Камиль ТАНГАЛЫЧЕВ

 

ДЕРЖАВИН

Архангел стихотворной русской речи

Летел над одиночеством моим.

Нежданно он спустился мне на плечи –

И небеса спустились вместе с ним.

 

И засиял на хрупком возвышенье,

Здесь обретая родину свою.

В счастливое и вечное мученье

Он превратил однажды жизнь мою.

 

Поэзией Державина и Фета

В России шелестела и трава.

Во мне Россия русского поэта

Научится в грядущем узнавать.

 

Под небом расправляю свои плечи

И продолжаю свой тяжелый путь,

Хотя архангел нежной русской речи

Летел, как одуванчиковый пух.

 

Летел он в историческом тумане

И слышал красноречие полей.

А там отец мой – с другом дядей Ваней –

В тумане пас колхозных лошадей.

ДАНТЕ

Из вечности распахнутые двери

Скрипят неслышно.

Чьи шаги в траве?

В моем краю тень Данте Алигьери

Блуждает средь угасших деревень.

 

В библиотеке возле сельсовета

Окно разбито.

Что за свет в окне?

Комедию божественную ветер

В трагической листает тишине.

 

А ветер знал комедию когда-то

Всю наизусть.

Но позабыл в глуши...

Сегодня я сопровождаю Данте

В глухом краю, где нету ни души.

 

Здесь нет уже ни ада и ни рая.

Божественная плачет

Тишина...

А над Флоренцией луна сгорает –

Как наша деревенская луна...

 

 

ГРУЗИНКА

Я в грядущем по Кавказу еду,

Тучи по горам спешат за мной.

А навстречу вечный Грибоедов

Вечно возвращается домой.

 

Мир готов с крутой горы сорваться –

Бесконечна горная война...

Вспомнилась мне Нина Чавчавадзе –

Юная грузинская княжна.

 

Пережить бессмертного поэта

На земле ей было суждено.

Здесь теперь – до завершенья света

Ждет поэта скорбная Нино.

Свет луны – небесные раздумья.

Как трепещет под луною тьма!

Сколько в мире горя от безумья,

Сколько в небе счастья от ума!

 

ЗЕЛЕНАЯ ТЕТРАДЬ ОТЦА

Чтоб ничему не дать забыться,

Чтоб дни свои не растерять,

Отец записывал событья

Всегда в зеленую тетрадь.

 

Была метель. Гроза гремела.

Был снегопад. Был ледоход...

Перо отцовское скрипело

Из года в год, из года в год.

 

Корова отелилась поздно.

Остригли четырех овец...

В тетрадь бесхитростною прозой

Свой мир записывал отец.

 

Как будто вне его тетради

Исчезнут или пропадут

Метели, грозы, листопады –

И снова не произойдут...

 

Жару сменяли снегопады.

Перо скрипело до конца.

И каково им вне тетради

И вне внимания отца?

 

МОЛЧАНИЕ ЧИНГИСХАНА

Чингисхан забыл родной язык,

Научился говорить по-русски –

У воды, у поля, у грозы,

У бурьяна вдоль тропинки узкой.

 

Но молчит бесстрашный властелин –

И по-русски не разговорится.

Ярославны, авторов былин,

Пушкина, Державина боится.

Он боится образа Христа,

Тютчева, Есенина и Фета...

Русской речью на своих устах

Он боится омрачить поэтов.

 

Без поэтов Русь не сохранить.

А у них не затянулись раны.

Не дай бог обиженно они

Русь отвергнут вместе с Чингисханом.

 

Над всемирной степью гром гремит.

Это одинокими ночами

Чингисхан по-русски говорит

Втайне от России с небесами...

 

 

ХУДОЖНИК

Сейчас и ненаглядную деревню

Люблю нежнее на чужих холстах.

Издалека я слышу, как деревья

Шумят о том, что родина пуста.

 

Чем пустыри передо мной повинны?

Чем дороги безмолвные холсты?

Люблю ли торжество холстов старинных?

Боюсь ли современной пустоты?

 

Среди репьев – Вселенная ранима,

Поранена репьями и земля.

Как будто с этой сумрачной равнины

Вслед за людьми и родина ушла.

 

Но там, где есть мои места глухие,

Картину я в закате узнаю:

Рисует чью-то родину стихия.

Мне кажется, что родину мою...

 

 

ЗАПОВЕДНИК

Я вхожу в Мордовский заповедник –

Родину бессмертной отыскать.

Под защитой бурого медведя

Край мой сохранится на века.

В синеву сосновые иголки

Здесь вонзились – небо им родней.

Узнаю, что мир не съеден волком,

Повстречавшись с парою лосей.

 

Близ Сарова настоящий праздник –

Нахожу венерин башмачок.

Атомная бомба безопасна,

Если в центре мира есть цветок.

 

И на свете атомная бомба

Не взорвется – чтобы жил цветок

В центре мироздания. И чтобы

Впредь слетал с Венеры башмачок.

 

Я вхожу в Мордовский заповедник,

Чтобы возле нежного цветка

Средь владений бурого медведя

И себя на свете отыскать.

 

 

 

* * *

Через четыре миллиарда лет

Земля исчезнет, горько угасая.

Уже сейчас зловещ небесный свет,

И звезды, не родные, нам мерцают.

 

Что станет с ближнею землей моей,

С избою нашей, мамой и рекою?

Что станет с бесконечностью полей?

До них пока еще подать рукою.

 

Куда погонит свой табун отец?

И кто услышит радостное ржанье?

И что есть мироздания конец –

Дар Божий нам иль Божье наказанье?

 

За миллиарды лет вперед грущу

О гибели закатов и рассветов.

И где свою деревню отыщу,

Туда вернувшись земляничным летом?

ЗЕМЛЯ ЯЗЫЧНИКОВ

Живет средь пустыря зеленый камень,

И под него не потечет вода;

Его уже никто, никто руками,

Наверно, не коснется никогда.

 

Но здесь на пустыре моем веками

Природа первозданная жива.

И на заре перед зеленым камнем

Склоняется зеленая трава.

 

К земле прижат он тяжестью величья,

Давным-давно забытого землей.

И лишь крапивы огненные листья

Жестоко шелестят над головой.

 

И днем и ночью над землей забытой

Без памяти сияет небосвод.

И камень-бог, зеленым мхом покрытый,

Сегодня никого не узнает...

 

 

 

* * *

А родина любая – в сердце Бога,

И потому я не пропал в глуши.

Идет своею тихою дорогой –

Под Богом моя маленькая жизнь.

 

Идет бесшумно посреди Вселенной –

Среди зеленой солнечной травы

Вдали от Рима, Вашингтона, Вены,

Флоренции, Мадрида и Москвы.

 

Идет порою и в пыли дорожной...

Хоть галереи мира далеки,

Совсем недавно здесь один художник

Мне подарил картину – вид реки.

 

И этот мир, святой травой заросший,

Писал он специально для меня.

А в той реке уже поил я лошадь

Или омою красного коня...

Да, я мечтал явиться в центры мира,

Мечтал прийти и в Иерусалим.

Теперь узнал, что в этом Божья милость –

Лишь мною этот край неповторим.

 

 

КУПАНИЕ КРАСНОГО КОНЯ

Картина радостно мне светит,

Как будто узнает меня:

Ведь это я на белом свете

Купаю красного коня.

 

Осталась позади работа,

Погасло поле в тишине.

Но и с картины запах пота

Сейчас доносится ко мне.

 

Вот я, и пеший, и усталый,

Себя нашел на полотне.

Картина вдруг мне показала,

Что и сейчас я на коне.

 

И родина моя – роднее,

И ярче – прежняя заря.

Вблизи трепещет, зеленея,

Извечно красная земля.

 

Моя земля в лучах заката

Мне рассказала с полотна,

Как лошадь белую когда-то

Омыл в реке я докрасна...

 

 

* * *

Я выбираюсь долго из Сахары,

Пески, пески, пески одни кругом.

Пришел сюда еще совсем не старым,

А ухожу глубоким стариком.

 

Босой старик выходит из пустыни.

Печально от того, что это я.

Возникла посреди моей гордыни

Огромная пустыня бытия.

Когда ж меня смирением одарит

Судьба в пути – среди моей строки?

Мои следы горячие в Сахаре

Заносят хладнокровные пески.

 

И вот уже вблизи грохочут реки,

Наполненные синею водой...

Навстречу мне выходят туареги –

Кочуя, возвращаются домой.

 

 

* * *

Да здравствует высокая ветла!

С младенчества судьбе моей знакома.

Меня ты первой по земле вела –

Растущая под небом возле дома,

 

Не зная о границах дальних стран;

Не зная средь бушующей полыни

О том, что есть на свете океан,

Есть горы, есть тайга и есть пустыни.

 

Шумишь... Кому же посылаешь весть?

Ты говоришь неведомому свету

О том, что ты на белом свете есть

И больше никого на свете нету;

 

О том, что вся земля вокруг пуста,

Хотя другою землю и не помнишь...

А на полях осеннего листа

Бог сочиняет мировую повесть.

 

 

* * *

Природа Масленице рада,

Свои ж все праздники земли.

А под февральским снегопадом

Сгорело чучело зимы.

 

Нет у природы сожаленья,

В ней вечна жизнь. Грядет весна...

Со мною каждое мгновенье –

Перед Вселенною вина.

Вина за собственную бренность

Во мне теперь уже навек;

Вина за то, что я нетленность

И в час дарованный отверг.

 

Родной февраль мне было жалко;

Мне было жаль себя и мир,

Когда под снегопадом в парке

Горело чучело зимы...

 

 

* * *

Плывет куда-то в сторону заката

Заброшенная лодка на мели.

До цели доплывет она когда-то,

Но близок ли грядущий край земли?

 

Волнительно сияние тумана;

Невнятно песню лодочник поет.

Конец или начало океана –

Сегодня это озеро мое?

 

Закат в себе углубит эту воду,

Зальет сияньем, как водой, траву.

Да, это я к закату, как к восходу,

На лодке той отчаянно плыву.

 

Сиянье мира прячется в тумане –

Огни и близких, и далеких стран.

Когда мечтаешь ты об океане,

Даруется тебе твой океан.

 

 

ЗИМНЯЯ НОЧЬ

Сегодня страшно мне впервые

В избе, затерянной в снегах;

Сегодня страшно, что живые –

Февральский ветер и пурга.

 

По крыше и по сердцу больно

Грохочут. Не спокойно им,

Как будто очень недовольны

Они присутствием моим.

И неужели их пугаю

Своей молитвою ночной?

Иль тем не мил, что избегаю

Я разговора с пустотой?

 

На месте бывшего народа

Страшны забытые места,

Когда в ночную непогоду

Речь обретает пустота.

 

Мне кажется: еще немного –

И мир закроет грозный снег...

Пока зима боится Бога,

Здесь выживает человек.

 

 

* * *

Сегодняшние сумерки крапивой

Случайно ль докрасна обожжены?

И всё же ночь на родине красива

И накануне ядерной войны.

 

Все ночи таковы теперь навеки –

Земля от бомб смертельно тяжела;

Земля сама боится человека,

Которому огонь свой отдала.

 

Сияет бездна ярко надо мною;

Я слышу несказанные слова:

Всю эту ночь с бессмертною луною

Прощаются деревья и трава.

 

Еще незримо солнце в небе стонет;

Мне слышно, как под окнами ветла

Прощается с ветлою в Вашингтоне,

Одна Земля их под луной свела.