец Варвара продолжила рассказ:

– Его склонность к риску убила его. Он попал в аварию. Я об этом узнала только через месяц, и вот как это случилось. В день его смерти я легла спать, как обычно, очень поздно. И мне приснился сон, не страшный, скорее мучительно прекрасный. Я стояла в голом после зимы, но уже просыпающемся лесу, в лохмотьях, с распущенными волосами. Я пряталась за стволами деревьев, которые старались укрыть меня под своими ветвями, потому что были мне почти родными, близкими, знакомыми. А пряталась я от погони, но кто за мной гонится, я не очень точно знала. Единственное, что я понимала – это что мне нельзя позволить моим преследователям меня увидеть. Тогда для меня все будет кончено. Пока они меня не видят, я могу спастись.

Она отпила еще пива, и я услышал в темноте:

– Похоже на какую-то идиотскую сказку, да, Игорь?

– Нет, что Вы, – почти испуганно ответил я, – очень интересно, правда.

– Тогда дослушайте, немного осталось. Я не смогла спрятаться и выскочила прямо на них, на охотников. Метнулась буквально под копыта прекрасного серого коня. А когда подняла глаза – увидела его, таким, каким я его помнила – смеющимся, с дьяволинкой в черных сверкающих глазах. И поняла, что мне не уйти. Целая уйма гончих бесновалась рядом, но они были на сворке, и три псаря сдерживали собак. Я бросилась в кусты и побежала сломя голову, через бурелом, падая и снова вставая, слыша за спиной его смех.
А потом я услышала, как ликующе взвыла стая гончих, и поняла, что прекрасных темноглазых собак пустили по моему следу. И я бежала, бежала, бежала, слыша их лай то совсем рядом, то зная, что они потеряли след и у меня есть время, чтобы отдышаться. А смех его так и не смолкал у меня за спиной...

Она поставила опустевшую бутылку под свою полку. Потом облокотилась на столик, оперлась на кисти рук подбородком и продолжила:

– С тех пор я видела этот сон каждую ночь. И каждое утро я вставала разбитой, словно на самом деле бежала от королевских гончих. А через месяц мне сообщили об аварии, случайно, в беседе с общими знакомыми... – голос ее предательски дрогнул, и я понял, что воспоминания живы для нее и время не смогло излечить эту боль. Она вздохнула и продолжила: – Я вижу его до сих пор, если ложусь спать рано. Единственное, что помогает – спать по четыре с половиной часа в сутки под действием реланиума. Все остальное бессильно. И я знаю, о чем этот сон говорит. О том, что до самой смерти мне не скрыться от моей любви, что темноглазые поджарые собаки вечно будут, весело взлаивая, гнаться за мной по пятам. Фрейд? По-моему, Фрейд нервно курит в коридоре.

Она откинулась на спинку полки и замолчала. Я тоже молчал, потому что задавать вопросы было глупо. В темноте купе мне снова стало неуютно, и я вышел покурить в тамбур. Накурившись вволю, пошел в вагон-ресторан и до рассвета сидел там, пялясь в экран телевизора. Когда начало светать, я вернулся в купе и увидел, что Варвара лежит на полке, повернувшись лицом к стенке вагона, дыхание ее было тихим и ровным. На столике мирно лежала упаковка реланиума и стояла бутылочка «Аква Минерале». Я быстро постелил постель и тоже улегся.

Проснулся я через полчаса, с дрожащими руками, весь в холодном поту и пулей вылетел в коридор. Мне приснилось, что я – один из тех псарей, которым выпало на долю держать на королевской охоте стаю прекрасных серых собак. Мне нужно было отпустить их по знаку короля – отпустить бежать по следу девушки в лохмотьях, которая только что выскочила на нас из леса, упала прямо под копыта королевского жеребца и метнулась, поднявшись, в соседние кусты. Король захохотал ей вслед, а потом перевел взгляд на меня. Я понимал, что пущенные по следу собаки рано или поздно разорвут ее, и нужно остановить короля, любящего жестокие забавы, но, столкнувшись взглядом с соколиным взором непроницаемых черных глаз, в которых плясали черти, я осознал, что ничего, ровным счетом ничего не смогу сделать. Король, будто увидев мою покорность, отвернулся, махнул рукой в сторону леса и крикнул: «Ату ее!» Дернувшиеся собаки рванули поводок, мне обожгло ладонь, и я разжал пальцы...

В купе я не заходил до конечной станции. Когда поезд наконец остановился, я взялся за дверцу, резким движением открыл ее, чтобы забрать рюкзак, и столкнулся с Варварой на пороге. Она была в кожаном черном жакете до колен, в черных джинсах и черной водолазке, траурный цвет одежды подчеркивал голубоватую бледность кожи и заострившиеся черты породистого лица. Увидев меня, она чуть отступила, взглянула мне в глаза, понимающе опустила веки и тихо сказала:

– Три с половиной часа в сутки и таблетка реланиума. Других средств нет. Всего хорошего.

Я посторонился, чтобы дать ей пройти, потом шагнул в купе и рухнул на полку. В ушах звенел ликующий собачий лай, храп коней и веселый крик:

– Ату ее!

Королевская охота продолжалась.

 

Через сотни лет

 

...догорает лучина, сгорит дотла,

лишь метель прядет мое веретено,

и сама уже, словно снег, бела,

но я буду ждать тебя все равно...

 

Антон прекрасно понимал, что до города не дотянет, машина фыркала, спотыкалась на каждом шагу, и единственное, что ему оставалось – найти место для ночлега. Но окрестности были совершенно незнакомыми, и ночевать здесь откровенно не хотелось. Однако часы показывали половину двенадцатого ночи, лес давно сомкнул над дорогой глухие объятия, и конца ему не было видно. Наконец машина чихнула последний раз и заглохла окончательно, тем самым дав понять Антону, что выбора нет и придется искать ночлега именно здесь.  

Антон вылез в поглотившую его темноту древнего леса, поежился от колючего холода осенней ночи и огляделся. Вокруг повисла непроницаемая, глухая и враждебная тьма, даже вытянутую руку нельзя было разглядеть. Именно о такой темноте говорят – хоть глаз выколи, ощущение слепоты было полным и довольно противным. Антон наглухо застегнул куртку и в сердцах пнул колесо непокорной машины, которая мертвой грудой железа застыла на обочине дороги. Машина издала скорбный вздох и замолчала снова. Стучать и ковырять ее сейчас в попытке починить, в этой темноте, было бесполезно. Антон вгляделся в обступивший дорогу лес – ничего, ни малейшего признака жизни. От тоски он решил пройтись немного вперед по дороге, надеясь, что глаза скоро привыкнут к мраку.

Так и случилось, минуты через две он уже различал дорогу, слабо светившуюся в мутном свете звезд. Ходьба успокаивала и согревала. Внезапно Антон остановился, привлеченный каким-то блеском справа. Вглядевшись в ночь, он увидел слабый отблеск на стволах соседних деревьев и, обрадованный, храбро шагнул в объятия темного леса. Предчувствие и зрение не обмануло – за деревьями слабо светилось окно крохотной избушки. Антон постучал в низкую деревянную дверь, которая распахнулась почти сразу, и на пороге возникла женская фигура с керосиновой лампой в руке.

– Доброй ночи, – вежливо поздоровался Антон, пытаясь привыкнуть к внезапному свету и разглядеть хозяйку избушки, правда, безрезультатно, – меня зовут Антон Павлов, я с дороги. У меня сломалась машина, а на дворе ночь, и починить ее сейчас не получится. Да к тому же очень хочется есть. У вас не найдется чего-нибудь перекусить? – и он с надеждой уставился на женщину, лицо которой ему так и не удалось разглядеть. Та, ни слова не говоря, посторонилась, впуская Антона внутрь избушки. Ему пришлось немного нагнуться, так как нависший бревенчатый потолок не давал выпрямиться во весь рост. Миновав маленькие сени и слыша, как хозяйка за спиной, вопреки ожиданиям, только притворяет, а не запирает дверь, Антон попал в маленькую комнатенку, которая совмещала кухню, спальню и гостиную. Он пропустил хозяйку вперед, и та жестом, не оборачиваясь к нему, указала на грубую деревянную скамью перед деревянным же столом. Антон сел, наблюдая за женщиной. Та поставила лампу на полку и повернулась к Антону. Сказать, что она была красива, язык не поворачивался, но было что-то безмерно привлекательное в больших ореховых глазах, в нежном овале молодого лица. Она улыбнулась, отчего в глазах вспыхнули искорки, и низким, тягучим голосом просила:

– Ночевать останетесь или как?

Антон опешил, не зная, что ответить этой бесстрашной женщине, которая живет совершенно одна в глуши и не боится предложить ночлег мужчине, которого видит первый раз в жизни, и только молча кивнул. Женщина опять загадочно улыбнулась и повернулась к Антону спиной, доставая что-то из печки. Судя по фигуре, гибкой и стройной, она была молода, да и темная коса, толстой змеей дремавшая на спине, говорила о юном возрасте, но что-то в глазах хозяйки не давало подумать о юности. Наконец она повернулась, поставила на стол дымящийся горшок, тарелку блинов, миску со сметаной и большую деревянную ложку.

– Ешь, – тихо сказала она и добавила, – меня Ольга зовут.

– Спасибо, – Антон взялся за ложку и поднял на Ольгу глаза. Та смотрела на него в упор, и в глубине черных зрачков дремало что-то, чему не было возраста и названия. Казалось, на дне этих глаз плещется медовое озеро, в котором можно увязнуть навеки, если засмотреться. И Антон опустил глаза, а Ольга бесшумно села напротив, не сводя с него завораживающего взгляда.

Антон быстро наелся на удивленье вкусными блинами со сметаной и ароматной кашей, и захотелось курить. Ольга, словно прочитав его мысли, сказала – кури – и встала, убирая со стола тарелки. Антон достал пачку сигарет, вынул одну, сунул в рот, щелкнул зажигалкой...

...Он видел себя и Ольгу, только одеты они были совсем по-другому – на Ольге длинная холщовая рубаха, змеистая коса перекинута через плечо, узенькая полоска тесьмы обхватывает темноволосую голову, а на нем что-то богато расшитое, сапоги и плащ, отороченный куньим мехом. Он смотрит на Ольгу, которая вот так же, как сейчас, достает из печи дымящийся горшок. Она оборачивается, глядя ему в лицо огромными ореховыми глазами, но сейчас в них нет ничего медового, в них плещется пламя, искры сыпятся из-под ресниц, и он, другой Антон, видит эти искры и словно отзывается на этот пожар, накрывая горячую ладонь Ольги своей большой мозолистой рукой. Она вздрагивает, за стеной избушки храпит больной жеребец, в голове у Антона все мешается, и единственное, что существует для него сейчас – это горящие Ольгины глаза с плещущейся лавой на дне...

...Антон обжог палец, и видение исчезло. Он поднял взгляд на Ольгу, та снова смотрела на него, и в глазах ее дремал отблеск того пожара, который он только что видел. Она улыбнулась и отвернулась, ставя на стол кипящий самовар. Чай Антон пил будто в бреду, пытаясь не встречаться с Ольгой взглядом и одновременно мучительно этого желая. Время шло, они молчали, Антон не мог справиться с волнением, наконец, увидев, как Ольга встает, чтобы убрать самовар, он накрыл ее ладонь своей рукой. Но пальцы ее, вопреки ожиданиям, не были горячими, они напоминали скорее кусок льда, который, тем не менее, обжигал не хуже угля. Ольга молча смотрела на их руки, а потом подняла на Антона глаза, в которых застыла боль, и покачала головой.

– Завтра. Все завтра. Ложись спать, – тихо сказала она, и Антон тут же почувствовал, как сон накатил волной, и опустились вмиг отяжелевшие веки.

Он проснулся среди ночи. Ольги в доме не было, но он слышал, как она ходит снаружи на лужайке, что-то тихо бормоча. Выглянув в окно, он похолодел – она ходила босиком по траве, вся залитая лунным светом, в холщовой рубахе, а длинная, до колен, коса теперь была распущена, и в змеистые пряди были вплетены какие-то белые цветы. Посреди поляны стоял вороной жеребец, хрипевший надорванной грудью. Ольга медленно подошла к коню и начала, собирая в пригоршни лунный свет, как бы омывать им трясущуюся мелкой дрожью лошадь, что-то напевая. Антона одолевал сон, и опускаясь на лежанку, он успел заметить, что лежит на медвежьей шкуре в льняной рубахе и штанах.

Утром Ольга разбудила его, потряся за плечо. Он мгновенно сел и уставился на нее. Возле лежанки стояла обычная женщина в черном свитере и вытертых джинсах, только не-
обычно длинная коса змеилась по телу, перекинутая через правое плечо. Антон хрипло спросил:

– Что это было?

– Тебе не понять.

Ольга хотела отойти, но он поймал ее за руку и сказал:

– Нет. Я должен знать.

Она посмотрела на него долгим взглядом, а потом села рядом с ним на лежанку:

– Когда-то давно, я была тогда молоденькой ведьмой, один князь заблудился в наших лесах. Конь его надорвал грудь после долгой скачки, и пришлось ему заночевать здесь. Наутро конь выздоровел, а князь, покидая меня, сказал, что вернется. А я сказала, что буду вечно его ждать.

– И что? Он вернулся? – Антон не знал, почему, но ответ на этот вопрос казался ему жизненно важным.

Ольга помолчала, а потом, резко подняв голову, взглянула на него:

– Да, Антон. Он вернулся вчера ночью. И я могу больше не ждать. Он выполнил обещание. Теперь я свободна.

– А тогда? Почему он не вернулся тогда?

– Он не добрался до своего города, его убили.

– И что мне теперь делать? – с ужасом спросил Антон.

– Ничего. Отправляйся домой. Твоя машина в порядке, – и Ольга встала с лежанки.

Поев перед тем, как покинуть избушку, Антон вышел на улицу. Притихший лес замер. Антон оглянулся на крыльцо избушки. Ольга стояла в дверях, скрестив руки на груди, и молча смотрела на него. Он понял, что должен что-то сказать, и только и смог произнести похолодевшими губами:

– Я вернусь.

Ольга молча улыбнулась. Антон повернулся и отправился к дороге. Найдя машину, он открыл дверь, сел внутрь словно во сне, и повернул ключ зажигания. Мотор послушно завелся с полоборота. У Антона пересохло во рту, он выскочил из машины и бегом бросился к избушке, не понимая, почему бежит туда. Но когда он выскочил на поляну, только несколько сгнивших пней напомнили ему о том, что всего пять минут назад здесь стоял маленький домик, в котором ждала своего князя женщина с необычно длинной косой.

 

Маленькая принцесса

 

...только никогда, мой брат-чародей,

ты не найдешь себе королевы,

а я не найду себе короля...

 

Они сидели на берегу моря.

Волны, спокойные и сонные, лениво облизывали мокрыми языками ее ступни, отсвечивающие в призрачном свете луны каррарским мрамором. Она плакала, роняя сверкающие капли слез на и без того мокрый песок. Он сидел напротив, не глядя на нее, спиной к морю, лицом к ее острым коленям. Они молчали, хотя было заметно – только ее слезы послужили тому причиной.

Наконец он поднял златоволосую голову и устало сказал:

– Чего ты хочешь?

– Дэн... – ее шепот был не громче плеска волн, но он услышал ее. – Дэн... я не знаю!

Шепот опять захлебнулся плачем. Он отвернулся, глядя в небо.

– Сандра, послушай меня. Ты знаешь все. Никто и никогда на Земле не любил так, как я. Я приходил к тебе всегда, когда был тебе нужен. Я дарил тебе плащи из лунного света, ожерелья из звезд, пение птиц в дубовом кубке. Я целовал тебя нежнее ветра и обнимал крепче самого узкого платья. Сандра, никого так не любили. Ты знаешь это.

– Да. Я знаю. Но... Дэн, я не хочу такой любви.

– Я спрашиваю – чего ты хочешь?

– Дэн! – она вздернула голову, полными слез глазами глядя на него в упор и срываясь на крик. – Дэн! Посмотри на меня!

Он нехотя повернулся к ней лицом.

– Я знаю все, ты прав. Я куталась в твои лунные плащи и пила соловьиные песни. Но в лунном свете нельзя ходить днем, а песнями сыт не будешь. Я женщина, Дэн, и хочу одного – ребенка. Не звездного мальчика, который будет бегать по Млечному пути и хохотать на всю Вселенную, играя с созвездием Близнецов, а обычного мальчугана, с рыжими вихрами и вечно разбитыми коленками. Пусть у него никогда не вырастут крылья и он не будет кататься верхом на кометах – но он будет взлетать выше солнца на обычных качелях и оседлает самого норовистого жеребенка в табуне своего отца. Дэн...

Она сбилась, смутилась от его пристального сияющего взгляда. Побледнела – хотя в лунном свете это было почти незаметно – опустила глаза. Потом продолжила – тихо, глухим голосом, словно признаваясь в ужасном преступленье:

– У меня нет своей маленькой планеты, только эта – большая, неухоженная, грязная, неповоротливая. У меня нет розы, которая разговаривала бы со мной по утрам – но у меня самый большой цветник в округе. Я никогда не встречала диких лис, но у меня дома живет потрясающая кошка с пятью котятами, корова и куры. Я не встречала ни королей, ни звездочетов, но у меня есть друзья среди рыбаков и садовников.

Она опять замолчала, а потом добавила – тихо-тихо, одними губами:

– Я не маленькая принцесса, Дэн.

И замолчала, будто ждала ответа. Но ответа не было.

Луна несытым волчьим глазом наблюдала за ними с темного южного неба. Утомленные волны в полудреме накатывались на берег, омывая мраморные ступни девушки. Золотоволосый юноша молчал, чертил что-то прутиком на песке, девушка снова уткнулась лицом в колени. Внезапно юноша поднял голову:

– Сандра, неужели я ошибся в тебе? Неужели грязь и пыль твоей планеты милее тебе холодного безмолвия звезд? Неужели тусклые осенние закаты тебе ближе, чем мое пылающее небо? Неужели тяжелый бархат греет тебя лучше, чем плащ из лунного света? Сандра, разве есть что-то нежнее, чем напиток из соловьиных песен? Есть ли что-то прекраснее, чем поцелуи ветра? Сандра, я не верю тебе. Не верю. Ты создана для звезд, ты должна пойти со мной!

Он вскочил, протягивая ей руку ладонью вверх.

– Сандра, я никогда не построю тебе дом из красного кирпича, но ты поймешь, что можно быть счастливой и под сенью моей розы. Я никогда не укутаю тебя в меха, но ты поймешь, что в безвоздушном пространстве между мирами меха ни к чему. Я никогда не накормлю тебя жареным седлом барашка, но ты поймешь, что барашкам куда нужнее намордники, чем вертела. Пойдем со мной.

Она не пошевелилась, только сказала глухо, но отчетливо:

– Уходи. К своим закатам, розам и барашкам.

Он посмотрел на нее – изумленно и непонимающе, потом пожал плечами, повернулся и исчез за дюной. Плечи девушки вздрагивали, она снова плакала. Волны умолкли совсем, словно жалея ее. Внезапный шорох заставил ее вздрогнуть и выпрямиться – к ней крался небольшой остроухий зверек. Лис, догадалась Сандра.

– Он ушел? – Лис присел неподалеку, свернув кольцом немного облезший по лету хвост.

Сандра кивнула.

– Что ж... его нельзя изменить. А мы не можем измениться. Он приручил тебя?

Она засмеялась сквозь слезы и кивнула. Лис тоже понимающе фыркнул, потом добавил:

– Теперь ты в ответе за то, что дала себя приручить.

Он задрал голову, глядя в опрокинувшееся небо, потом понюхал воздух и сказал:

– Ночь на исходе. Скоро появится его планета. Она похожа на звезду, только не мерцает. Подождем?

Сандра покачала головой:

– Хватит с меня звезд. Холодно.

Она медленно встала с мокрого песка, поежилась, глядя на лиса, сказала:

– Доброй охоты, зверек, – и медленно побрела вдоль дюны.

– Сладких снов, – эхом откликнулся Лис, не сводя с нее немигающих глаз. Она скрылась из виду, ни разу не обернувшись.

Лис тихонько вздохнул, вытянул передние лапы, положил на них голову и прикрыл глаза, собираясь подремать в ожидании рассвета, когда на небе появится немигающая звезда – планета Маленького принца, у которого никогда не будет принцессы.