В. Б. Смирнова

СТРАНСТВИЯ

ПЕТРА СЕВАСТЬЯНОВА [1]

Третья экспедиция Севастьянова на Афон была самой целенаправленной, длительной и трудной. Она продолжалась свыше 14 месяцев – с мая 1859 по сентябрь 1860 год. Чтобы выполнить все пункты инструкций, потребовался целый штат сотрудников. Состав экспедиции оказался интернациональным. Не считая Севастьянова, среди прочих семи ее членов было два живописца – француз Эжен Воден, работавший на Святой горе с мая 1858 года, и студент Академии Художеств М.Ф Грановский; памятники зодчества изучал третий художник, в будущем – профессор Академии Художеств и один из оформителей храма Христа Спасителя Ф.А. Клагес; фотографы – француз Леборн и болгарин Христофоров, владеющий восточными языками; топографы – русский М.П. Зур и его помощник грек Спиридо. Предполагалось приглашение палеографом-консультантом архимандрита Порфирия Успенского, но он был занят. К счастью, в течение трех месяцев работе экспедиции помогал архимандрит Антонин Капустин. Высокообразованный и дипломатичный, он стал близким другом Севастьянова и ввел его в круг афонских «воротил».

Все разместились в русском скиту Андрея Первозванного. В своих «Записках» А. Капустин отметил «чудное смешение народностей, верований и привычек, умиряемых единством призвания и отличным тактом главы экспедиции. Все продумано и предусмотрено, все запасы, руководства и пособия собраны заботливой рукой. Библиотека, журналы русские и французские, стереоскопы, микроскопы, литографический прибор и прочее. Не говорю о запасах подарков для святогорцев. Не надо думать, что на Святой горе все легко и удобно… Один из монахов сказал мне: Прилично ли перед Чудотворной иконой поставить фотографическую машину? Г-н Севастьянов, как православный, конечно, этого не сделает!» Прощаясь с экспедицией, пожелаю, чтоб она не была у нас первою и последнею. На нас, представителях в ученом и художественном мире восточной стихии церковной, лежит долг отыскать и представить во всеобщую известность все, что на Востоке уцелело от минувшего тысячелетия».

Работа кипела. Но постепенно нарастало общее утомление. Однообразие, оторванность от мира, непривычное питание, тяжелые бытовые условия, вечный холод в помещениях без печей – все это угнетало сотрудников. В письме Н.В. Калачеву от 8 мая 1860 года Севастьянов писал: «…Труднейших годов я не имел во всю мою жизнь и не надивлюсь, как до сих пор жив и здоров. Труд свыше моих сил… Я должен посещать все монастыри и церкви, осматривать библиотеки, избирать рукописи, а в них важнейшие места, распределять работу между восемью сотрудниками, ладить с монахами, не забывать бдений, часто мерою в пятнадцать часов, и хлопотать, чтобы достать сыру и яиц, а зимою быть постоянно в облаках и туманах при шести градусах комнатной теплоты, и при том все работать, все работать»…

Но все имеет конец, и осенью 1860 года Севастьянов представил отчет президенту Академии Художеств, великой княгине Марии Николаевне. Всего с помощью фотографии, кальки и восковой мастики в двенадцати монастырях было скопировано 200 фресок, 50 живописных, эмалевых, рельефных и резных икон, 10 мозаик, 800 книжных миниатюр, около 100 печатей, собрано около 100 подлинных крестов, сняты общие виды монастырей, интерьеры, алтари, колокола, окна, колонны, образцы кладки, составлены планы монастырей и карта всего полуострова. В багаже экспедиции было также 3500 негативов, содержащих снимки с пяти тысяч страниц актов, рукописных и старопечатных книг.

Последняя экспедиция губительно сказалась на здоровье Севастьянова. Пока оставались силы и средства, он продолжал активно работать и пополнять свою личную коллекцию древностей. Часто выезжая в западноевропейские музеи и библиотеки, он по-прежнему приобретал подлинники и заказывал копии интересующих его книг, документов вещей, съездил в археографическую экспедицию по центру России. В 1862 году произошло важное событие: 1 июля в доме Пашкова был открыт Московский Публичный музеум (библиотека), к которому вскоре был присоединен Румянцевский музеум, перевезенный из Петербурга. Севастьянов стал почетным членом, почетным корреспондентом и комиссионером этих учреждений. Он преподнес музеям 128 фотокопий афонских рукописей и актов, а также разместил в двух залах на правах временного пользования, на три года, свою коллекцию. Его собрание христианских древностей стало основой Отделения христианских древностей музеев. По завещанию Севастьянова (1865 г.), вся коллекция безвозмездно передавалась в собственность Публичного и Румянцевского музеев.

В 1864 году Севастьянов ушел в отставку. Он спешил привести в порядок, систематизировать свою коллекцию. Слабая теоретическая разработанность христианской археологии, обилие материала, ухудшающееся здоровье не позволили ученому закончить работу. Несколько статей и отчетов последних лет остались неизданными. Одинокий и больной, он уже не выходил из номера петербургской гостиницы Демута. Брат Павел, приехавший из Воронежа, перевез его в лечебницу, где через три дня, 10(22) января 1867 года Севастьянов умер. Место для погребения было безвозмездно отведено Александро-Невской лаврой внутри Благовещенской церкви, близ могилы А.В. Суворова.

Его жизнь была образцом прекрасного, бескорыстного, высокого служения науке.

Нельзя не сказать о постоянных, тесных связях Севастьянова с малой родиной, с родительским домом, который до сих пор возвышается на высоком берегу Мокши, украшая город Краснослободск. Не только в юные, но и в зрелые годы, повидав мир, Петр Иванович любил родные места. В период службы в столице выбираться к близким удавалось не так уж часто, поэтому каждая поездка фиксировалась в записной книжке. Там не только указания на маршрут, расстояния, время, постоялые дворы, расходы на подарки родным и на оплату извозчиков. Поддавшись радостным чувствам, автор восторженно описывал родные пейзажи, храмы, рисовал. Летом 1848 года в связи со смертью брата Александра и болезнью слепнущего отца Петр Иванович взял две недели отпуска. Вот фрагменты его бесхитростных записей: «22 августа. Часов в шесть приехали в Теньгушево, здесь пили чай. Везде пожары. Проехали деревню, которая сгорела за четверть часа от искры. В 10 часов вечера приехали в Темников, на постоялом дворе наняли ямщика по 20 коп. за версту. Погода славная. Звоном встретили меня в Селищах. В два с половиной часа въехали в город. Я побежал по лестнице, вхожу в залу – батюшка встревожился и не узнал меня.

23-го. Сегодня сороковой день кончины брата. В 9 часов в (Спасо-Преображенском) монастыре. Пока шла обедня, ходили на могилы. Поплакали. Потом панихида, певчие пели умилительно. Сели за стол человек сорок. 28-го. Составляли с отцом и свидетелями духовную. Молебен. Не мог без слез. 29-го. В 7 часов в Темников… В 10 в Тарханах переменили лошадей... Деревни мордовские и везде мордва. В Устье лошадей не застал и два часа дожидался, здесь и пишу».

Отец умер 28 октября 1850 года, Петр приезжал домой в январе 1850 и январе 1851 года. Во время Крымской войны Севастьянов провел на родине все лето 1854 года. Он уже смотрел вокруг себя глазами исследователя. Вот еще записи: «18 июля. Долго любовался звездной ночью. Проснулся в 6 часов в десяти верстах от Темникова. Вид на город примечательный… Живописный Санаксарский монастырь. В Темникове ярмарка по воскресным дням. Мордва. 24 июля. От Кондровки луга. С горы вид привольный. В Темников приехали в 4 часа. После чая отправились на ярмарку, которая расположена на реке. Сегодня последний день торга, и многие лавки пусты. Видел лавку с прекрасными произведениями Екатеринбурга. Продавали Библии времени царя Алексея Михайловича, просили 25 р. серебром, предлагал 10 р.– не взяли. Прошел в собор. В два этажа иконостас… Узнал дом, где был развод гусарского полка, и это напомнило детство. Даже триумфальные ворота, сделанные из досок в честь побед 1812 года, сохранились». Затем идет описание дороги в Саровскую пустынь, зарисовки монастырских зданий. В этот приезд Севастьянов много рисовал – виды Краснослободска, Пертова, Касимова, Мурома, Павлова, внешний вид и интерьеры родительского дома.

В Краснослободске шел сбор средств на ополчение, в которое записался один из братьев, подполковник Николай Иванович. Петр Иванович пожертвовал сумму в 200 рублей серебром. В последний раз в Краснослободске Севастьянов побывал, видимо, осенью 1861 года, будучи командирован «для археологических разысканий» во Владимирскую и Тамбовскую губернии. Некоторые коллекционные вещи, любопытные в историческом и этнографическом плане, вероятно, были привезены им из родных мест – не из простого же любования разглядывал он красочные одеяния мордовок на ярмарке в Темникове. До конца дней берег Севастьянов сундук со старинными одеяниями из приданого своей матери Анфисы Михайловны, из которого тоже кое-что включил в свою коллекцию. Так, в экспозиции отделения древностей Румянцевского музея, без указаний на место сбора, из собрания Севастьянова были представлены обрацы старинной женской одежды, головных уборов и других предметов народного быта: повойники, кики, сороки, кокошники, назатыльники, кружева, бисерные подвески, шитые полотенца и прочее. Там же экспонировались части секиры и бронзовая стрела, найденные «близ урочища Сарова».

Основная часть афонских материалов собрания Севастьянова, сосредоточилась в Московском Публичном и Румянцевском музеях, Академии Художеств и Публичной библиотеке в Петербурге. Кроме того, фотокопии и отдельные подлинные памятники попали в Русское географическое общество, Археографическую комиссию Академии Наук, Императорское археологическое общество, Музей императора Александра III (Русский музей), а также в частные руки. После революции, когда отделения и музеи христианских древностей были расформированы, многие иконы и вещи из собрания Севастьянова передали в Эрмитаж и Государственный исторический музей, где они постепенно растворились в запасниках.

Уже при жизни Севастьянова его собрание широко использовалось. Включили его в научный оборот такие известные ученые, знатоки средневековой архитектуры, как Дидрон и Виоле де Люк (Франция). За рубежом филологи В. Ланглуа и В. Ягич готовили фотолитографические издания в «Географии Птолемея» и «Зографского евангелия». В России над снимками и подлинниками памятников работали местные академики и начинающие ученые, филологи, палеографы, издатели, искусствоведы – И.И. Срезневский, А.Ф. Гильфердинг, В.А. Прохоров, Ф.И. Буслаев, В.В. Стасов, Н.П. Кондаков, историк В.О. Ключевский, специалисты по древним крюковым музыкальным записям Д.В. Разумовский и Н.С. Тихонравов; профессор живописи П.В. Басин на основе афонских копий составлял эскизы икон для храма Христа Спасителя, а троице-сергиевский иконописец И.М. Малышев – писал образа и для храма Троицы, и для афонского Руссика, и для храмов разных городов, в том числе и Саранска.

Поэтом академик Буслаев, завершая свою речь на заседании, посвященном памяти П.И. Севастьянова, проникновенно сказал: «Самым красноречивым памятником деятельности этого человека навсегда останутся его коллекции. Вот единственно достойный монумент таким деятелям, имена которых начертаются на страницах истории, несравненно более твердые и нетленные, нежели гранит и мрамор».