* * *

В садах нас нянечки пороли за беспечность,

А в школах мы зубрили орфограммы,

Не зная, что рукой искусной вечность

Готовит нам куда сложней программы.

Мы страхи забывали, роясь в Канте,

И дерзко спорили о судьбах поколений.

Но нацарапан стих уже на парте –

Так первой юности прошло одно мгновенье.

И всяк из нас пошел своей дорогой,

Стремясь продать талант, а может, тело,

Мы помнили и знали слишком много,

Но отреклись от слова ради дела.

И вот мы утоптались, вошли в русло.

А кто-то выпал, не сумев себя сберечь.

И нам всегда бывает очень грустно

От редких наших и коротких встреч.

* * *

Затянулось ее одиночество

В строгий узел темных волос.

Называют по имени-отчеству

Даже те, с кем бы так, не всерьез.

Может, сделать модную стрижку,

Обновить скудный свой гардероб,

Завести на работе интрижку

Перед тем, как отправиться в гроб?

Осветлилась, надела брюки.

Вот и он, запоздалый герой,

Ее лучшее средство от скуки,

Кареглазый и молодой.

Как неистово сердце любит

За молчание долгих зим.

Ей плевать на то, что погубит.

Ей блаженство сидеть рядом с ним.

Но огонь не удержишь силой –

Он гуляет уже с другой.

С молодой, говорят, и красивой.

Ну, а ей – ей бы вечный покой...

Не войти в одну реку дважды –

Растерзали постыдной молвой.

Лишь в толпе промелькнет однажды

Долгожданный ее герой.

* * *

Ты спишь, и сны твои прекрасны:

Полянка, лес, бежит ручей.

О, не забудь, ведь не напрасно

В толпе ты стала вдруг ничьей.

Пусть фиолетовое утро

Пугает трубами заводов.

Настанет в хаосе минута

ДРУГИХ закатов и восходов.

Пусть одиночество молчит, как зверь,

Всегда готовый к бою.

В последний раз опять поверь

Всему тому, что над тобою.

Пусть оболгали, посмеялись,

Пусть вся любовь твоя напрасна...

Но вот полянка, лес, ручей.

Ты спишь, и сны твои прекрасны.

* * *

Он убегал от девственной природы,

От ненавязчивой и тихой красоты

И убеждал, что он другой породы,

И в мегаполисы отыскивал мосты.

Творил до головокруженья,

И новая рождалась быль.

Итог ночного вдохновенья –

Московская на туфлях пыль.

Но полиняли манкие картины,

Наскучили маршруты дальних стран.

Что в Лондоне, что в Риме – все едино,

Нет радости, хоть вечно сыт и пьян.

И вспомнилась родная деревушка,

Туманный воздух, слива за окном...

«Жизнь в мегаполисах – ловушка.

Скорей туда, где отчий дом!»

«Как дико все вокруг и как убого.

Так где же ты, чистейший мой исток?»

Уставшею рукой он пишет Бога

Меж строчек на исписанный листок.

* * *

«Белеет парус одинокий...» –

Со светлой грустью скажет лирик.

«Какой-то мятый и убогий», –

Немедленно добавит циник.

Меня бывает слишком много,

Когда я выйду из квартиры,

Но наготове две дороги –

Мои привычные вампиры.

Глаза стеклянные прохожего,

Как у свихнувшегося ворона.

Вчера я видела такого же:

Он сплюнул, будто в мою сторону.

Вот вечером иду домой

И чувствую: меня так мало...

За дверью бархатный покой,

И хорошо, что не сказала,

Как ненавижу я толпу,

Где, повторяясь в безразличье,

Романтик, чтоб воспеть беду,

Ждет часа, как монетки нищий.

Но как прекрасен этот час,

Елеем льются в раны строки.

Он был. Он написал для нас:

«Белеет парус одинокий...»

* * *

Я маршрутами брожу старыми,

Те же мысли приходят в голову,

Мимо люди бегут усталые

В моем жалком брошенном городе.

В этом городе, как и везде,

Победитель ногой уверенной

Крепко встал на горло мечте

Человека с большими потерями.

Каждый день умирают мечты

В кабаке и в мраморном зале.

Не спасут нас большие зонты,

И лекарства помогут едва ли.

* * *

О женщина, взвалившая так много

На плечи, что задуманы для ласки,

В глазах твоих печальных – поиск Бога,

Ты ищешь лик, кругом же – только маски.

Остановись, прислушайся, вдохни.

Оставь в покое слабого мужчину.

Будь гордой и одна иди.

Забудь все зло – не ты его причина.

Держи свои заботы про себя

И делай свое маленькое дело.

И на каком-то из отрезков бытия

Вдруг удивишься, что ты все преодолела.

* * *

Я помню все в том сентябре:

Как шла, не зная, что к тебе,

Как весело кричали птицы

И мошки падали в ресницы.

Вот желтый дом и эта дверь.

Мне больно видеть их теперь.

Вот ты, немного суетливый,

Уставший очень, но игривый.

Как неуютно было рядом,

Как жег меня ты черным взглядом,

И как манерно каждый жест

На жизни тихой ставил крест.

Ты не искал меня, не звал –

Стратег отменный выжидал,

Когда, прогнав всю гордость прочь,

Сама приду однажды в ночь.

И вот стою, твоя раба,

И ни жива, и ни мертва.

У края жизни кто поможет?

А ты сказал: «Все пройдет. Это тоже».

* * *

Жили праведно и вольно.

Что осталось?

Прах.

Вышний, отчего так больно

Мне в чужих церквах?

Лик суровый смотрит строго,

Мол, нельзя, не смей!

А ведь нужно так немного –

Просто пожалей...

Мокрый снег к ресницам липнет,

Всюду ветра вой.

И никто тебе не крикнет:

Подожди, постой!

Я обветренные руки

Прячу в рукава –

Жизнь в награду эти муки.

Может, и права...

* * *

Недовольства вечный зуд,

Опостылевший маршрут,

Здравствуй, мой привычный хлам

С тенью предка пополам.

Я живу в какой-то схеме,

О бедняжке помню Эмме:

Извела себя тоской,

Отравилась молодой.

Все же, что ни говори,

Заплатила Бовари

За неистовство желанья

Мне в урок и назиданье.

Проживаю наяву

Эммы путь. Встаю, живу.

Ухо привыкает к фальши –

Я иду все дальше, дальше...

Можно жить на этом свете,

Позабыв о жажде смерти,

Быть счастливой до бесстыдства.

Быть! Хотя б из любопытства.