В. Б. Естифеева
1946 год. Позади остались суровые годы войны, смерть брата, умершего от ран в военном госпитале небольшого латвийского городка Смильтена, утрата крова и всего имущества…
В Саранске нас с мамой приютили довоенные друзья нашей семьи – Алышевы.
Имея диплом об окончании Днепропетровского госуниверситета, факультета западных языков и литературы (специальность французский язык и литература), я тщетно пыталась получить работу в городском отделе образования. В школах Саранска французский язык не преподавался, а по литературе вакантных мест не было. Посоветовали обратиться в пединститут им. А.И. Полежаева.
Отправляюсь по адресу. Останавливаюсь перед серым прямоугольным зданием, возвышающимся своими четырьмя этажами над окружающими его со всех сторон маленькими деревянными домами с резными наличниками и палисадниками. Таким был пятьдесят лет назад первый корпус будущего госуниверситета им. Н. П. Огарева. Колонны и два длинных пристроя воздвигли позже.
Из окон здания, выходящих на север, был виден большой двор с несколькими избами для обслуживающего персонала, с надворными постройками, с конюшней для директорской лошадки, с навесами, под которыми стояли телеги, санки, тарантасы, висели хомуты и прочая хозяйственная утварь.
Вхожу в приемную и спрашиваю у молодой женщины – секретаря: «Могу ли я видеть директора пединститута по личному делу?»
Она указывает на дверь рядом и коротко произносит: «Он у себя».
Постучав и получив ответ, робко открываю дверь. Передо мной большая комната. На противоположной стене висит огромный во всю стену портрет И. В. Сталина в маршальском мундире. За небольшим письменным столом сидит смуглый мужчина, средних лет, с черными, как смоль, волосами – М. Ю. Юлдашев. Повелительным жестом руки он указывает на стул и выжидающе смотрит на меня. Я излагаю свою просьбу. «Кафедра иностранных языков у нас укомплектована великолепными специалистами английского и немецкого языка», – говорит он. Но, увидев мое сразу помрачневшее лицо, он задумывается. Затем, задав мне несколько вопросов, вызывает секретаря и просит пригласить Л. М. Кесселя, заведующего кафедрой иностранных языков.
Л. М. Кессель, высокий мужчина с красивыми чертами лица, темными волнистыми волосами, с заметной проседью. Узнав о причине вызова, он обратился ко мне на французском языке. Беседа длилась минут пять. Заметив его удовлетворенный вид, М. Ю. Юлдашев сказал, что возьмет меня на работу в должности преподавателя французского языка. Завтра я смогу получить приказ. Я полагала, что буду зачислена с нового учебного года, с 1 сентября. Каково же было мое удивление и радость, когда на другой день мне вручили вместе с приказом от 10 августа хлебные и продуктовые карточки.
Подлинно гуманное отношение к людям, зависящих от него, видимо, было чертой характера М. Ю. Юлдашева, возглавлявшего пединститут очень недолго (1945 – 1948 гг.).
Об этом свидетельствует и его отношение к Михаилу Михайловичу и Елене Александровне Бахтиным в начале второго периода (1945–1969) их пребывания в Саранске. Благожелательное отношение и оказываемая им помощь безусловно сыграли определенную роль в принятии Бахтиными решения отдать предпочтение Саранску и отвергнуть предложения друзей, хлопотавших о переезде их в другой город. (Письмо М. М. Бахтина М. Е. Юдиной от 27 апреля 1948 г.).
По просьбе Бахтиных М. Ю. Юлдашев предоставил им комнату, которую они занимали в свою первую бытность в Саранске (1936–1937). Она находилась в лучшем из домов, которыми в то время располагал пединститут. Он помог им получить дефицитное в то время топливо. По его распоряжению в весеннюю и осеннюю слякоть, в зимние холода М. М. Бахтина возили на лекции и с лекций на директорской лошадке. Кучер – подросток Илюша, которого Е. А. Бахтина подкармливала в это голодное время, ни разу не опоздал к назначенному времени. М. Ю. Юлдашеву удалось убедить высокое начальство в нецелесообразности обсуждения в пединституте статьи В. Николаева, порочащей диссертационную работу М.М. Бахтина «Франсуа Рабле в истории реализма».
* * *
Кафедра иностранного языка, на которой мне предстояло начинать свою педагогическую деятельность, была довольно многочисленной. Л. М. Кессель и О. Л. Харламова прекрасно владели несколькими иностранными языками, О. Н. Петракеева и П. С. Рабинович вели занятия по английскому языку, Л. А. Снетко и Л. И. Волович преподавали немецкий. Кроме аудиторных занятий члены кафедры проводили вечера иностранных языков, приобщая студентов к разговорной речи.
Следуя традиции, на второй год своей работы я со студентами начала готовить вечер французского языка. В его программу были включены два сообщения о французских писателях, чьи имена не сходили в то время с газетных полос – Луи Арагон и Эльза Триоле. Затем следовали заученные на память на французском языке несколько стихотворений Луи Арагона, посвященных Движению Сопротивления, и небольшие диалоги на бытовую тему. На подготовку вечера было затрачено много времени и энергии.
Видимо, чтобы оттенить работу преподавателей вверенной ему кафедры, Л. М. Кессель пригласил на наш вечер заведующего кафедрой всеобщей литературы М. М. Бахтина, сказав мне, что Михаил Михайлович владеет, кроме греческого и латинского, несколькими европейскими языками.
Я очень волновалась. Но, как мне показалось, вечер прошел успешно, без срывов.
Однако, когда студенты разошлись, Л. М. Кессель громко выразил свое неудовлетворение произношением исполнителей.
Михаил Михайлович, взглянув на меня, улыбнулся и спокойно сказал: «Что вы, Лев Михайлович! Как хорошо, что в стенах Мордовского пединститута зазвучала французская речь».
Вскоре после вечера М. М. Бахтин предложил мне часы на своей кафедре. А с 1 сентября 1948 года я была переведена ассистентом на кафедру всеобщей литературы и проработала под руководством М. М. Бахтина до 1961 года, до выхода его на пенсию.
* * *
Выделяясь из общей среды преподавателей высокой культурой, большой эрудицией, мастерством чтения лекций, наличием «прошлого», лишившего его права прописки в больших городах, заведующий кафедрой всеобщей литературы ничем не отличался внешней стороной жизни от других преподавателей пединститута. Он читал лекции, вел практические занятия, принимал экзамены на очном и заочном отделениях, выполнял общественные поручения, посещал производственные собрания и т. п.
В те годы мало кто мог предположить, что еще до конца века имя Михаила Михайловича Бахтина, ученого-философа, приобретет мировую известность, что на его Родине и далеко за ее пределами будут организовываться Бахтинские центры по изучению его трудов и биографии, что каждая строка, написанная им, каждая уцелевшая фотография будут интересовать исследователей.
В 1948 году кафедра всеобщей литературы состояла всего из трех сотрудников – зав. кафедрой М. М. Бахтина и двух преподавателей: А. А. Савицкого, декана литературного факультета, и автора этих строк.
Я многим обязана своему заведующему кафедрой. Благодаря его содействию в те трудовые годы моя семья получила комнату в том же доме, где жили Бахтины (Советская, 34). В течение всех лет нашей совместной работы обращалась к нему за помощью и советами.
Первые годы я часто чувствовала неуверенность в своих силах, пробелы в знаниях. С какой чуткостью и деликатностью Михаил Михайлович умел поддерживать, вселить уверенность в свои силы. Помню, посетив однажды мою лекцию, он сказал: «Я бы на вашем материале прочитал прекрасную лекцию». Значит, материала достаточно. Надо преодолеть монотонность изложения.
Отвечая на мои вопросы, Михаил Михайлович почти никогда не давал готового совета. Обычно он побуждал к размышлению, к творческому восприятию сказанного им. Ответ Михаила Михайловича на мой вопрос о влиянии А. Шопенгауэра на Ги де Мопассана помню до сих пор. Кратко изложив философскую и эстетическую концепцию немецкого философа, он привел один из его тезисов, звучавший примерно так: «Если бы в мире не было великой обманщицы – любви, то ни одно живое существо не захотело бы дать жизнь себе подобному, обрекая его на страдания». Сразу все стало ясно. Но чтобы получить ответ, нужна была большая самостоятельная работа. Необходимо было воспроизвести мысленно прочитанные произведения французского писателя, от первого романа «Жизнь» до одной из последних новелл «Усыпительница», заглянуть в тексты, продумать многочисленные вариации тем любви, страданий, одиночества, смерти…
Десятилетие жизни в одном доме с Бахтиными оставило неизгладимые впечатления.
По просьбе Елены Александровны я иногда сопровождала Михаила Михайловича в его предобеденных прогулках.
Обычно мы спускались с горы, на которой был расположен наш дом, в Пушкинский парк и через него шли в Детский. Там отдыхали и шли назад.
Однажды Михаил Михайлович поинтересовался моими любимыми поэтами. Я назвала их. Среди них был и С. Я. Надсон.
«Надсон – не поэт», – неожиданно для меня сказал Михаил Михайлович. На мой вопрос: «Почему?» – «Это надо почувствовать, – ответил он. – Читайте Блока. Стихи и образы Блока – неповторимы. Вслушайтесь. – И он начал читать, слегка выделяя отдельные фразы:
Все, что минутно, все, что бренно,
Похоронила ты в веках.
Ты, как младенец, спишь, Равенна,
У сонной вечности в руках»
За «Равенной» последовало стихотворение «К музе». Я никогда ни до, ни после не слышала такого чтения и была зачарована.
«А вы знаете, – сказал Михаил Михайлович после долгого молчания, – Блок послужил прототипом Алексея Алексеевича Бессонова в трилогии А. Н. Толстого «Хождение по мукам». Блоковское отношение к женщинам. Но, конечно, не это главное. А. Н. Толстому удалось запечатлеть момент творчества Блока».
И вновь на память. «Бессонов переживал хорошие минуты. Он писал о том, что опускается ночь на Россию, раздвигается занавес трагедии, и народ-богоносец, чудесно, как в «страшной мести» казак, превращается в богоборца, надевает страшную личину. Готовится всенародное совершение черной обедни. Бездна раскрыта. Спасения нет. Обхватив обеими руками голову, он думал, что любит именно такою эту страну…»
С этого дня я открыла для себя А. А. Блока.
